Тени прошлого - Деревянко Илья Валерьевич. Страница 10

Грубо, постоянно ударяя ранеными ногами о ступени, меня протащили по нескольким лестницам, заволокли в комнату на втором этаже и бросили в угол. К моменту моего прибытия там находились трое и беседовали. Причем один (вероятно, «английский друг») развалился в кресле, посасывая сигару, а двое стояли у стены чуть ли не навытяжку. Тип в кресле небрежно махнул рукой, и «физиономия» с боевиками на цыпочках вышла в коридор. Присмотревшись к оставшимся в комнате, я слегка вздрогнул. «Английский друг» оказался… Иосифом Геддесом! За минувшие шесть лет его внешность почти не изменилась. Только пополнел немного, да родинка на левой щеке разрослась до безобразных размеров. У стены же стояли двойники известных в наши времена либералов: Валерии Новохлевской и Анатолия Бабайса. «Новохлевская» была одета в вульгарное, цветастое платье, а «Бабайс» – в лакейский кафтан.

– Итак, проклятый вешатель убит. Вы, мадам, присутствовали в зале Киевской оперы. Опишите его последние минуты. – Длинный палец с грязным ногтем указал на Новохлевскую. Геддес говорил по-русски вполне свободно, с небольшим акцентом.

«Быстро обучился, сукин сын! – зло подумал я. – А скорее всего, он знал наш язык и раньше, но скрывал».

– Злодей стоял у рампы, когда мужественный Богров дважды выстрелил в него, – басовито забулькала «Новохлевская». – Одна пуля попала в грудь, другая в левую руку. Столыпин пронзительно взвизгнул, заскулил – «По-мо-ги-и-ите!», шлепнулся об пол как мешок с дерьмом и издох в страшных судорогах!

– Брешешь ты все… жирная потаскуха! – собрав волю в кулак, прохрипел я из своего угла. – На самом деле раненый премьер даже не пошатнулся. Он повернулся к ложе, в которой находился царь, и перекрестил ее дрожащей рукой. Потом неторопливыми движениями Столыпин положил на оркестровый барьер фуражку, перчатки и лишь тогда упал в кресло. Кроме того, он тяжело ранен, но еще не мертв! [17]

– Врешь! Мерзавец! Подлец! Черносотенец! Жандармская морда! – по базарному завопила «Новохлевская».

– Заткнись, ушам больно, – оборвал ее Геддес и по-английски обратился к «Бабайсу»: – Ты тоже был в опере. Правду ли сказал ротмистр?!

– Правду, – неохотно сознался тот. – Валерия хотела сделать Вам приятное, но переборщила по скудоумию. Безграмотная содержательница борделя, из потомственных проституток… Чего с нее взять?

– Та-а-ак! – Низколобое лицо с оттопыренными ушами налилось кровью. – Выходит, операция провалилась! Вам, дорогие мои, придется ответить за бесполезную растрату выделенных нами финансов!

Веснушчатая физия «Бабайса» мертвенно побледнела, покрылась испариной.

– Нет, нет! Не надо репрессий! – трусливо зачастил он. – У меня есть достоверная информация от наших врачей. Раны премьера не совместимы с жизнью! Первая пуля (та, что в грудь) попала в крест святого Владимира, раздробила его и ушла в сторону от сердца. Тем не менее она пробила грудную клетку, плевру, груднобрюшную преграду и печень. Вешатель отправлен в клинику Маковского. По словам работающего там доктора Воронова (члена ложи «Северная Звезда»), Столыпин проживет три, максимум четыре дня. А уж Воронов специалист первоклассный! Он никогда не ошибается в прогнозах!

– Черт с вами, живите, – смягчился «английский друг». – Однако придется отложить мой отъезд. Я должен лично удостовериться в смерти нашего заклятого врага! Тем более последнее время загадочные вещи происходят. – Поправив пенсне на остром носу, Геддес впился изучающим взглядом в мою скромную особу. – Вот, например, этот жандармский ротмистр! Попав в засаду, он в одиночку уничтожил двадцать шесть ваших головорезов, используя не только револьвер, но и какие-то непонятные, невиданные досели приемы рукопашного боя. И благополучно бы выскользнул из ловушки, если б не меткость полковника Казначеева (того самого офицера-предателя! – Д.К .)…

…Находясь в подземной камере, он словно видит на расстоянии мельчайшие подробности происходящего в Киевском оперном театре… Чудеса!.. Дай-ка огоньку. – Взмах длинного пальца в сторону «Бабайса». Тот рванулся к заморскому спонсору и старательно помог ему раскурить потухшую сигару.

– Кто ты?! – выпустив клуб дыма, по-русски спросил меня Геддес. – Отвечай! В противном случае горько пожалеешь. Я знаю толк в пытках! Сам прошел сквозь зверские истязания в Мукденских и Харбинских застенках вашей охранки!

Я хотел послать лживого подонка куда подальше, но распухший от жажды язык отказался дальше повиноваться. Изо рта вырвалось неразборчивое сипение.

– Ему не давали пить три дня, – вкрадчиво доложил «Бабайс».

– Но как же он смог рассказать о покушении на Столыпина?! – наморщил низкий лоб «английский друг». – Не понимаю!

– Вероятно, последний всплеск энергии, – заискивающе улыбнулся рыжий лакей. – Такое случается… иногда.

– Ладно. Так и быть, – грязный ноготь указал на графин с водой.

Спустя секунды шустрый «Бабайс» уже поил меня из горлышка.

– Кто ты?! – вновь повторил вопрос Геддес. – Маг? Чародей? Но тогда ты должен быть на нашей стороне. Слуги Люцифера не сражаются в рядах православных фанатиков!

– А ты угадай… Хосе Мари Гидис! Он же Гайдес, он же Годдес, он же мнимый португалец, он же шпион-двойник! – криво усмехнулся я. – Кстати (так, из любопытства), японцы простили тебе те морские транспорты, потопленные русскими крейсерами по твоей наводке?!

Геддес страшно переменился в лице и отшатнулся назад вместе с креслом. Тлеющая сигара выпала изо рта прямо на ковер. Пенсне сползло на кончик носа, а в маленьких глазках отпечатался животный ужас. «Байбайс» с «Новохлевской» пораженно уставились на иностранного спонсора.

– А в «пытках» ты действительно знаешь толк! – никем не прерываемый, продолжал я. – На гауптвахте в Мукдене тебя стегнули четыре раза ремнем по голой заднице и легонько пнули сапогом в бок. Ты тогда весь обоссался в процессе «зверского истязания». А помнишь, как ты целовал ботинки Персицу и его напарнику, чтобы не попасть в одну камеру с пленным японцем? Помнишь, как орал: «Смилуйтесь, Ваши Величества! Косоглазый злодей сперва изобьет меня, потом изнасилует, потом сожрет!» И в придачу в штаны наложил с перепугу…