Галя - Новицкая Вера Сергеевна. Страница 27

— Хорошо, хорошо, только теперь, ради Бога, не задерживай меня, — взмолилась та.

За ужином и чаем Наде положительно не сиделось.

— А что он уже второй стакан пьет? — кося глаза в сторону Ланского, осведомлялась она у Гали.

— Тш-ш-ш… — остановила ее та и затем шепотом подтвердила: — Да, второй.

— Надеюсь, третьего не захочет?

— Тш-ш-ш… — опять зашикала Галя, едва сдерживая улыбку.

— И мама второй? — не унималась Надя.

— И мама.

— Ну, тогда уже скоро, — замурлыкала неугомонная девушка и продекламировала вполголоса:

— Теперь уже можно: Леля закатила глазки и повела Бориса Владимировича в сад. Значит, дело часа на два затянется, пока у моей сестрицы от усердия судороги в глазах не сделаются. Так идем. Они налево, мы направо, — тащила она Галю в направлении густой ореховой аллеи, тянувшейся вдоль самого забора.

— Слушай, Галка, слушай и от радости прыгай вместе со мной: сегодня, сейчас, понимаешь ли, там в городе, я видела его, е-го! Чувствуешь? Чувствуешь ты, что это значит? «ЕГО», с большой, наигромаднейшей буквы! Ты, конечно, понимаешь — кого?

— Право, Надечка, так сразу не знаю, не могу сообразить, у тебя их столько…

— Не сорок же! — негодует Надя. — Как? Ты так долго думаешь? И это мой лучший друг называется? Галка, две секунды на размышление. Ну-у! — торопит Надя.

— А-а, знаю! Вероятно, тот, который однажды с опасностью для жизни доставал для тебя из чужого сада нарциссы, — догадывается Галя.

— Что-о-о? — грозно накинулась на нее Надя. — Какой-то воришка, лазающий по чужим заборам, потрепанный собаками и, в довершение всего, окаченный из помойного ведра?!.. И это, по-твоему, мой ОН?!. — возмущается толстушка.

— В таком случае, это, наверное, тот кадет, что так неудачно пытался лишить себя жизни ради тебя? — вопрошающе смотрит Галя на подругу.

— Еще лучше! — захлебывается от негодования Надя. — Ты прямо оскорбляешь меня! Какой-то мальчишка, молокосос, наглотавшийся рвотных капель, да еще с такими блестящими последствиями — это, видите ли, мой избранник! — кипит она. — Галка, еще минута, и если не назовешь того, настоящего, ты мне больше не друг! — трагикомически возглашает она. — Я помогу тебе, — видя недоумевающее лицо подруги, идет ей навстречу Надя. — Церковь, всенощная, обморок…

— Первый раз в жизни слышу! Такого ты мне никогда не рассказывала, — решительно заявляет Галя.

— Как? Не говорила? Не может быть! Значит, я забыла!

— Видишь, ты забыла, а я должна помнить даже то, чего не знала. Вот она, твоя справедливость! — смеется Галя.

— Ладно, ладно, молчи. Без упреков; тут не до них. Да, так произошло это еще прошлой зимой, на Масленицу. Теперь все понятно: на Пасху в том году я домой не приезжала, а до лета, конечно, могла забыть. Оттого, значит, ничего тебе и не говорила. Зато теперь помню все, все, все! Слушай! Началось дело тогда, когда нас, гимназисток, стали водить в Успенский собор. Мы — чуть влево, а правее нас стояла Первая мужская гимназия. Я в своем ряду была крайняя правая, а на мужской половине крайним левым, то есть моим ближайшим соседом, оказался такой высокий гимназист. Глаза, понимаешь ли, голубые, волосы тоже…

— Вот даже как! Голубокудрый! Это совсем ново и в декадентском вкусе, — рассмеялась Галя.

