Нефритовые сны - Неклюдов Андрей. Страница 17

Сейчас мне пришло в голову: не со своим ли мрачным подсознанием боролся я в тех чудовищных сценах.

Правда, в череде неприятных сновидений последних дней проскальзывали, теперь уже как редкий сюрприз, и эротические сюжеты, хотя и они приобрели какой-то зловещий оттенок. Вот один из них.

… Пустынная сумеречная улица. По ней торопливо движется, почти бежит изящная, со вкусом одетая дамочка, преследуемая безобразным, пропойного вида типом. Откуда-то появляется еще один человек – то ли муж, то ли бывший муж, то ли любовник этой молодки. Он гневно отгоняет преследователя.

– Да ты что! – кричит тот обиженно и злорадно. – Да она сама сюда приходит! Она у нас каждый вечер танцует голая!

«У нас» – это, оказывается, в каком-то злачном притоне. И вот следующая картина. Не верящий словам голодранца муж-любовник осторожно сходит по ступенькам вглубь мрачного полуподвала. Здесь теснота от столпившихся мужчин, грязных, оборванных, пьяных. Стоит дымный или банный чад. Люди всех возрастов, с отталкивающими, уродливыми физиономиями, напряженно подались вперед. В центре поставлен стул, и на нем, спиной к входу, восседает голая женщина (та самая дама, как я догадываюсь, ибо теперь я в роли мужа-любовника). Ее плечи, руки, бедра производят ритмичные танцевальные движения. Тут я замечаю, что вся она намылена. Рыхлая мыльная пена в некоторых местах уже подсохла и едва угадывается белесым налетом на коже. Толпа разгоряченно гудит, она уже не в силах сдерживать себя – и десяток рук, волосатых, заскорузлых вожделенно тянется к женскому телу. И только теперь я вижу, что это не люди, а чудища, сонм чудовищ, клыкастых, косматых… Да это же исподняя, мелькает у меня догадка.

Женщина вся извивается, поджимает к животу ноги, заслоняет ладонями груди, но ей не избежать этих бесчисленных, упорных, всепроникающих лап. И вместе с тем во всех ее движениях, в конвульсивных вздрагиваниях чувствуется, что именно это как раз и составляет для нее главное наслаждение, ради которого она здесь.

Выходит, в аду не только мучения, заключаю я, медленно пробуждаясь. Но прежде чем сон окончательно ускользает, подбирая хвост, в последнем его тающем мыльном мазке, в быстро меркнущем кадре женщина успевает не то повернуться ко мне, не то произвести какое-то знакомое движение плечом – и я потрясенно узнаю в ней Элю…

Лист XXIX

Нет, это несбыточно, это невозможно, как невозможен тот обитый изнутри одеялами сезам из моих мальчишеских видений, где голенькие девочки ласкают друг дружку и где я был допущен в их укромный медовый рай!

В один из вечеров, танцуя с Томой, пока Эля готовила на кухне кофе, я доверительно (и не без расчета) поделился с партнершей своими давними, бередящими мое воображение помыслами.

– Ты не человек, – прошептала она мне на ухо, – ты змей-искуситель. Хитрый и коварный.

– Я сам искушен змеем, – молвил я, довольный уже тем, что ее не отпугнуло мое откровение.

– Что ж, это можно организовать, – подумав, усмехнулась она. – Только, чур, я в этом не участвую… по некоторым соображениям личного плана. Зато у меня есть одна знакомая. О! Сущая дьяволица! Она способна в два счета довести до экстаза любую женщину. Уж поверь мне. Как-нибудь я ее приглашу. Но берегись… – и она как-то особенно, с прищуром посмотрела мне в глаза. – Это может плохо кончиться. В первую очередь – для тебя.

– Я не привык заглядывать далеко вперед, – возразил я. – Думать о последствиях – не мой удел. Я лишь опасаюсь, что Эля… Пойдет ли она на такое?

– Напрасно опасаешься, – было сказано мне. – Женщина, вкусившая греховный плод, пойдет на все, до конца… А я прихвачу травки. Для легкости полета.

– Быть может, я зря этому содействую, – положила она подбородок мне на плечо. – Хотя с другой стороны, Эльку уже не остановишь. Уж я-то ее знаю! Останавливаться надо было раньше.

Сейчас, когда я вывожу эти строки, душа моя готова кричать от боли. И все равно, даже сквозь боль мне сладостны, сладостны, сладостны эти воспоминания!

