Ищи на диком берегу - Монтгомери Джин. Страница 17

Она поднялась. Захар допивал свой чай.

— Теперь нужно к моему отцу идти. Наверно, он уже знает, что ты здесь. Он думает, твой отец не вернется, бросил меня.

— А ежели твой осердится на меня из-за отца? В драку не полезет? А то ведь…

Стоя перед Захаром, Надя смотрела на него сверху вниз. Слова Захара явно оскорбили ее.

— Мы не дикари, — произнесла она с достоинством. — Мы не бросаемся на человека, если он нам не нравится.

Она повернулась и вышла, Захар поплелся за ней. Вдруг Надя остановилась, обернулась к нему.

— Ты еще очень молодой, — сказала она серьезно. — Тебе еще много надо знать.

Захару казалось, что она понимает причину его неприязни. Но она, по-видимому, была полна решимости не обращать на это внимания.

— Пойдем. Нам пора в деревню.

Дорога в Метени вела мимо огороженных полей к лесистому горному хребту. Надя заговаривала с людьми, мотыжившими песчаную почву, то и дело упоминая его имя и имя его отца. Почти все индейцы работали в поле в одних набедренных повязках. Солнце опалило их кожу до цвета красной меди, черные волосы, свисавшие до плеч, были перехвачены на лбу ремешком. Захар глядел на этих здоровых, крепких людей и невольно сравнивал их с аляскинскими колошами. В округленных телах индейцев помо, в их плавных движениях чувствовалась добродушная мягкость. Колоши и помо — холодный зимний день Аляски и это кроткое майское утро.

На горном склоне тропинка пошла лесом. У ног великанов-деревьев с морщинистой темно-коричневой корой крупный папоротник поднимал свои зеленые и золотые копья навстречу солнечному свету. Надя заговорила о правителе Кускове.

— Мы зовем его Апи-Хоипу, — рассказывала она. — «Апи» — значит «отец», «Апи-Хоипу» — это вроде как «отец-вождь». Потому что его власть мудрая и добрая. — Она лукаво глянула на Захара и добавила, явно передразнивая Кускова: — Вообще.

(Захар тоже успел подметить, что «вообще» — излюбленное словечко правителя.)

— Когда русские пришли, господин Кусков заплатил нам за землю, которая была ему нужна, — продолжала Надя. — Помо взяли с него несколько топоров и еще что-то. Это немного, но мы были довольны. Он показал, что признаёт: это наша земля. Он платит нашим людям за работу. И защищает нас от испанцев. Они делают очень нехорошо, эти испанцы. Обижают людей, забирают их землю. Они берут пленных и делают из них рабов. Здесь нет, здесь они не смеют. Когда они приходят сюда, господин Кусков заставляет говорить пушки.

Захар услышал голоса прежде, чем увидел деревню — скопление хижин из корья на просторной поляне. В стороне, на краю поляны, стояло большое круглое строение из выветренных досок. Оно отчасти ушло в землю и, казалось, пустило корни, приземистое и массивное, как крепость.

— Наш круглый дом, — сказала Надя. — Очень святое место.

Еще Захар увидал на открытом возвышенном месте круглую площадку, окруженную живой изгородью из кустов. В центре ее свисал с жерди флаг с двуглавым орлом.

— Наш флаг! — воскликнул Захар.

— Он говорит испанцам, что у нас есть сильные друзья, — объяснила Надя. — В этом кругу у нас бывают общие танцы, но круглый дом — запретное место. Чужим туда нельзя. Очень святое, очень тайное место.

Похоже было, что все женщины деревни занимались своими делами на улице, перед хижинами. Одни, стоя на коленях, скребли шкуры, растянутые на земле с помощью колышков. Другие толкли желуди в каменных ступках, плели корзины, что-то варили на костре. Большинство ходило в бесформенных ситцевых платьях, как Надя; но на некоторых были только юбки из материала, похожего на траву, — у этих грудь была прикрыта пестрыми ожерельями.

Здороваясь по пути с каждым встречным, Надя направилась к рослому седому старику, сидевшему скрестив ноги у дверей одной из хижин. Все внимание старика было поглощено какой-то кропотливой работой. Инструмент и материалы лежали наготове под рукой — на китовом позвонке величиной с табуретку.

