Заколдованный замок - Несбит Эдит. Страница 25

Затем еще какое-то время таинственно хлопали двери, кто-то с кем-то перешептывался, и то в коридоре, то в комнатах, то на лестнице раздавались торопливые шаги.

Было еще светло, когда наконец прозвенел обеденный колокол (об этом условном сигнале они договорились за чаем и вовремя предупредили Лиз). Мадемуазель отложила книгу и проследовала из освещенной закатным солнцем гостиной в столовую, где уже зажгли газовую лампу. Лиз, хихикая, отворила ей дверь и вошла следом. Окна были закрыты, и узкие полоски света пробивались над и под рамами. Черно-зеленая скатерть из ученической столовой, подвешенная на бельевой веревке с заднего двора, служила занавесом, и хотя бельевая веревка глубоко проседала под этой тяжестью, занавес все же вполне исполнял свое предназначение, отделяя от зрителей ту часть комнаты, которая превратилась в сцену.

В другом конце комнаты были расставлены ряды стульев — похоже, ребята приволокли все стулья, какие нашлись в доме, — и мадемуазель содрогнулась, разглядев, какая странная публика заняла места в импровизированном зале. Здесь была старуха в высокой шляпе, при помощи красного платка завязанной под у нее под подбородком; дама в большой соломенной шляпе с невероятно длинными руками, которые перевешивались через спинку стоявшего перед ней стула; несколько неуклюжих мужских фигур — все они тоже были в шляпах.

— Вы пригласили друзей? — подавленно обратилась мадемуазель к тем, кто скрывался за складками занавеса. — Вы должны были попросить у меня разрешения.

Послышался смех и что-то очень похожее на «Ура!».

— Все в порядке, мадемуазель Рапунцель! — весело окликнула ее Мейбл из-за превратившейся в занавес скатерти. — Включайте свет. Это только начало представления.

Лиз, все еще хихикая, протиснулась между рядами стульев, сбив при этом шляпу с головы одного из гостей, и зажгла три больших газовых светильника.

Мадемуазель уставилась на ближайшего к ней зрителя, наклонилась поближе, чтобы рассмотреть его и тут же с нервным смехом опустилась на стул:

— Они неживые! — воскликнула она.

В ту же минуту то же самое обнаружила и Лиз — только она известила об этом громким воплем и совсем иными словами:

— Нутра у них нет! — объявила она.

Семеро зрителей, смиренно устроившиеся среди множества стульев, и впрямь не имели никакого заслуживающего упоминания «нутра». Тела их были созданы из скатанных одеял и подушек, вместо позвоночника каждому вставили палку от метлы, а клюшки и зонтики превратились в руки и ноги. Плечики, на которые мадемуазель вешала свои блузки и платья, так и остались плечами, перчатки, набитые носовыми платками, отлично заменили кисти рук, а лицами послужили картонные маски, нарисованные после обеда отважной, хотя и неумелой кистью Джеральда и распяленные на круглые диванные валики. Как Джеральд ни старался, лица вышли страшноватые — по правде говоря, догадаться о том, что это именно лица, можно было только по тому, что маски занимали привычное для лица положение — знаете, между воротничком и шляпой. Брови чучелам Джеральд яростно наваксил сажей, глаза вышли размером (да и формой) с крону, а на губы и щеки ушел весь тюбик розового цвета и почти половина алого.

— Вы добыли себе зрителей, а? Молодцы! — воскликнула мадемуазель, успокаиваясь и хлопая в ладоши. Под ее аплодисменты занавес пошел вверх — вернее, разъехался в стороны. Чей-то голос, задыхаясь, пролепетал: «Красавица и Зверь», и перед глазами зрителей предстала сцена.

То была настоящая сцена — все столы были сдвинуты вместе и накрыты розовыми и белыми занавесками. Сцена вышла слегка шаткая, скрипучая, но смотреть на нее было одно удовольствие. Большой, сложенный пополам лист картона с прорезями, через которые просвечивал огонь спрятанный за этим экраном свечки, вполне наглядно являл собою домашний очаг; болванка для шляп (собственность Лиз), установленная на стуле и подсвеченная фонариком, не могла быть ничем иным (разве что вам вздумается спорить назло, из чистого упрямства), как медным котлом. Картину довершала корзина для мусора, в которой почему-то оказалась верхняя одежда, и голубая пижама, раскинувшаяся на спинке стула. Едва ли к этому требовалась еще и ремарка из-за кулис: «Прачечная в доме Красавицы». Всякому и так было ясно, что это, конечно же, прачечная. Чем же еще это могло быть?

