Психолог, или ошибка доктора Левина - Минаев Борис Дорианович. Страница 26

А путь был примерно такой.

Вероятно, у Кати остался и развился уже во взрослом состоянии, как Лева его называл про себя антинаучно, «комплекс Карлсона», есть такая типичная детская симптоматика, многократно описанная в литературе детскими психологами – когда ребенок заводит себе вымышленного персонажа, дает ему имя, разговаривает, поверяет свои главные тайны, жалуется ему на родителей, то есть «прячется» от проблем в эту нишу, уютно обустраивает ее и не хочет оттуда вылезать. Это может быть и кукла, и персонаж из сказки, и некое новое существо с новыми качествами – бессмертная сказка Астрид Линдгрен, в сущности, дает милый, добрый аналог детского заболевания, подробно описывает его, но на самом деле оно не так уж безобидно, как в сказке про Карлсона, и может потом отозваться совсем другими вещами.

Ведь по сути – это первый, несмелый шаг ребенка к навязчивым картинкам, к навязчивым мыслям, к бегству от внешнего мира – куда-то внутрь…

Конечно, родители должны в этой ситуации подыгрывать, должны мягко освобождать его от этой зависимости (как в книжке) – но где же взять таких родителей? Обычно пугаются, или орут, или начинают давить на привычные рычаги, принуждают отказаться, разоблачают, припирают к стене, ну, в конце концов, ведут даже к врачу…

Лева с такой штукой сталкивался и лично, когда совсем маленькие дети (три-четыре года, как правило) с кем-то невидимым разговаривают, к кому-то обращаются, кому-то грозят или кому-то смеются, и бледные родители испуганными глазами смотрят на них… Лева всегда в таких случаях советовал перечитать «Карлсона», именно его, настроиться на веселый лад, включиться в игру, а главное – попытаться понять, от чего бежит ребенок, что ему мешает в реальной жизни.

Он это обставлял всегда как выражение детских фантазий, безудержного детского творчества – хотя на самом деле опасность была, и очевидная, но родителей от осознания этой опасности хотел удержать, чтобы они не испугались окончательно, не создавали тревогу и страх вокруг малыша, и так чем-то уже травмированного.

Мог ли у Кати остаться этот комплекс, мог ли закрепиться и вылезти наружу уже во взрослом, давно уже постпубертатном состоянии? Да конечно мог…

Путин, миленький, забери меня отсюда. Я буду с тобой играть в разные игры. В какие захочешь.

Да, но если она и в самом деле где-то остановилась, задержалась, застряла. Но где? В чем? Какие задержки в развитии? Если их нет… Если они не просматриваются совсем…

Другой его версией того же самого образа Кати как где-то одной ногой в прошлом застрявшего инфантила (инфанты – поправил он себя) был комплекс «честного слова». Есть такой рассказ советского писателя Леонида Пантелеева, многократно изданный и переизданный, вошедший во все хрестоматии и учебники. Мальчик, давший своим товарищам честное слово оставаться на посту («охранять склад с оружием»), не уходит с места, хотя и плачет, и боится темноты, и парк уже закрывают – потому что товарищи забыли его «снять с поста».

Конец рассказа пафосный, проникновенный – автор, от лица которого ведется повествование, проходит мимо, вступает с мальчиком в диалог, потом находит военного, военный включается в игру, «снимает» мальчика с поста, тот счастливый бежит домой, и автор думает: да, такой мальчик ничего не испугается, такой мальчик типа и к войне готов, и вообще ко всему… Вот, мол, какие у нас есть честные, храбрые дети. Прочитав уже на психфаке (доклад какой-то готовил) этот рассказ заново – Лева поразился несовпадению основного текста и концовки. Страх мальчика, жуткий, до истерики, до психоза перед этими самыми товарищами передан писателем настолько ярко, что вывод о бесстрашии, о нравственной чистоте совсем сюда не вяжется, выглядит как ярлык. Хотя другое было время, другие нравы – но фальшь откровенная, и Лева поморщился, но запомнил, заинтересовался рассказом и не раз потом искал и находил концы с его помощью.

Мальчик в рассказе явно боится тех, кому что-то обещал, – боится не физической, конечно, расправы, хотя, возможно, и ее тоже – боится позора, судилища, смеха, патологически, панически боится осуждения за вранье.