— Ничего тут смешного нет, только зря перебиваешь меня. Я хотела сказать: волосы светлые, вьющиеся! — продолжала Надя. — Сам милый, прелесть! А главное, все время с меня глаз не спускает. Так мы молча и созерцали друг друга. Только однажды смотрю — у него из руки кусочек розовой бумажки выглядывает, а сам на меня выразительно смотрит. Я так и вспыхнула. Ясно, мне записочка. Это-то ясно, но как ее получить? Вдруг гениальная мысль: я хватаюсь за голову и бледнею — хотела, по крайней мере, но, кажется, на самом деле покраснела больше обыкновенного и — бац! — шлепаюсь в обморок. Он меня подхватывает. Есть! Розовая записка плотно зажата в моей хладной, безжизненной руке. Переполох! Классюха бежит, но я уже, как ты понимаешь, оправилась. Потом вышли мы на улицу, читаю:

Надя расширила от восторга глаза и продолжила:

— Разве не прелесть? С той минуты он так и засел в моей памяти: закрою глаза и вижу его, такого милого, красивого. Но вот беда в чем: ведь только с закрытыми глазами я его с тех пор и видела, а с открытыми — никогда, потому что нас ни с того ни с сего (а, может быть, и за мой обморок) взяли да и перестали в собор водить… И вдруг сегодня… Едем мы, понимаешь ли, в экипаже мимо того домика, что — помнишь? — в прошлом году строить начали, тут при повороте на Варваринскую. Ну, так домик тот уже готов, а в окошке сидит очаровательный старичок: беленький, седенький, головка босенькая, глаза голубые, сам розовый…

— Господи, неужели это Николай В. так скоро состарился, бедняга? — с комическим ужасом восклицает Галя.

— Глупости! Конечно, нет! Не мешай, пожалуйста! — останавливает ее Надя. — Так слушай: миленький, я тебе говорю, просто очаровательный! Если бы ты увидела, и ты бы влюбилась…

— Ах, так ты, значит, в него?… — снова осведомляется слушательница.

— Нет… то есть да, и в него тоже. Да не перебивай же, ради Бога! — вопит рассказчица. — Самое интересное настало: смотрю, сидит старичок, а за его спиной стоит во весь рост он, мой Николай. Я так ахнула, что и мама, и Леля как на сумасшедшую на меня взглянули. Даже Василий с козел обернулся: «Чего изволите?» — говорит. Это он — Николай! Две капли воды! Только вместо гимназической блузы белый китель, вот единственное…

— Но допускаешь же ты все-таки возможность, что за полтора года, во-первых, он мог хоть раз переодеться, а во-вторых, окончить гимназию, — надоумила ее Галя.

— А ведь правда, мог студенческий китель надеть! Ну, так это он, он и он! А вдруг — нет? Завтра же под благовидным предлогом мчусь в город и еще раз хорошенько посмотрю. Галка, вдруг мы с ним встретимся? Вот бы прелесть была! Хотя… немножко совестно… Теперь я ни о чем больше думать не в состоянии, одно в уме и день и ночь. Видишь, я даже стихотворно настроена, а со мной, как тебе известно, этот грех не часто случается… Однако надо все-таки идти, а то от мамы нахлобучка будет, что гостя бросила. Эх, кабы того гостя мне заполучить, уж не бросила бы, а этот не для нас. Идешь со мной? — на ходу обратилась Надя к подруге.

— Нет, я тут еще посижу, мне ведь нахлобучки не будет за то, что я Бориса Владимировича не занимаю, а вечер такой дивный. Посмотри, как хорошо.

— Ну, это, матушка моя, ты знаешь, не по моей части: деревья как деревья, небо как небо, — все в порядке, а что солнце спать улеглось и не смолит вовсю, за то ему спасибо…

Надя помчалась в направлении веранды и разбитого перед ней цветника, а Галя села в образованную кустами орешника нишу и, полной грудью вдыхая свежий вечерний воздух, залюбовалась окружавшей картиной дремы природы.

Догорали последние лучи. Легкая дымка окутывала кусты и деревья. Проскальзывая сквозь просветы листвы, она темным флером обматывала их вершины и обвивалась вокруг сильных стволов. Одни лишь молочно-белые стволы берез выделялись на фоне ночи, да крупными снежными хлопьями серебрились разбросанные по кустам цветы жасмина. И вдруг из темной купы дерев, всколыхнув ночную тишь, полилась нежная трель соловья. Пропел серенький чародей свою милую песенку и смолк. Но едва замерла его последняя нотка, как из густого орешника зазвенела другая песнь: сильный молодой голос затянул простую, несложную мелодию, но сколько чувства, сколько души было в звуках этого напева! Ширились, крепли мягкие бархатистые звуки, они наполнили весь темный дремлющий сад, взвились вверх и понеслись к звездному небу, чистые, полные грусти и призыва: