Тридцать три - нос утри - Крапивин Владислав Петрович. Страница 71

– Скоро? – вполголоса спросила Зинуля.

– Не знаю. Смотрю... Надо вспомнить... Столбик-то с двумя тройками, конечно, не сохранился...

– А может, вон там? – спросил Вовка. То, на что он показывал, не было похоже на будку. Но... Винцент Аркадьевич пригляделся и понял – она. Только верх был разобран и зарос чертополохом.

Пробрались через густой белоцвет.

– Она, она... – шепотом сказал Винцент Аркадьевич. И повторил: – Надо вспомнить...

Вспомнил он неожиданно быстро: присел, повыдергал из расщелины среди камней траву. Большим складным ножом выскреб землю.

Достал то, что искал.

– Ура... – шепотом сказал Вовка.

Платочек с кружевной каемкой истлел. Бумага тоже. Бочонок потемнел. И все таки в одном месте на его боку сохранился желтый лаковый блеск.

– Вот он, голубчик... “Нос утри”...

– Можно посмотреть? – Зинуля нетерпеливо тянула пальцы.

– Посмотри, посмотри...

Они с Вовкой ухватили бочонок вдвоем. Подышали над ним, сдвинувшись головами.

– Может, и правда волшебный? – шепнула Зинуля.

– Может быть... – сказал Винцент Аркадьевич. – Вы с ним осторожнее.

– Дед, ты его подаришь... нам? А?

– Подарю. Раз уж так случилось...

И подумал: “А кто же у вас будет третий?” Но не спросил. Вдруг вспомнил “человека-невидимку” из их недавнего представления. Кто же все-таки это был?.. Не надо спрашивать. Когда-нибудь откроется и этот секрет.

Но Зинуля не думала о третьем.

– Смотри, Вова. Одна сторона твоя, другая моя. Три и три, три и три...

– Не пришлось бы нам делать по три дела, – без улыбки заметил Вовка. – Три хороших и три... наоборот.

– Зачем? – опасливо поинтересовалась Зинуля.

– Для равновесия...

– “Наоборот” у вас, наверно, и так хватает, – вставил Винцент Аркадьевич. – Сотворите по три хороших дела... и потом столько же еще лучше. Чем больше хороших дел на свете, тем больше равновесия, вы уж мне поверьте.

– Ладно, – шепотом согласился Вовка.

Зинуля спросила:

– А у кого он будет храниться?

– По очереди, – решил Винцент Аркадьевич.

– Тогда сперва у меня!

Вовка прошелся по Зинуле взглядом. Она была в своем свитере с павлинами и “латунных” лосинах.

– У тебя же нет никаких карманов!

– Ох, у тебя уж будто карманы!

Это она просто от вредности. По случаю прохладной погоды Вовка был в курточке и джинсах. Джинсы были старые – тесные и коротковатые, но уж карманов-то на них хватило бы на полное лото.

И Вовка затолкал бочонок в узкий карман у колена.

Они пошли обратно и оказались в окраинном поселке, который назывался Бабарюха, на улице Лопатной (и кто придумывает такие названия?).

Винцент Аркадьевич показал на длинный приземистый дом, обитый коричневыми досками.

– Вот здесь жила потом Евдокия Федотовна. Тетя Дуся.... После того, как славная таверна “Адмирал Бенбоу” все-таки стала съезжать в овраг, они с сестрой, тетей Катей, перебрались сюда. То ли сняли квартиру, то ли купили половину дома, не помню... Кстати, прожила тетя Дуся почти сто лет и умерла... постойте, в каком же году?

– Да ну тебя, дед, – надулась Зинуля. – У каждого твоего рассказа один конец: этот умер, эта умерла!

– А что поделаешь, дорогая! Я же рассказываю про давние дела. Время... Даже в лото нет числа больше девяноста. “Дед – девяносто лет”...

– Но тебе-то еще далеко до девяноста! – рассердилась Зинуля. – Чего ты!..

– А “чего я”?

– Ты смотри... это... не вздумай...

– Да, вы не вздумайте, – вдруг шепотом попросил Вовка. – Пожалуйста... – И взял Винцента Аркадьевича за рукав.

Винцент Аркадьевич слегка растерялся:

– Да? Что же... ладно... – Он помолчал, подумал на ходу и повторил: – Ну, ладно. Ладно...

Винцент Аркадьевич Греев понимал, что не окончит своих воспоминаний. И дело даже не в возрасте. Он боялся, что через какое-то время работа пойдет туго, потому что станет ему не интересно.

Интересно было писать про дом над оврагом, про старую библиотеку (которая в нынешнее время опять стала церковью), про Кудрявую, Ферапонта, Рудольфа... А про дальнейшую жизнь – что?

Клавдия была не права. Он поездил и повидал немало. Бывал и в Париже, и в Лондоне, и даже в Люксембурге. То с делегациями ученых, то по путевкам. И встречался со многими знаменитыми людьми. Даже с президентами. Но мало ли авторов пишут про Париж и президентов!

С гораздо большим интересом он вспоминал Зеленую Площадку, рынок с театром-сараем и обрыв, под которым деловито двигались паровозы, вагоны и цистерны... И свой самодельный телескоп, в который Кудрявая, Владик и Винька смотрели на лунные кратеры. Через Глебкино стекло (значит, и Глебка был рядом!).

А поскольку Винцент Аркадьевич был человек добросовестный и все дела привык доводить до конца, написал он на всякий случай – заранее! – к воспоминаниям “Тени и шпалы” заключительную главу.

Глава эта довольно длинная, но вот ее последние страницы.

“...И все чаще снится опять, что мы с Глебкой встретились у непроглядной пограничной полосы. У Тьмы.

Я не вижу Глебку, но слышу, как он шепчет:

– Не бойся. Пройдем...

– Я и не боюсь...

Зачем я вру? Ведь я же боюсь. Очень. Но Глебка берет меня теплыми (как у Вовки Лавочкина) пальцами и ведет во мрак.

Не передать словами, как долго мы идем. Это лишь во сне может пройти тысяча лет. И ощущается именно как тысяча...

Но “все проходит”, и мы видим свет. Сперва звездочку. Ту самую . Потом – синюю щель рассвета. И уже ни капельки не страшно.

Теперь я могу разглядеть Глебку и вижу, что мы одного роста. И понимаю, что я опять – Винька. Это не удивляет меня. Знаю, что так и должно быть.

Рассветает. Мы идем по высокой теплой траве. Я снял сандалии и беззаботно отбросил их. Трава мягко щекочет ноги. Пахнет клевером.

Я оглядываюсь по сторонам. Кое-где стоят большие многогранные пирамиды. Сквозь полупрозрачные грани можно разглядеть фигуры людей. Они кажутся застывшими.

Страха у меня нет, но людей этих жаль.

– Кто их туда посадил?

– Никто, – успокаивает Глебка. – Они сами... Это со стороны кажется, что каждый застыл в пирамиде. А на самом деле пирамид нет. Вернее, каждая из них – целый мир. И люди живут в них, как хотят.