Такие дети, как правило, сами любят давать обещания, сулить золотые горы, фантазировать вслух, и когда им не верят – бросаются, как Матросов на амбразуру, «исполнять» свой полубред, свое «честное слово».

Возможно, эта же склонность фантазировать и выдавать свои фантазии, свои «мечты дуры» за действительность – засела с детства и в Кате. А мой папа с Путиным каждую неделю встречается. У него работа такая.

Неосторожно сказав что-то – конечно, вполне могла попасть в эту привычную с раннего детства яму. И оттуда уже не вылезать. Рецидив? Странный в столь взрослой девушке? А почему бы и нет?

Но кому она могла дать свое «честное слово»? Каким подружкам? Где они? Кто? Никаких следов, никаких контактов, никаких референтных групп Лева и в помине не обнаружил, изучая, с помощью мамы, Катин круг знакомств. Все знакомства потерялись где-то год-два назад. А чтобы так бояться – контакт нужен свежий.

Он снова кружил над Катей, пытаясь растрепать, развеять ее глухую оборону (записи это вполне отражают), но не туда трепал и не туда веял – все в ту же сторону детских страхов, навязчивостей, детских болезней, детских реакций и прочего.

Последней попыткой был «комплекс миледи», нет такого комплекса, конечно, в психологии, в научной литературе, но поскольку он уже пошел по этому пути – припаял и этот архетип тоже. Какая-то очень сильная сексуальная травма, инцест, чем черт не шутит, изнасилование (попытка, может быть), в раннем возрасте взрослыми или ровесниками, или мать внушила, как это часто бывает, «не дотрагивайся грязными руками до пиписьки!», стала дотрагиваться, боясь матери до полуобморочного состояния, потом еще и еще, пошли в ход разные продолговатые предметы – тут спрашивать про раннюю мастурбацию бессмысленно, все равно никто не скажет, а почему бы и нет, не просто открытая детская мастурбация, патологическое действие на глазах у всех, а страх перед наказанием – детский, не подростковый, и потом страшный скандал, слезы, отчаяние, какие-нибудь специальные трусы ей придумали, все это Лева не раз проходил, и на студенческой практике, и потом, когда сам начал практиковать помаленьку, конечно, ощущение себя с детства грязной – вполне могло дать такой странный результат. Если уж очиститься – то по полной программе. Я себя под Путиным чищу. Но было оно, это ощущение (себя грязной) или нет? Ну кто ж его теперь знает…

Бегло пролистав дневник, Лева обнаружил, что часть приснившейся ему концепции понятна – эта часть была отрицательной, отрицанием того, к чему он пытался подвести Катю во время сеансов. Нет. Это не ребенок. Ничего общего с ребенком. Никакой задержки. Взрослая, жесткая, и, как ему показалось (во сне или наяву?), с совершенно определенным сексуальным опытом девушка.

То есть два месяца он топтался на месте, пытаясь изо всех сил доказать себе – нет, это не паранойя, нет это не начальная шизофрения, нет, это не то, нет, это не се, не галлюцинации, не бред, не мания, словом, не «большая» психиатрия.

Катя и ребенок. Катя с ребенком. За спиной у Кати был ребенок. То есть она сама мать, а не ребенок. Вот указание.

Вот знак, обрушивший его построения. А чего их было обрушивать? Что, он и сам не знал, что топчется на месте? Нет, нет… Другой символ. Другая идея.

В отрицании нет концепции. Нет идеи. А во сне идея была… Он помнит. Он должен вспомнить.

Вспомнить, как на него лезет что-то мокрое, скользкое, и крупное, мягкое – голова ребенка.

Голова ребенка, тем более младенца, всегда казалась Леве самой хрупкой, тонкой и совершенной структурой из всех земных вещей. Он всегда испуганно следил, как Лиза пеленает Женьку, укладывает его, как он ползает по манежу, как пытается залезть на диван и слезть с него, как встает на подгибающиеся ножки в этих всегда теплых, отглаженных ползунках, пижамках… Все остальное в ребенке казалось ему более или менее гибким, надежным, это был отлаженный механизм, который прекрасно регулировал сам себя, напитывался соками, светом, рос, крепчал, необходимо барахлил и заболевал, необходимо выздоравливал, содержал в себе четкий план и генотип роста, четкую геометрию пропорций, механику составных частей, но голова…