Жажду утоли огнем (Сборник) - Серегин Михаил Георгиевич. Страница 33
На его лице играла ироническая улыбка. Он напоминал кинорежиссера Андрона Михалкова-Кончаловского, который каким-то образом попал на необитаемый остров и провел на нем уже несколько месяцев. Я вдруг поняла, что делало его лицо таким странным, контрастирующим и с окружающей убогостью внутренней обстановки дома, и с его бродяжьей одеждой. Очки в тонкой оправе, поблескивающие золотом, и пронизывающий взгляд нервных глаз. Я призналась себе, что ирония, которая сквозила в его взгляде, очень органично вписывается в атмосферу происходящего… Он выглядел, словно герой трагедии, принимающий участие в дешевом фарсе…
– Вы, без всякого сомнения, и есть самоуверенный капитан Ольга Николаева, – не столько спросил, сколько объявил он мне. – Рад визиту. Вы хоть и наглы, кое о чем, я думаю, с вами можно будет поговорить. Только, бога ради – не об элементарных частицах!
– Вы – Александр Машков? – спросила я.
Он наклонил голову и посмотрел на меня поверх поблескивающих очков.
– А вы в этом до сих пор сомневаетесь?
Я промолчала.
Он вдруг вскочил, вновь распахнул дверь и швырнул что-то наружу. Раздался еще один взрыв…
Машков засмеялся.
– Вы хотели взять меня голыми руками! Идиоты… Вам это не удастся. Хотя бы только потому, что все вы защищаете эту насквозь прогнившую систему. А мне на нее наплевать… Я знаю, как ее разрушить… Может показаться, что это так просто сделать! Но это обман. Нужна невероятная воля, чтобы разрушить систему. Воля полностью свободного человека. Абсолютно свободного. В том и смысл, чтобы быть свободным, парящим во времени и презирающим законы, по которым устроено пространство…
Раздалась автоматная очередь, дверь затрещала под пулями. Я бросилась на пол. Кто это, черт возьми, стреляет? Откуда взялся автомат? И почему они стреляют… Они меня вместе с ним собираются ликвидировать, что ли? Как издержки производства? Куда же Григорий Абрамович смотрит?!
Машков не пошевелился даже, когда дверь затрещала под выстрелами… Он уселся на табурет в единственной комнате этого дома и выпрямившись, сдержанно смеялся… То ли надо мной, то ли над теми, кто стрелял снаружи… От его смеха по спине пробегали мурашки…
– Однако им пора уже попробовать со мной договориться, – сказал Машков, едва только смолкла автоматная очередь. – Что-то они медлят.
И тут же я услышала голос Григория Абрамовича, усиленный мегафоном.
– Машков, сдавайся. Ты окружен. Если ты не сдашься, ты будешь уничтожен… Отпусти нашего человека, и мы гарантируем тебе жизнь… Выходи из дома и ложись на землю. Стрелять мы не будем… Выходи и ложись, Машков, другого выхода у тебя нет.
Машков подошел ближе к двери, встал за косяк и закричал.
– Если кто-нибудь сделает шаг в сторону дома, я взорву себя вместе с вашим симпатичным психологом… А пока заткнитесь и дайте мне подумать.
Было слышно, как Григорий Абрамович заматерился, забыв выключить мегафон.
Что-то слишком уж там у них обстановка нервная. Машков, напротив, казался спокойным, хотя именно он и должен был бы нервничать больше всех.
Машков посидел минуты две на своей табуретке, потом опять подошел к двери и крикнул:
– Эй вы там! С автоматами! Слушайте меня. Убирайтесь отсюда подобру-поздорову, и я никого не трону. Иначе я взорву все свои запасы взрывчатки. У меня ее килограммов сто пятьдесят… Я даю вам полчаса на то, чтобы убраться отсюда… Ваш психолог останется со мной…
«Что значит – останется со мной? – подумала я. – Хотелось бы большей определенности…»
– Если через полчаса я увижу кого-нибудь из вас, – продолжал кричать Машков, – я устрою фейерверк…
«Еще неизвестно, – подумала я, – правду он говорит о взрывчатке или блефует… Но Грэг не бросит же меня тут с ним наедине!..»
Голос Григория Абрамовича, усиленный мегафоном, я услышала буквально сразу же, едва подумала от нем.
– Мы твои условия не принимаем! – неожиданно для Машкова заявил Григорий Абрамович. – Даю тебе два часа подумать, послушать… Если через два часа вы с нашим капитаном-психологом не выйдете из дома с поднятыми руками, мы тебя уничтожим…
Машков усмехнулся, но кричать в ответ больше ничего не стал.
– Ему можно верить? – спросил он меня.
– Можно, – ответила я. – Два часа сюда никто не сунется. Только какая тебе разница – двумя часами раньше, двумя часами позже…
– Что? – спросил, не поняв меня, Машков. – Что – раньше или позже?
– То, что ты задумал, – сказала я, – но на что не можешь решиться…
Я, конечно, блефовала, но из его фраз, сказанных до того, как вмешался Грэг с мегафоном, мне показалось, что речь у него идет о самоубийстве. Только – о каком-то не совсем обычном, каком-то особом… Я не знала – о чем именно он говорил, но его странное спокойствие в безвыходной ситуации говорило о том, что собственная жизнь ему безразлична. Так же, впрочем, как и любая другая.
Намек Григория Абрамовича я прекрасно поняла. Последние фразы прозвучали, скорее всего, не столько для Машкова, сколько – для меня. Абрамыч сообщал мне, что времени у меня осталось всего два часа. Два часа он сможет контролировать ситуацию, что случится потом – неизвестно. Но Григорий Абрамович советует мне не терять времени даром, а постараться установить контакт с террористом, а затем и контроль над ним.
Поэтому в его фразе прозвучало странное вроде бы слово – «послушать»… Кого может слушать Машков в этой ситуации? Конечно же – только меня. А чтобы было, что слушать, я должна говорить… Иначе – два часа пройдут, поднимется стрельба. И меня либо застрелят штурмовики, либо взорвет Машков…
А откуда, собственно, возьмутся штурмовики? В МЧС такой специализации нет… Штурмовики – это ФСБ… Значит, я уже сделала для себя вывод, откуда эта автоматная стрельба, кто там, снаружи, сейчас диктует условия и выкручивает руки Григорию Абрамовичу, требуя немедленного штурма… ФСБ сидело у нас на хвосте, и мы привели их к дому Машкова сами… Если меня взорвет Машков – это ФСБ устроит больше всего: они тут вроде бы и ни при чем. Вот если он меня не взорвет, кому-то из них нужно будет стрелять не особенно точно, чтобы «случайным» выстрелом задеть меня…