Визитная карточка хищницы - Борохова Наталья Евгеньевна. Страница 59

– Простите за деликатный вопрос, но вы познакомились с ним, когда он был в браке? – Грановский знал, что этот вопрос будет обязательно задан государственным обвинителем, и решил опередить его.

– Да, это так, – честно ответила Ольга. – Не скрою, мы долго противились своим чувствам, но они оказались сильнее нас. Его жена – чудесная, все понимающая женщина – не стала его удерживать. Кстати, у нас сейчас с ней замечательные отношения. Его маленькая дочь мне как родная, мы с Сашей брали ее как-то раз с собой на отдых. Она называет меня «мамой Олей».

«Прямо не семейка, а сахарный сироп!» – с неудовольствием подумал прокурор.

– Как вы расцениваете то обстоятельство, что ваш любимый человек находится под стражей?

– Только как досадное недоразумение. Мне очень хочется надеяться на то, что уважаемый суд с объективностью оценит материалы дела. Я уверена в невиновности Александра и думаю, что это не только мое мнение.

Ольга искренне отвечала на вопросы. Она не отрицала очевидного, но так умело преподносила трактовку некоторых событий из их жизни, что почти без труда завоевала сердца слушателей. Народные заседательницы, сначала косо поглядывавшие на разрушительницу семейного очага, сменили гнев на милость и уже вполне доброжелательно слушали трогательную историю любви, как будто сошедшую с телевизионных экранов. Про мужчин и говорить было нечего. Они плохо улавливали смысл, поскольку их внимание всецело было занято разглядыванием очаровательной женщины. Дополнительный шарм ей придавала принадлежность к могущественному Суворову. Тот же, не скрывая своей гордости, не сводил с Голицыной глаз.

«Да, она красива, – думала Елизавета. – И в уме ей не откажешь, это точно».

Дубровской часто приходилось видеть эту женщину в компании с Грановским. Каждый день она дожидалась его возле стен изолятора. Гордая, холеная, она приезжала на дорогой роскошной иномарке. Часто ее сопровождали молодые люди подчеркнуто спортивного типа. «Как королева среди своих придворных», – думала Елизавета, в душе восхищаясь умению Голицыной заставлять окружающих буквально замирать в ее присутствии. Невозмутимость и хладнокровие – этих качеств Дубровской всегда не хватало. Если бы она попала в подобную переделку, то наверняка краснела бы и бледнела от страха за любимого человека, смущалась от повышенного внимания окружающих и завистливых женских сплетен, а выступая перед судом, чего доброго, могла начать грызть от волнения ногти.

– У присутствующих будут вопросы? – поинтересовался Горин. Он собирался уже отпустить Голицыну, как вдруг над рядами адвокатов нерешительно поднялась чья-то рука.

– Разрешите несколько вопросов? – робко спросила Елизавета.

Это было второй раз, когда Дубровская осмелилась вмешаться в процесс. Грановский недовольно нахмурился. Он оглянулся в ее сторону и красноречиво погрозил пальцем. Но Лиза не обратила на него внимания. Получив разрешение Горина, она дрожащими руками достала из сумочки фотографию.

– Будьте добры, взгляните на это фото. Вы никого там не узнаете?

Судебный пристав взял из ее рук фотографию и вручил Голицыной. На снимке в компании хорошеньких манекенщиц и, несомненно, богатых мужчин прямо в центре стояла она. Сомнений быть не могло. Те же пронзительные орехового цвета глаза, те же точеная фигура и улыбка, слегка высокомерная и снисходительная. Ольга встретилась глазами с Дубровской.

– Это я, – хладнокровно произнесла она.

– Не подскажете, к какому периоду вашей жизни относится этот снимок?

Ольга сделала паузу.

– Я была ведущей манекенщицей одного известного столичного агентства.

Суворов недоуменно посмотрел на Голицыну. Такой факт ее биографии не был ему известен, и это, непонятно почему, его встревожило. Не то чтобы он относился к профессии модели с предубеждением, но подобные сюрпризы его не устраивали.

Грановский, звериным чутьем уловив потенциальную опасность, поспешил заявить:

– Ваша честь! Я не думаю, что подробности частной жизни свидетеля могут быть полезны суду. Я прошу отвести вопросы уважаемой коллеги как не относящиеся к делу.

– Ваша честь! – вспыхнула Елизавета. – Если вы дадите мне несколько минут, вы убедитесь, что мои вопросы имеют непосредственное отношение к нашему уголовному делу.