… Обещанная Томой дьяволица танцевала, словно змея, длинноволосая (волосы с синим и фиолетовым отливом) блестящая змея в черном обтягивающем искрящемся трико. Движения ее были гибки, плавны и как будто гипнотизировали. Изгибаясь в талии, закидывая голову, она оглаживала себя ладонями, начиная с лица, шеи и заканчивая бедрами и зажимая встретившиеся ладони коленями, трущимися одно о другое. Порой она взглядывала на меня удлиненными змеиными глазами, и у меня возникало ощущение, будто между нами давно существует тайная и порочная связь. В промежутке, когда пили вино, я заметил, какие у нее длинные ухоженные ногти, раскрашенные в два цвета – бронзовый и синий. Обе краски разделялись по оси ногтя черной волнистой линией.

Эля, глотнувшая дурманный дымок Томиной «травки», загадочная и такая желанная, обворожительно-манящая, повторяла на себе оглаживающие движения гостьи. Когда же Тома, подмигнув мне едва заметно, увлекла гостью на кухню, добросовестно притворив за собой дверь комнаты, я жадно приник к моей девочке, моему божеству. Захлебнувшись в поцелуе, мы рухнули на диван, я распустил молнию ее кожаной юбки… И когда, стоя перед диваном на коленях, я вызвал в ней сперва бессвязный лепет, затем первые, как бы пробные, протяжные напевные звуки, сзади меня неслышно возникла Томина подруга (я почувствовал ее спиной). Плавным движением она стянула с себя трико, словно черную блестящую змеиную кожу. Как она была восхитительно смугла и стройна, эта дьявольская женщина! Присев рядом со мной, она кончиками пальцев, вернее, кончиками ногтей, деликатно отстранила меня и сама продолжила дело.

Я оставался стоять на коленях, не веря своему счастью созерцать такое. В какое-то мгновение Эля вскинула голову, почувствовав перемену (родинка у уголка ее губ трогательно и как будто жалобно подрагивала), но тотчас же со стоном безвольно откинулась на подушку.

Все радости, что случались у меня до сих пор, померкли навсегда. Я пожирал глазами любимое, бесконечно мне дорогое создание, содрогался вместе с ним и вторил вырывающимся из него мольбам. Но что выделывала эта хищница, эта присосавшаяся к моей Эле вампирша! Ее руки, точно ловкие осторожные щупальца перебегали по ложбинам и взгоркам Элиного тела, а губы и влажный блестящий язык как будто стремились проникнуть сквозь кожу к сладостно дрожащим клеточкам. И каждое движение этого блестящего языка вызывало страстный ответный всплеск ласкаемого тела. И тягучий стон. И снова всплеск… и стон, но более долгий, плачущий и поющий.

Сидя на полу в позе богомольца, я с исступлением религиозного фанатика прижимал к губам вместо креста или иконки Элины телесно пахнувшие трусики.

Змееподобная демоница приникала к своей невменяемой жертве животом и касалась своими сосками ее напряженных, изнывающих сосков, и отползала назад, к ногам, и вновь тянулась вверх, к беззащитным губам и шее. Она переворачивала мою избранницу и целовала округлости ее ягодиц, скользила щекой и жалом по внутренней поверхности ее бедер и… припадала полураскрытым влажным ртом к распахнутым, ждущим этих прикосновений нижним губам. И каким трепетом, страстным дрожанием отвечало на эти касания любимое тело. А темнокожая фурия тем временем сама садилась Эле на грудь, раскинув ноги и изогнувшись в спине, и приближала к ее бледному лицу свои те, другие, более страстные уста, и Эля, моя Эля – о, дьявол! – самозабвенно ловила их языком.

Их совместные вздохи, колышущиеся, вздымающиеся в согласии тела, рассыпающиеся и путающиеся волосы, лилово-синие и черные, бессмысленные, утонувшие в самих себе, в беспредельном наслаждении глаза – вызывали во мне безотчетное, безумное желание проглотить их обеих, заглотить целиком, как питон заглатывает свою жертву. Но я лишь целовал время от времени ступни их ног и в бессилии, закрыв веки, ронял голову на ложе рядом с ними, слушая их разноголосые стоны. И мне мерещилось, как когда-то в прошлом, будто я срываюсь и падаю в бездну в последнем запредельном предсмертном экстазе. И когда нескончаемый, нарастающий волнами, заливчатый Элин крик достиг высшей пронзительности, мне показалось, что это хохочет сидящее во мне чудовище. И что Эля тоже летит в пропасть вместе со мной.