За кулисами проистекал следующий диалог:

— Они сидят совсем как настоящие зрители, верно? — шептала Мейбл.

— Давай, Джимми! Не забудь, Купец должен важничать и говорить длинными словами…

Джимми, напялив на себя лучшую куртку Джеральда (которая и самому Джеральду была предназначена на вырост с расчетом примерно на два года), подложив для важности подушки, обмотав голову махровым полотенцем и прикрывшись зонтиком от жаркого южного солнца, открыл пьесу коротким и ясным монологом:

— Я самый несчастный купец из всех, что бывали на свете. Был я когда-то купцом, богатейшим в Багдаде, но потерял все свои корабли и теперь живу в бедном домике, который уже совсем развалился. Сами видите, дождь так и хлещет сквозь крышу, а дочери мои вынуждены стирать за деньги белье. И…

Тут он замолчал. Пауза грозила затянуться надолго, если бы тут не прошуршали поспешные шаги Джеральда, который был прелесть как хорош в роли старшей дочери, носившей розовое платьице из гардероба мадемуазель.

— Отличный день! — весело воскликнул он. — Папочка, дорогой, переверни зонтик, и тогда нам не надо будет специально выходить под дождь за водой. Сюда, сюда, девочки, папочка принес нам новый таз. Вот здорово!

Зонтик перевернули «вверх ногами», и три сестры столпились вокруг него, бодро стирая невидимое белье. Кэтлин напялила на себя лиловую юбку Лиз, свою собственную голубую блузку и шапочку из целой связки носовых платков. Белый кружевной пояс (от ночной рубашки), белый фартучек и две красные гвоздики в черных волосах безошибочно выделяли Красавицу — Мейбл.

Спектакль шел очень бойко. Заключительный танец с развевающимися полотенцами был, по словам мадемуазель, просто прелестен, а Лиз смеялась так, что, по ее словам, ее схватили колики.

Я полагаю, вы догадываетесь, на что бывает похоже представление «Красавицы и Зверя», когда четверо ребятишек проводят весь день в подготовке сцены и своих костюмов, так что на репетицию у них и минутки не остается. Тем не менее, им нравилось играть, а немногочисленной публике нравилось смотреть на них — чего же еще требовать от пьесы, даже если она и была написана самим Шекспиром? Мейбл, надев платье Принцессы, и впрямь оказалась Красавицей, Джеральд, увешанный каминными ковриками, превратился во вполне достойного своего имени Зверя. Джимми в роли Купца был неразговорчив, но зато неподражаемо важен, а Кэтлин сама дивилась быстроте и ловкости, с которой она переходила от одного из второстепенных персонажей к другому, объявляясь то колдуньей, то слугой, то вестником. В конце второго акта, когда костюм Мейбл достиг самых высот изящества и уже никоим образом не мог быть улучшен — а стало быть, его не надо было в очередной раз менять, — Мейбл смогла заняться и другими неотложными проблемами, что она и сделала, прошептав согнувшемуся под роскошной тяжестью «шкуры» Джеральду: «Пора бы тебе уже вернуть кольцо».

— Я как раз собирался, — сказал Джеральд, который на самом деле совершенно о нем позабыл. — Я передам его тебе в следующей сцене. Только не потеряй его и не вздумай надевать прямо сейчас. Ты можешь исчезнуть и никогда больше не вернуться, или стать в семь раз более видимой, так что мы все рядом с тобой покажемся тенью, или в семь раз толще, или…

— Готово! — шепнула Кэтлин, в очередной раз выбегая на сцену (сейчас она была злой сестрицей).

Джеральд, извиваясь под прикрывавшими его ковриками, ухитрился попасть рукой в карман и, закатив глаза в переизбытке чувств и пролепетав: «Прощай, моя Красавица! Возвращайся скорей, ибо если ты надолго покинешь преданного тебе Зверя, его ждет безжалостная смерть», он сунул кольцо в руку Мейбл и добавил: «Это волшебное кольцо — оно сделает для тебя все, чего ты ни пожелаешь. Когда ты захочешь вернуться к своему несчастному Зверю, надень кольцо на палец и произнеси желание — и в тот же миг ты окажешься возле меня».