Родить Минотавра - Шведов Сергей Владимирович. Страница 1

Сергей Владимирович Шведов

Родить Минотавра

Хоронили вождя. Раскалённое добела светило нещадно обжигало обнажённые спины наёмных плакальщиков, подхлёстывая их не хуже бича на новые подвиги скорби по ушедшему в сады Иллира величайшему из живших – Доху-о-доху. Погребальная колесница, влекомая парой вороных коней, торжественно катила по каменным мостовым Эбира мимо горестно притихших горожан, вышедших из-под жидких навесов и солидных крыш, чтобы проводить в последний путь лучшего из вождей. Во всяком случае, именно так величали его глашатаи, объявляя горестную весть народу. Никто с ними не спорил: ну, била власть по наглым мордам и непокорным спинам, так ведь била она всегда, а не только при благословенном Доху-о-доху. И засухи были, и моры, и неурожаи, и военные походы не всегда оборачивались удачей, но ведь от подобных неприятностей никто не застрахован. А что касается почившего вождя, то в последние годы он вообще никому особенно не докучал, даже собственным жёнам, которые сейчас обливали слезами эбирскую мостовую.

Барабанщик Элем, отстукивающий на своём священном инструменте Великую Песню Печали, в искренность двадцати пяти вдов вождя не верил. Женщины были как на подбор, красавицы из красавиц, молодые и полные сил, поэтому чахнуть под крылом ослабевшего плотью мужа им, надо полагать, не доставляло удовольствия. Если бы Элему выпал жребий наследования Доху-о-доху, то он непременно выбрал бы вон ту темноволосую вдову с широкими бёдрами, чуть прикрытыми куском прозрачной материи, и ничем не прикрытой грудью. Мысли Элема слишком откровенно проявились на обожженном солнцем лице, и потому, видимо, глава эбирских барабанщиков, знатнейший муж Салем бросил на него зверский взгляд.

Преемник великого Доху-о-доху благородный Фален шёл следом за посыпавшими голову специально припасённым пеплом плакальщиками, и на лице его, к радости всех собравшихся горожан, была написана скорбь. Конечно, радоваться на похоронах глупо, но с другой стороны, скорбь на лице вождя-преемника означала, что ушедший был человеком приличным, и люди, преданно ему служившие, репрессиям подвергаться не будут.

Благородный Фален, которому сегодня предстояло стать великим Фаленом-о-фаленом, являлся абсолютно законным наследником Доху-о-доху, и то, что он на пути к власти свернул шею десятку-другому столь же законных наследников, никого особенно не волновало. Всем было хорошо известно, что Доху-о-доху так долго просидел на троне только потому, что его ближайшее окружение никак не могло выдвинуть из своих рядов достойного претендента. Но слава Огусу, тяжёлые времена выборов уже позади, и благородный Фален, мужчина крепкий и суровый, делает сейчас последние шаги к славе и величию.

Барабаны печали смолкли, и наступила тишина. Элем вытянул шею, чтобы лучше видеть, как высохшее тело старого вождя волокут на костёр. В конце концов, вождей хоронят не каждый день, и если судить по надменной осанке Фалена и по притихшей в отдалении знати, то оплакивать его будут не скоро. Элем к тому времени уже состарится, и его просто выкинут из городских барабанщиков, которые, как предписывал устав, должны быть молоды, высоки, стройны и мускулисты. И будет он простым солдатом глотать пыль военных дорог вдали от родного Эбира, несчастный, голодный и никому не нужный.

Доху-о-доху настолько истаял на этом свете, что почти не чадил на тот, и Элем уже начал сомневаться, что пепла из его останков хватит для погребальной урны. Всё-таки как грустно, что умирают даже великие, бросая на произвол судьбы не только чад своих, но и жён.

А темноволосая очень хороша и, наверное, девственница, поскольку Доху-о-доху в последние годы было не до женщин. Элем почему-то был уверен, что Фален выберет именно эту вдовушку с широкими бедрами и большими грудями, но у нового вождя были совсем иные пристрастия, и он остановил свой выбор на светловолосой и узкобедрой блондинке, ничем особенно не выделяющейся из общего ряда жён. С этой худышкой Фалену и предстояло слиться в религиозном экстазе во славу божественного быка Огуса, доказывая мужественность народу.

Барабанщики тут же задробили Великую Песнь Любви и Ликования во славу Огуса и его будущего избранника. Элем, слегка огорченный выбором багрянородного, барабанил особенно усердно. Очень может быть, что это его усердие и было отмечено будущим великим вождём эбиреков, хотя, не исключено, что это была просто случайность, а точнее, неслыханная, немыслимая удача, на которую простой барабанщик даже надеяться не смел. Тем не менее, она свалилась на его голову: именно Элему Фален вручил каменную пластину, дающую право на одну из вдов великого вождя Доху-о-доху. Таких пластин было двадцать пять, по количеству вдов, но остальные предназначались знатнейшим людям племени, и только одна выделялась простому горожанину. Наверное, в эту минуту Элем должен был умереть от счастья, но он почему-то не умер и даже счастья не испытал, объятый страхом. Потому что мало быть избранным, надо ещё суметь достойно пронести по жизни свалившуюся на тебя ношу удачи.

Новоявленного наследника почившего Доху выдернули из строя барабанщиков и кинули в хвост свиты претендента, где ему отныне надлежало играть роль избранника судьбы.

Толпа эбирцев подвывала и пела, барабаны Огуса не умолкали ни на минуту, а Элем, обливаясь потом, тащился среди достойнейших и знатнейших, стараясь казаться как можно менее заметным. Но именно к его рослой фигуре были прикованы сейчас взгляды возбужденного простонародья, именно на него показывали пальцами, именно ему завидовали, именно ему не могли и не хотели прощать незаслуженно выпавшей удачи. И самое ужасное, они были правы. На их месте Элем и чувствовал и вёл бы себя точно так же, потому что не было за ним никаких заслуг ни перед будущим вождём, ни перед божественным быком Огусом, за которые следовало бы награждать, а были только обычай да почти шулерское счастье. Процессия в строгом порядке двинулась под своды храма Огуса, куда простому народу хода не было. На миг Элему показалось, что сердце вот-вот разорвётся в стеснённой груди, но всё, кажется, обошлось. Оказавшись внутри Храма, он вдруг почувствовал облегчение и вновь обрёл способность видеть и слышать. Но увидел он в первую минуту всего лишь большие карие глаза, смотревшие на него не то, чтобы с ненавистью, но с большой долей презрения. Глаза эти принадлежали той самой брюнетке, о которой он тайком вздыхал подле громогласного барабана. Вблизи эта вдова Доху-о-доху смотрелась куда старше, чем издали. Вероятно поэтому, она досталась барабанщику Элему, когда её более молодых товарок расхватали знатные и могущественные наследники почившего вождя.

Один за другим наследники великого Доху-о-доху на пару с обретаемыми жёнами восходили на ложе и сливались с ними в религиозном экстазе во славу божественного быка. Как водится, не всё шло гладко, кое у кого жажда богатства и почестей не соответствовала физическим возможностям. Осрамившихся тут же предавали позору – срывали одежды и бичами гнали из Храма на потеху улюлюкающей толпе.

Неудачников сегодня было многовато, и Элем сообразил, что таким вот странным образом новый вождь Фален избавляется от престарелых сподвижников Доху-о-доху. Конечно, если ваши годы не молодые, а скорее наоборот, то, простояв целый день под палящими лучами солнца, вы теряете и тот скудный запас сил, который у вас должен был вроде остаться.

Девятнадцатая пара, которую составляли почтенный Салем, мужчина грузный, но далеко ещё не старый, глава городских глашатаев, непосредственный начальник Элема, и рослая красавица с выточенными талантливым резцом грудями, не вызывала вроде бы сомнения в расположении к ним божественного Огуса, но увы. Толстое лицо уважаемого Салема покрывалось потом, вызванным не столько трудами, сколько отсутствием оных. В мгновение ока гроза Эбира, взгляда которого страшилась городская чернь, перестал быть почтенным и уважаемым, превратившись во всеобщее посмешище. Неблагодарная толпа встретила его появление столь дружным улюлюканьем, что это не могло не навести на мысль об изначальной порочности рода человеческого. Падение столь значительного лица повергло Элема в трепет, а дикие, разом осоловевшие, глаза Салема надолго запечатлелись в его памяти.