Услышав голос Нади, старик поднял голову, и его темное, морщинистое лицо расплылось в приветливой улыбке. Однако при виде Захара старик посуровел, окинул его враждебным взглядом и снова занялся своим делом. Его прямые седые волосы были откинуты за уши и перехвачены по лбу повязкой из сплетенных красных волокон. На шее висела на ремешке медная медаль с литой рельефной надписью «Союзные России». Обнаженная грудь старика была такой же морщинистой, как и его лицо.

Захар стоял перед ним, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он чувствовал эту затаенную враждебность и испытывал что-то вроде страха перед мрачным старым тойоном.

Надя опустилась на землю перед отцом и стала горячо говорить что-то, пытаясь заглянуть ему в глаза. «Ке-апи!» — то и дело повторяла она, и еще: «Иван Иванович» и «Захар».

Тойон не отрывал взгляда от своей работы. К небольшому куску кожи, лежавшему на левой ладони, он прижимал четырьмя пальцами обломок черного блестящего камня — обсидиана. Правая рука сжимала длинную кость, конец которой был зажат у него под локтем, острие кости упиралось в камень. Мерными, уверенными движениями старик отщеплял мелкие осколки от стекловидного камня. Постепенно камень принимал форму наконечника стрелы.

Стоя на коленях, Надя во время своей речи размахивала руками, как птица крыльями, выражение ее лица то и дело менялось. Улучив момент, она торопливо сказала Захару:

— Я говорю, как ты искал отца. Про крушение. Как ты попал в Ледяную страну и вообще.

Старик то кивал, то хмыкал, но глаз не поднимал. Наконец он положил готовый наконечник на ладонь и стал придирчиво разглядывать его. Маленькое черное острие сверкало на солнце, как драгоценный камень.

— О апи! — Со вздохом Надя поднялась на ноги.

Старик взглянул мимо нее на Захара и сказал резко:

— Что надо здесь?

Захар был ошарашен. Он никак не ожидал, что старик заговорит на русском языке, хотя и на ломаном.

— Я… я пришел сюда, чтобы найти моего отца, — медленно произнес он.

— Неправильно пришел. Твой отец ушел. Моя дочь осталась. Выбросил. — Старик отложил наконечник и поднял с земли кусок гладкого красного камня.

— Он вернется, — торопливо сказал Захар.

— Нет. Не вернется. Су-укин сын выбросил моя дочь.

Захар вытаращил на него глаза.

— Да. Сукин сын, — спокойно повторил тойон, снова и снова поворачивая камень в своих пальцах.

Кровь прилила к щекам Захара.

— Не смей так говорить о моем отце! — проворчал он.

— Ке-апи! — Надя разразилась бурным потоком слов.

Тойон не обращал на нее внимания:

— Руссы говорят «сукин сын» все время.

— Не говори так о моем отце. Это значит…

— Я знаю, что значит, — прервал его старик. — Значит «сын собаки, плохой человек». Твой отец сукин сын. Он…

Захар повысил голос.

— А я говорю, не смей обзывать его!

Разочарование, испытанное Захаром в этот день, искало выхода во вспышке безрассудного гнева. Он бросился к тойону, схватил его за плечи.

Старик не произнес ни слова. Его руки застыли, лицо стало непроницаемым, бесстрастным. Он сидел неподвижно, как каменная статуя.

— Захар!

Возглас Нади среди наступившей тишины подействовал на Захара, как ушат холодной воды. Он вспомнил предупреждение Кускова и отрезвел.

— Простите. Я забылся, — произнес он неестественным, упавшим голосом. — Я прошу прощения…

Тойон не шелохнулся.

У старика было крепкое телосложение. Когда-то, наверное, он был настоящим богатырем, но и сейчас его никак нельзя было назвать тщедушным. Захар содрогнулся.

Ни тени чувства не мелькнуло на лице вождя, когда он поднял взгляд на Захара и невозмутимо произнес:

— Ты лучше уходи. Ты сукин сын, как твой отец.

Надя сказала с упреком:

— Ты оскорбил моего отца, Захар. Нехорошо.

Ее черные глаза горели возмущением.

Захар проглотил резкий ответ и зашагал прочь.

Он нашел Кускова на площадке за пределами палисада. Под наблюдением правителя два солдата объезжали лошадь. Золотисто-коричневая, как каштан, с белой гривой и белым хвостом, лошадь приплясывала и натягивала повод. Когда Захар подошел к ним, Кусков воскликнул: