Тридцать три - нос утри - Крапивин Владислав Петрович. Страница 54

Вот будет скандал!...

Винька понял, что уповать можно только на великое чудо. На то, что Петр Петрович по какой-то причине на его, Винькино, счастье не запер наружную дверь.

Подвывая в душе, Винька ринулся через жуть сумрачного пространства. Да, она ощущалась, жуть-то, но задерживаться и ужасаться не было времени и сил. Винька почти на четвереньках пересек зал, толкнул ладонями одну дверь затем вторую, в тамбуре... О, небывалая радость! Дверь была не заперта!

Ну и правильно! Зачем ее запирать, если снаружи на библиотеке все равно во-от такой замок!

Винька думал об этом пробираясь по коридору и чугунной лестнице. Двигался он почти на ощупь, но быстро. Духи Тьмы (не один, а стая), конечно же, метались над Винькой и задевали его чем-то мохнатым и пыльным. Однако болезненная пружина внутри Виньки была чувствительнее страхов.

Хорошо, что Винька знал библиотеку, как свой дом. И в конце черного коридора на первом этаже он безошибочно уткнулся в узкую дощатую дверцу.

Уф, наконец-то...

Здесь Винька, чтобы не промахнуться, зажег огарок. Поставил его на полочку умывальника... Вот и все...

Но, чем больше ощущалось облегчение внутри, тем сильнее сгущался внешний страх. Страх перед страхами!

Ох, если бы Винька не оставил книгу на диване, как прекрасно можно было бы провести ночь здесь! Со свечкой и “Виконтом”. В такие тесные уютные помещеньица никакие злые духи не заглядывают. Эти заведения – только для людей.

Но сколько ни жалей, а надо идти обратно.

Может, со свечкой?

Но с ней идти придется медленно, чтобы не погасло пламя. В переходах и на лестнице будут метаться тени, а из углов и ниш смотреть... Кто будет смотреть, лучше не думать.

Лучше опять рывком в темноте. В ней меньше видно всего такого .

А в зале схватить книжку – и опять сюда!

Винькин бег был похож на прорыв сквозь густой, как кисель, черный туман. Тьма липла к лицу, сопротивлялась напору Винькиного тела. Да это была уже не темнота, а Тьма! Вдобавок на лестнице кто-то ухватил Виньку за слетевший с плеча шкеровоз, рванул назад.

– А-а-а! – Винька сел на корточки и зажал уши. Пообмирал с полминуты, готовясь к гибели. Потом сквозь ужас до него дошло, что это был заваренный отросток на коленчатой трубе отопления – за него иногда зацеплялись и днем.

Похныкивая, Винька пошел дальше. В затылке сидела тупая боль. Оторвавшаяся лямка скребла концом по ступеням.

Опять тамбур и зал. Синева узких окон, черные тайны отдаленных углов. Почти неразличимые в сумраке столы с твердыми краями...

Винька добрался до дивана, тихонько постонал на нем, не глядя по сторонам. Нащупал книжку. Ох, а теперь еще назад...

“Не надо назад-то, – шепнул оказавшийся рядом Глебка. – Нечестно это. Ты же говорил Кудрявой, что читал “Виконта” в зале...”

“Не все ли равно?”

“Если было б все равно, люди лазали б в окно...”

“А я и так лазаю в окно! Часто!”

“Это неважно. Хочешь исправить вранье – делай все точно. А то вон какой хитрый...”

“А сам-то... тоже хитрый. Куда ты девался, когда я там один, в коридорах...”

“За тобой не угонишься”, – хихикнул Глебка. Он иногда мог и такое.

Виньке стало чуть полегче. Хотя Тьма все равно подползала отовсюду.

Может, очертить защитительный круг? Как Хома Брут в повести Гоголя “Вий”?

“Зачем? Тебе не поможет, ты же неверующий... Ты лучше про такие книжки сейчас не вспоминал бы...”

Это Глебка правильно. Только ведь все равно вспоминаются!

Винька, одолевая тягучую, как резина, боязнь, чиркнул спичкой, зажег огарок, поставил его на пол сбоку от дивана. Там, у батареи, был тесный уголок, в нем все же защищеннее, чем на диване. Винька сел на паркет, придвинул книжку к огоньку, открыл наугад.

“– Смерть им, смерть! – кричали пятьдесят тысяч глоток.

– Да, смерть им, смерть! – ревело несколько десятков особенно яростных голосов, точно отвечая толпе”.

Тем же самым криком откликнулось в темно-синем зале эхо – неслышное, но тугое. Надавило на Виньку. Он приказал себе не менять страницу. Перелистнешь, а там что-нибудь еще хуже. Дочитал лист до конца. Больше и не надо. Главное, что он читал здесь.

Винька опасливо поднял глаза. От светлой страницы, от свечи метались в глазах зеленые пятна. Сквозь них Винька видел окно. В этом окне за стеклами не было листвы. Ночное небо там синело чисто и пустынно.

Потом в окне возникла (будто всплыла!) высокая женщина в платье до пят. Женщина встала на подоконнике, упираясь ладонями в края оконной ниши. Она смотрела на Виньку. Частый черный переплет рамы смутно просвечивал сквозь нее.

Винька сдавленно завизжал. Зажмурился. Сидел так долго – ничего не случалось. Винька открыл один глаз. Женщины не было.

“Чего не покажется с перепугу”, – сочувственно прошептал Глебка.

Винька опасливо подышал и задул свечку. Чтобы не привлекла к себе кого-нибудь. В темноте он, Винька, незаметен.

А еще незаметнее он будет за диваном, под наклонной спинкой, в щели у стены. Винька ужом ввинтился в тесный промежуток. Теперь все будет хорошо. Теперь... ай! В зале зажегся свет.

Не яркий, не от люстры, но явно электрический.

Духи Тьмы не выносят электричества. Они... наоборот...

Винька, обмирая, слегка пролез вперед. Высунул голову. На стойке горела настольная лампа с белым фаянсовым абажуром. У нее возился с плиткой и чайником Петр Петрович.

То, что испытал Винька, называется “смешанное чувство”. Сразу улетели все страхи. Ни Тьмы, ни духов, один только заведующий читальным залом, знакомый и привычный. Но тут же – новая тревога: как выбраться отсюда, если Петр Петрович вздумает провести здесь ночь?

Зачем его сюда принесло?

Ох, добром все это не кончится...

Ежась от предчувствий, Винька смотрел, а Петр Петрович хозяйничал. Достал сахарницу, нарезал горбушку, намазал чем-то ломтики. Чайник наконец забулькал. Тогда Петр Петрович, не оборачиваясь, сказал:

– Кажется, все готово. Ну-с, любезный Винцент Греев, вылезайте из-под дивана и прошу к столу.

Винька понимал, какой он сейчас . Взъерошенный, с оторванной лямкой, в мятой рубахе с перемазанными глиной пуговицами, с той же глиной на коленях и сандалиях. Виноватый весь от пяток до опущенной ниже плеч головушки. Он топтался перед Петром Петровичем и хотел одного: чтобы все поскорей закончилось. Пускай хоть как, лишь бы скорее.