Веточка из каменного сада - Туманова Зоя. Страница 3

История, рассказанная бабушкой, тяжестью легла мне на сердце. Я все думал: велика ли вина этой женщины? Может, в чем виновны и односельчане? Как это вообще получается, что люди не могут понять друг друга?

Меня так и подмывало вмешаться в это дело и разрушить, наконец, стену отчуждения между одинокой женщиной и людьми Гальвасая. Только как этого добиться?

Видя внука хмурым и озабоченным, дедушка попытался развлечь меня по-своему. Притащил и стал показывать образчики меда:

- Вот, погляди, этот, белый, тверд и маслится, как баранье сало. А этот - прозрачней, чем вода. И еще посмотри - этот так густ, что не льется, а переплывает из банки на блюдце. А этот, темно-коричневый, видом похож на патоку, а вкус у него особенный, с легкой горчинкой.

Я рассеянно пробовал мед, похваливал - и невпопад спросил:

- А нет ли у вас камней, дедушка? Хоть бы один красивый камешек привезти на память об этих горах!

Брови старика поднялись недоуменно - морщины на лбу от этого выстроились в виде журавлиного клина.

- Камней? - переспросил он. И заулыбался, припомнив: - Есть, есть у меня камень! Я храню его потому, что он походит на окаменелый мед...

Несколько минут суетливых поисков - и вот лежит передо мной хрупкая на вид, но такая крепкая, каменная веточка - стебель с единственным листом, соперничающим своей светящейся желтизной с цветом меда, пронизанного солнцем.

Моих знаний по геологии, почерпнутых в основном из популярных книжек академика Ферсмана, хватило, чтобы понять: если это не драгоценный, то во всяком случае примечательный поделочный камень. Откуда он у деда?

Довольный произведенным впечатлением, Муйдин-бобо хитро улыбался.

- Откуда ветка, говоришь? Из каменного сада царя Шаддода... Не слыхал? Так послушай: вот что рассказывают старые люди...

Жестокий царь Шаддод ехал на охоту. На пути встретилось подворье бедняка. Не сворачивать же царю! Вслед за Шаддодом промчалась на горячих арабских конях его свита. Глянул хозяин: поле его вытоптано, деревья в саду поломаны. Разоренье! На крики и жалобы бедняги кто-то из свиты ответил ударом камчи...

Не везло в этот раз на охоте царю. Прицелился в газель, спустил стрелу. Чудеса! Стрела повернула в полете и убила любимую охотничью собаку повелителя.

Царя поразило недоброе знамение. Решил он искупить свои грехи богатым пожертвованием. Велел мастерам сотворить дивный сад, чтобы деревья в нем были золотые, а листья и цветы на них - из рубинов, бирюзы, сердолика... И сад этот он пожертвовал богу.

"Воистину царский дар! - возгласили шейхи. - Мы будем молиться за тебя, повелитель!" Но едва они начали молитву, разверзлась земля и поглотила волшебный сад. Говорят, он и доныне красуется в подземной тьме... Говорят, смельчаки, что спускаются туда, приносят с собой: кто - золотую ветку, кто - сердоликовый цветок. Вот и моя веточка, должно быть, из сада Шаддода...

Дедушка замолк, поглядев на меня с видом лукавого превосходства. Я засыпал его вопросами - кто видел этот сад? Где?

- Кто ж его знает? По-разному говорят люди...

Больше я от дедушки ничего не выведал.

------

Сон бежал от меня, я вертелся, как мельничный жернов. Передумывал услышанное. А вдруг сказочное это подземелье существует на самом деле? Вдруг - где-то здесь, в горах?

А когда я, наконец, заснул, мне приснилось, что яблоня в дедовом саду стала каменной, ее рубиновые яблоки дождем сыплются на чорпаю, глухо стуча по доскам: туп-туп-туп...

Проснулся: в самом деле - стучат в нашу калитку. Сую ноги в сандалии, примяв задники, набрасываю дедушкин чапан, иду открывать, а глаза все еще косятся на чорпаю и словно бы видят в складках паласа яблоки-рубины, с кулак, поигрывающие алым светом в своей чернобагряной глубине - как те рубины, что в бабушкиных серьгах...

Открыл калитку - и сон слетел с меня разом, как листва с тутовника после первого мороза.

Девочка! Вся в слезах! Задыхается, едва выговаривая:

- Несчастье... мама... Нужен доктор... или хоть кто-нибудь!..

Я не доктор, но я "кто-нибудь" - в прошлом году, перед тем как поехать в лагерь труда и отдыха, сдавал санминимум. Если нужно оказать первую помощь, не растеряюсь!

