Допрос безутешной вдовы - Каминаси Кунио. Страница 78

– А ты, Такуя, лучше послушай, о чем, вернее, о ком эти локомотивщики говорят! – воскликнул Ганин, указывая на спины только что миновавших нас машинистов.

Тут только до меня дошел смысл пойманных ухом, но не пропущенных ни через мозги, ни через сердце слов.

– Извините! – Мы кинулись к ним, и я на ходу извлек из кармана свой служебный жетон в кожаном «переплете». – Я из полиции! Можно вас на минутку!

– Чего такое? – буркнул один из них.

– Вы что, сейчас в своей кабине кого-то везли?

При этих моих словах они дружно переменились в лице и сразу как-то скисли и опали.

– Не беспокойтесь! – поспешил я их успокоить. – Я не собираюсь об этом сообщать вашему начальству. Нас интересует только тот иностранец, которого вы везли.

– Ну иностранец, – опять буркнул один из них.

– Ну везли, – согласился с ним второй.

– Из Отару? – спросил я.

– От «Майкала».

– Высокий, красивый, средних лет, да? В хорошем пиджаке, очки узкие, затемненные, да?

– Вроде да…

– Что он вам сказал?

– Сказал, что никогда на японском поезде не ездил. Попросил в кабину пустить, чтобы на дорогу из переднего окна посмотреть. А нам чего? Нам не жалко! А что мы у него билет не проверили, так это…

– Да подождите вы с билетом! – остановил я его. – А где он вышел? На какой станции?

– А он не вышел, он дальше поехал, – обрадовал нас с Ганиным машинист.

– Как – дальше?

– Так, дальше. Этот поезд сквозной, на Читосэ. Он нас поблагодарил, подождал, пока народ рассосется, и в вагон пошел. Мы на перрон, он – в вагон, обычное дело…

– В Читосэ поехал! – констатировал Ганин. – В аэропорт!

– Там сегодня сахалинский рейс есть?

– Нет, рейс на Южно-Сахалинск там по воскресеньям. Но есть шанхайский и, по-моему, еще на Сеул…

– Поезд ваш – экспресс или с остановками идет? – спросил я растерянно топтавших нижние ступени широкой лестницы машинистов.

– Экспресс, – ответил один из них и посмотрел на свои часы. – В Син-Саппоро остановка только через две минуты. Потом сразу Читосэ…

Ехать в Отару за своим «галантом» и тем более пассивно ждать его в управлении, благо Ивахара по телефону предложил свои услуги по перегонке его в Саппоро кем-нибудь из своих подчиненных, упрямый Ганин наотрез отказался, и мне пришлось умолять Нисио разрешить сэнсэю вылететь с нами в аэропорт. Взлетать с крыши здания главного управления полиции Хоккайдо мне еще ни разу не доводилось. Строение новое, суперсовременное, оборудованное всем, чем только можно оборудовать казенный небоскреб за счет средств налогоплательщиков, включая вертолетную площадку на крыше. Наши ребята ею практически не пользуются – так только, чтобы перевезти в аэропорт тайком от газетчиков и телевизионщиков какого-нибудь депутата-коррупционера или тяжелораненого бойца невидимого фронта, спасти жизнь которому могут только в Токио.

Сейчас же иного выхода не было: пока мы доскакали с Ганиным с вокзала в управление, Нисио успел поднять на ноги все три оперативные бригады, словно ловить нужно было не одного Заречного, а целую армию вооруженных отморозков, а также добиться у начальства разрешения отправить меня и пятерых оперативников в аэропорт на вертолете. Машины в данном случае не спасали. Собственно, беспокоиться за результат теперь не приходилось: все было только делом времени и техники. Деваться в аэропорту Заречному некуда – через десять-пятнадцать минут он будет нашпигован нашими ребятями из Читосэ, затем явимся мы, а через полчаса подъедут и опергруппы, которые полетят на крыльях любви к человечеству по скоростной магистрали на не менее скоростных джипах со скоростью звука и света, вместе взятых.