– Ну, ладно, ладно! Задавайте вопросы, только конкретней, пожалуйста. У нас еще море работы, – скривился Горин.

– Спасибо. Будьте добры, переверните фотографию, – обратилась Дубровская к Ольге.

Та нехотя повиновалась.

– Прочтите, что написано после слов «…в центре».

Ольга почувствовала, что ей не хватает воздуха.

– «…в центре – Ивановская Ольга Ивановна», – прочитала она, и лицо ее побледнело.

Наступила тишина. Глаза присутствующих впились в Ольгу. Грановский оцепенел лишь на мгновение.

– Протестую, ваша честь! – взвился он. – Не знаю, куда клонит госпожа Дубровская, но в силу своей неопытности она может бросить тень на репутацию свидетеля. Фамилия Ивановский распространена так же, как и фамилия Иванов. Так что этот факт еще ничего не доказывает!

– Но я еще не сделала выводов, – решительно возразила Елизавета. – Не торопите события.

– Продолжайте, – дал согласие заинтригованный Горин.

– Кто такая Ивановская Ольга Ивановна?

– Это я, – ответила Ольга, стараясь изо всех сил сохранить самообладание, и, похоже, это ей удалось. – Голицын – это фамилия моего бывшего мужа.

Суворов уже ни черта не понимал. Вернее, подсознание ему подсказывало, что на его глазах рушится вера в самого близкого и любимого больше жизни человека.

– Скажите, а прозвище Заплатка говорит вам о чем-нибудь? – задала очередной вопрос Дубровская.

Ольга пристально смотрела на Елизавету. Если верить тому, что человек перед смертью видит всю свою жизнь, пробегающую перед ним с молниеносной быстротой, то за считаные секунды перед Ольгой промелькнули, как в кинематографе, обрывки давно минувших событий, спрятанных глубоко в песках времени…

Она не любила ворошить прошлое, и, казалось, милосердное время сделало все, чтобы закрыть его в тяжелые сундуки и убрать подальше с глаз долой.

Ольга вспомнила свое детство. Пробегая через небольшой дворик с детскими качалками и скамейками для старух, она старалась как можно быстрее прошмыгнуть в знакомый подъезд. «Заплатка! Эй, ребята, Заплатка идет!» – кричали мальчишки. Молодые мамаши с колясками брезгливо морщились, пожилые женщины на лавках оживленно шушукались.

– Выселять таких надо, – кипятилась известная на весь двор сплетница баба Люба. – Разве можно нормальным людям рядом с такими существовать! Пьянки, гулянки, опять же инфекция всякая за версту разносится. Я своему Паше так и говорю: «Не приближайся, внучек, к этой оборванке! Она точно заразная. За ней блохи вереницей скачут!»

Соседки согласно кивали. Пресловутая квартира номер четыре набила всем оскомину. Далеко за полночь оттуда неслись пьяная брань, звон битой посуды и вопли о помощи. Затем гулко хлопала входная дверь, и из подъезда с визгом выкатывалась невысокая худенькая женщина, а за ней – трое орущих малышей. Глава семейства в рваной тельняшке и старом трико появлялся позже. Как правило, в его руках оказывался первый попавшийся ему на глаза предмет: скалка, клюшка младшего сына, ножка от стола. Поливая отборным матерком жену и отпрысков, мужчина носился за ними по двору, топча на бегу цветущие клумбы. Из окон высовывались рассерженные жильцы, и ночное происшествие всегда заканчивалось приездом милиции. Но по прошествии положенных пятнадцати суток все возвращалось на круги своя.

Ольга была старшей девочкой в семье пьющего работяги и рядовой уборщицы. Она с малолетства ненавидела вечера, когда в подъезде раздавались неуверенные шаги, затем грузное тело отца вваливалось в квартиру, распространяя вокруг отвратительный запах перегара. Мать суетилась рядом, помогая кормильцу снять одежду и укладывая его на диван. Но надежды были напрасными – отец не засыпал. Он начинал качать права и ругаться матом. Матери, лебезившей перед ним, доставалось больше всего. Детей он обычно не трогал, но, напуганные до невозможности, они забивались в маленькую комнату и старались не дышать. Дни, когда отец отбывал положенные пятнадцать суток, казались шестилетней Оле самыми счастливыми. Дома было непривычно тихо, и еды хватало на всех.