Что же случилось? Толку не добьешься: девочка тянет меня за собой, плачет, пытается что-то сказать и снова плачет. Наконец выговорила: "У мамы... ее лошадь оступилась, мама упала, расшибла голову... Кровь течет... больно, нельзя тронуть..."

Решаю мгновенно - положиться на свое уменье. Ведь до колхозного медпункта еще дойти надо, да и там только фельдшер, а врача надо вызывать из района.

Девочка бежит впереди, оскальзываясь на примятой траве, я вижу ее платье, сшитое по-городскому. Вдруг узнаю тропу через луг и понимаю, кто эта девочка и кто ее мать. Это же та, Зумрад, - и приемная или родная? - дочка ее!

Сердце мое, трепыхаясь, готово проломить ребра.

И вот мы добегаем. Передо мной дом, куда нет доступа людям Гальвасая.

Но какое это все имело значение перед лицом беды?

Хозяйка дома - да, это была та самая Зумрад! - лежит на постели, бессильно раскинувшись. Надбровье вспухло, синяк уже спустился к глазу. На щеке глубокая ссадина. Кровь больше не течет - запеклась. Глаза прикрыты черной каймой ресниц...

Оборачиваюсь к девочке - резко, решительно. Чувствую себя почти хирургом.

- Йод, бинт найдется? Ну, хоть чистая марля? И ножницы, скорее!

...И вот уже вытираю рукавом чапана взмокший лоб, совсем не подокторски. Кажется, все сделано, как меня учили, рана обработана, бинт наложен туго.

Женщина затихла, перестала стонать. Мы с девочкой поднимаем головы и впервые рассматриваем друг друга...

Девочка эта - Сайера, должно быть, ровесница моя или чуть младше, в самом деле, очень похожа на мать. Брови черные-пречерные, она их нахмурила, точно старуха. Ресницы, еще мокрые от слез, слиплись треугольничками. Глаза смотрят прямо в мои глаза. Думаете, с признательностью? Благодарностью?

Куда там!

Так смотрят на человека, когда очень хочется попросить его удалиться, да что-то мешает - приличие, что ли?

Впрочем, оно мешает недолго.

- А теперь уходи!

Отвернувшись, она говорит это тихо и устало. Я молчу. Она добавляет, еще тише:

- Искать тебя будут. Прибегут...

Хоть бы пол-спасибо услышать за помощь! Нет, видно, права бабушка, такие уж это люди...

Выпрямляюсь, запахиваю поглубже свое одеянье и шагаю, гордо выпрямившись, стараясь, чтоб не очень высовывались из-под чапана мои ноги, чтоб им отсохнуть! И слышу брошенное вслед:

- Не говори никому!.. Мама не велела!..

------

Вечером сидел я, весьма раздосадованный несовершенным устройством мира, где старшие, неизвестно на каких основаниях, взяли себе право указывать, что следует и чего не следует делать. И не малышам, что было бы естественно, а просто людям, несколько менее старшим, но вполне уже самостоятельным.

Перебираю в памяти события этого длинного, совсем не тихого дня...

Моего выступления в роли "Скорой помощи" никто не заметил спал-то ведь я в саду, а старшие - в доме. Очень хотелось рассказать самому, и не было особой причины помалкивать - мало ли чего взбредет в голову девочке, у которой и подруг-то нет! Но я, удивляясь сам себе, все-таки держал язык за частоколом зубов.

После завтрака Муйдин-бобо поднялся, покряхтывая, обругал поясницу, которая-де в последнее время совсем разошлась в доставлении ему неприятностей, и отменил свой каждодневный обход ульев. Бабушка взялась готовить ему растиранье из каких-то заветных листьев и корешков, а я направился в огород, который моими стараниями уже был доведен до такого состояния, что осталось выпалывать только овощную рассаду...

Итак, сорняков нет, чем же прикажете заняться? Я положил бесполезный кетмень и замер, словно чего-то ожидая... Минуту или две пребывал я в таком оцепенении? Не знаю. Только вдруг калитка хлопнула, как пушка, и на нашем дворе послышался такой топот, будто вбежал туда табун неподкованных лошадей. Еще минуту мое любопытство боролось с моей же ленью - и одолело. Вот какую картину я застал, вернувшись во двор: дедушка, во всем своем величии, выпрямившись, опираясь на высокий посох, отчитывал за буйное и бесцеремонное вторжение гальвасайских мальчишек. Было их душ семь или восемь, все в выгоревших майках и выцветших брючишках; босые ноги - голубые от налипшей пыли; на локтях бурые нашлепки - следы недавних ссадин... Оправдывались они по-мальчишьи, нещадно привирая: