Родить Минотавра - Шведов Сергей Владимирович. Страница 2

– Не осрамись, – жарко прошептала на ухо Элему стоящая рядом брюнетка.

В глазах её уже не было презрения, а был испуг перед предстоящим испытанием и готовность сделать всё, чтобы избежать публичного позора и рабства. Двадцатая пара с грехом пополам справилась с заданием, а с двадцать первой опять вышел конфуз.

– Перестарался Фален, – негромко произнёс кто-то за спиной Элема. – Чернь может решить, что его избрание не угодно Огусу.

Видимо и сам Фален был того же мнения, поскольку лицо его становилось всё мрачнее и мрачнее, тем более, что двадцать третья пара тоже осрамилась, и народ встретил её уже не улюлюканьем, а глухим ропотом. – Идём, – брюнетка взяла Элема за руку, и он шагнул вслед за ней к ложу Огуса. – Ну здоров же ты спать, Резанов.

Несколько мгновений Резанов ещё балансировал на грани сна и бодрствования, но всё-таки вынужден был подчиниться тормошившей его властной руке.

– Иди, умывайся, – Ксения продолжала энергично размахивать руками и гнуть из стороны в сторону своё теряющее стройность тело. – Сейчас я закончу, и пойдём завтракать. Лентяй.

Как ни странно, барабаны Печали, совместно с флейтами и свирелями, продолжали наигрывать нехитрую мелодию, и Резанов не сразу сообразил, что Ксения занимается под музыку. Музыку, между прочим, она могла бы выбрать и поприличней, не столь раздражающую ухо.

Вставать Резанову не хотелось, а главное – жаль было эротического сна, из которого его выдернули самым бесцеремонным образом. Он почему-то был уверен, что выдержал бы испытание на ложе Огуса. Хотя всё могло случиться, конечно. Вдруг сказалась бы ночь, проведённая бок о бок с Ксенией, которая не имела привычки щадить партнёра и норовила выдавить из него все соки. И, тем не менее, Резанов вновь прикрыл глаза в надежде припомнить лицо своей несостоявшейся жены из прерванного сна и с огорчением убедился, что помнит только недовольное лицо Ксении.

– Идём, – Ксения протянула руку, которую он и взял в замешательстве. – Нет, ты совсем обнаглел, Серёжа, даже шевелиться перестал.

Это точно была Ксения и к тому же не на шутку рассерженная. Резанов, недовольный насилием, всё-таки приподнялся на локте и провёл по заспанному лицу ладонью. И что за дурацкая манера у этой женщины будить его ни свет, ни заря. Хорошо ещё, что она не каждую ночь проводит в его постели, а тратит свой пыл на работе и в семье, оставляя на Рязанова лишь крохи.

Чистить зубы Резанов не любил с детства, эта ежедневная процедура вызывала у него раздражение. К сожалению, вся наша жизнь состоит из процедур не всегда приятных до такой степени, что и собственное тело иногда бывает в тягость. Резанов поспел в кухню как раз вовремя. Благодаря его героическим усилиям завтрак был спасён, и появившаяся в этот момент на сцене легкомысленная кухарка только руками всплеснула.

– Сон видел, – сказал Резанов, присаживаясь к столу. – Эротический. – Ну и… – в глазах Ксении было неподдельное любопытство. – Ты меня разбудила на самом интересном месте.

Ксения любила слушать вольные пересказы Резановсних снов, но для хорошего пересказа Резанову сейчас не хватало вдохновения, и поэтому он отложил эту процедуру на более располагающее к эротике время, пообещав не упустить ни одной подробности.

Ксения на него слегка обиделась и от обиды, видимо, демонстративно уткнулась в газету. Резанов против повышения культурного уровня любимой женщины не возражал, тем более, что и сам непрочь был иной раз почитать за обеденным столом, соединяя приятное с полезным.

– Нет, каков негодяй! – Ксения не удержалась от комментариев, нарушив тем самым процесс Резановского пищеварения. – Какой-то Неразов и тоже, между прочим, Сергей. – Не думал, что тебя интересует оппозиционная пресса. – Этот Многоразов ведёт с тобой самую настоящую войну. – Неразов, Ксюша, – поправил Резанов. – Не надо походя оскорблять оппонента, это неблагородно.

Ксения возмущённо зафыркала и даже отбросила прочь газету: – Ты почитай, что он пишет, этот негодяй, он же тебя с грязью мешает. Он всех нас облыжно обвиняет чёрт знает в чём, чуть ли не в сатанизме. И это, по-твоему, благородно. Если у меня есть счёт в банке и пятикомнатная квартира на троих, так я уже и сатанистка. Нет, ты почитай, может быть найдёшь, что этому мерзавцу ответить.

Возмущение Ксении было совершенно искренне, и столь же искренне оно Резанова забавляло. И вообще ему нравилось смотреть на Ксению, когда та сердилась. Глаза у неё начинали блестеть как после рюмки хорошего коньяка, а щёки розоветь. Ксения в такие минуты становилась похожа на обиженную девочку, что чрезвычайно Резанова трогало.

– Я не только читал всё это, моя хорошая, – я это писал.

Ксении следовало бы удивляться почаще, глаза у неё в этот момент становятся большими и глубокими, как чёрные омуты. Кажется, у неё даже зрачки расширяются.

– Неразов – это анаграмма фамилии Резанов, ты могла бы и сама догадаться. – Догадаться?

Вот этого Резанов в ней как раз и не любил, а точнее, терпеть не мог, поскольку кричала она на какой-то особенно визгливой ноте, вся мелодичность её голоса куда-то пропадала, и появлялась ужасающая дисгармония, действующая на нервы. – Вы послушайте его, этого двуличного Януса, этого… – Если двуличный, то не Янус, – успел вставить Резанов. – А если Янус, то двуликий.

Ксения смотрела на Резанова в некотором обалдении, но первую волну праведного гнева он всё-таки сбил, и тембр её голоса стал близок к нормальному. – Двуликий, двуличный – что ты мне голову морочишь, Серёжа. Тебе что, денег не хватает, если ты продаёшься этим…

– В моём доме попрошу не выражаться, – остерёг рассерженную даму Резанов. – Деньги здесь совершенно ни при чём. Да и какие могут быть деньги у оппозиционной газеты? И в статьях, подписанных Резановым, и в статьях подписанных Неразовым я совершенно искренен, даже если мне пришлось писать их в один день. – Но ведь есть же убеждения.

– Убеждения не меняют только идиоты. Какая разница, меняются взгляды с периодичностью в пять лет или в течение пяти часов, всё равно они меняются,

– Но позволь, – Ксения растерянно смотрела на Резанова, жующего, как ни в чём не бывало, слегка пригоревший омлет. – Это же полный абсурд: менять взгляды и убеждения в течение пяти часов, это всё равно, что вообще их не иметь. Это же самый настоящий цинизм. – Цинизм предполагает корысть, а я бескорыстен или почти бескорыстен, поскольку кое-какие гонорары получаю и от тех и от других.

Ксения так рассердилась, что принялась мыть посуду, не в силах, видимо, иным способом перебороть раздражение. Резанову представилась возможность вволю налюбоваться её спиной. Всё-таки Ксении мало помогала её физкультура. Толстой её, конечно, назвать нельзя, но сдобной очень даже можно. Пять лет назад она была стройнее, во всяком случае, бёдра не столь вульгарно выпирали из-под халата.

Ксения закончила уборку и присела на диван рядом с Резановым, вид у неё был не то, чтобы расстроенный, но какой-то озабоченный и задумчивый. – Между прочим, сегодня ровно пять лет, как я объяснился тебе в любви. – Браво, Резанов, в первый раз за сегодняшний день ты меня приятно удивил.

Свёрток Ксения разворачивала с неподдельным интересом, но и разочарование было вполне искренним. Разочарование быстро переросло в обиду, хотя обиду попытались скрыть.

– Это же обычная галька. – Там на обратной стороне рисунок.

Резанов уже решил, что его подарок так и не будет оценен по достоинству, и приготовился к оправданиям, но рисунок Ксению заинтересовал и даже в большей степени, чем он мог предполагать.

– Этому рисунку несколько тысяч лет.

Картинка действительно была примитивной, со свойственным всякому примитивизму пристрастием к деталям, которые люди цивилизованные стараются не выпячивать. Была в этом высеченном древним художником быке какая-то первобытная сила, быть может, поэтому такой покладистой и покорной смотрелась под ним корова.

– Симпатическая магия, – пояснил Резанов. – Наши предки не бросали зёрен в борозду, не окропив её предварительно собственным семенем.