Едва шасси дрожащего брошенным на произвол экологической судьбы осиновым листом вертолета оторвалось от нагревшегося за день бетона крыши, я вдруг ощутил то же предательское чувство, которое испытал в понедельник, когда сдуру решил прокатиться на «майкаловском» чертовом колесе вместе с ивахаровским Сомой. Одно потянуло другое, и через мгновение, отстраненно наблюдая сквозь толстый пластик под ногами удаляющуюся твердыню, я вдруг почувствовал весь тот ужас, который должна была пережить час назад Ирина Катаяма. Меня несколько успокаивало то, что я сейчас двигаюсь не сверху вниз, а в обратном направлении, но страшная сила пускай секундного, но все-таки четкого понимания неотвратимости близкого конца долбила мое взвинченное синхронно гигантскому винту над головой сознание – сознание того, что ни бешеные миллионы долларов и иен, ни приторная, ослепляющая радость точечного пика постельных услад, ни ощущение безграничной власти над зависящим от тебя и твоей плоти человеком не стоят ровным счетом ничего, когда до шершавого, неколебимого бетона остаются сперва метры, затем – сантиметры и после – миллиметры. Чтобы отвлечься от безотчетного страха высоты и заглушить растущее свербение в паху, я постарался задуматься над тем, ради чего, собственно, лежащая сейчас в анатомичке отарской полиции русская красотка затеяла всю эту игру. Чего ожидала она в конце пути, на который ступила, снисходительно согласившись на роль «спального объекта» при так и не увиденном мной Ато? Если в этом ее первом шаге был только жесткий расчет, не стал ли сегодняшний ее полет закономерным итогом ее житейских притязаний?

– А Селиванова-то он за что кокнул? Как думаешь? – прокричал мне в правое ухо явно не испытывавший никаких проблем в нижней части живота Ганин.

– Как за что? – Я искренне обрадовался тому, что Ганин отвлек меня от философских мыслей и, как это ни каламбурно звучало на полуторакилометровой высоте, вернул меня на землю. – Селиванов же сам нам говорил о разных там тайнах личной жизни… Вот, видно, обнародование этих тайн в планы Заречного не входило!

– А Ирину-то он за что? Красивая девка была! – посетовал ничуть не выбитый из седла подъемом в стратосферу Ганин.

– А зачем ему она, Ганин! – прокричал я ему в самое ухо, пытаясь собственным криком и сменой темы оттеснить весь ужас, обуявший нижнюю половину моего тела.

– Тоже верно! – кивнул он в ответ. – За ее миллионы он себе в Москве покрасивей и, главное, поумнее найдет!

– Не найдет! – поспешил разочаровать я наивного земляка Олега Валерьевича.

– Ты думаешь? – Ганин недоверчиво взглянул на меня.

– А чего тогда мы сейчас с тобой в аэропорт премся, а?

– Ну, может, кофе попить? – робко предположил сэнсэй.

– Ты-то действительно там будешь кофе пить, – предупредил я его, – а мне вот немножко побегать придется!…

– Побегай-побегай, Такуя! Тебе полезно! – отозвался ехидный Ганин. – Чем на вертолетах-то на казенных разъезжать!…

Если сказать, что приземление на вертолетной площадке аэропорта Читосэ принесло мне избавление от мук и страданий, значит, не сказать ничего. Есть у русских замечательный глагол – «ухайдакаться». Меня ему сначала отец обучил, когда пытался мне различие склонений русских существительных втолковать, а затем и Ганин, который регулярно «ухайдакивается» на уроках в нашей полицейской школе, курсанты которой ни в какую не хотят вестись на разницу в окончаниях предложного падежа единственного числа между существительными первого и второго склонения. Причем когда доходит дело, время и руки до откровений типа наличия в русском языке еще и третьего склонения, сэнсэй ухайдакивается еще больше, потому как втиснуть сей природный факт в косные мозги будущих наших Шерлоков Холмсов и комиссаров Мегрэ ему редко когда удается.

Короче говоря, из вертолета я выпал ухайдаканный до предела, и если бы не ответственная задача, поставленная перед моим мужским честолюбием, я бы немедля пополз в ближайший туалет, где вернул бы природе часть преподнесенных мне за последние двенадцать часов даров. Но обстановка требовала собрать волю и кишки в железный кулак, изобразить на лице нечто напыщенное и значительное и выслушать не самый подобострастный доклад встречавшего нас под винтом злополучного вертолета капитана, командовавшего опергруппой, которая к нашему прилету уже успела блокировать аэропорт. Как только мы через служебный вход прошли в здание аэровокзала, я приказал Ганину отправляться в какой-нибудь ресторан или кафе и накачаться там за меня и за того парня кофеином. Ганин грустно вздохнул и поплелся восвояси, а я переключился на капитана: