Вся ночь впереди - Вейр Тереза. Страница 6

«Почему? – задавался он вопросом. – Почему ты от меня ушла?»

А потом он провалился не то в сон, не то в беспамятство…

Он пришел в себя от холода. Его одежда промокла насквозь, а тело сотрясалось от озноба. Лежавший на траве рядом с ним шланг продолжал извергать из себя потоки воды. Остин сделал попытку подняться, но ему не удалось пошевелить даже пальцем. Тогда он собрал все силы и дал себе команду: «Встать!» Ничего не помогло. Посланные его мозгом сигналы до конечностей не доходили.

Достоинство всегда играло важную роль в существовании Остина. Он считал, что человек должен идти по жизни с высоко поднятой головой.

Остин часто думал о смерти. Не о том состоянии, которое наступало после того, как душа расставалась с телом, а о процессе перехода в лучший мир. Больше всего его занимало, как он умрет и как будет выглядеть, когда его найдут. По некотором размышлении он решил, что в его распластанном на мокрой земле теле нет и намека на достоинство, и это неприятно его поразило.

Пошел дождь. Резкие поначалу капли довольно быстро сменились холодными, как лед, струями. Мрачная ирония того, что с ним происходило, заставила его рассмеяться в голос. Его частично парализованное горло издавало при этом страшные каркающие звуки, в которых не было ничего ни от смеха, ни от его прежнего голоса.

По этим ужасным звукам Эми его и нашла.

Остин не чувствовал левой руки и ноги. Левая часть его лица тоже ничего не чувствовала и оставалась неподвижной, как античная маска. Казалось, ему сделали сильнейший обезболивающий укол.

Когда его внесли на носилках в машину «Скорой помощи» и повезли в больницу, он вцепился правой рукой в запястье Эми и заплетающимся языком пробормотал:

– Только не говори матери…

Это была последняя фраза, которую ему удалось произнести.

Теперь, сидя у окна и озирая больничный двор, Остин раздумывал об этом своем указании, которое дал Эми. О том, в частности, что дочь вряд ли его исполнит. Она терпеть не могла подчиняться указаниям, от кого бы они ни исходили.

За спиной у него скрипнула дверь.

Кто это? Молли?

Остин очень надеялся, что это не она.

Он автоматически, позабыв про свой паралич, попытался было подняться с кресла, но у него, конечно же, ничего не получилось.

Между тем в комнате кто-то был, только Остин не знал, кто именно.

Он попытался взглянуть на себя глазами Молли, и его охватил стыд. Он был жалкой пародией на мужчину, настоящей развалиной. Беспомощный, прикованный к креслу-каталке, бессловесный. Остин попробовал было упросить медсестру пересадить его в обычное кресло, но она просто-напросто не поняла, чего он хочет.

– Здравствуй, Остин.

Все-таки это была Молли.

Он сразу узнал ее голос и испытал сделавшуюся уже привычной душевную боль. Молли оставила его, даже не посчитав нужным лично сказать ему об этом. Остин решил, что при сложившихся обстоятельствах ему следовало бы ее возненавидеть.

Смотреть в ее сторону он, во всяком случае, не захотел. Он даже не подал виду, что слышит ее или отдает себе отчет о ее присутствии в палате. Остин решил, что, если будет ее игнорировать, она скоро уйдет.

В комнате воцарилась тишина.

Он замер, прислушиваясь.

Неужели она и впрямь ушла?

Очень медленно он повернул голову и увидел стоявшую у двери незнакомку.

Это Молли? Его Молли?

Не может быть.

Остин смигнул и впился взглядом в стоявшую у дверей женщину.

Да, это его блудная жена.

Вернее, ее улучшенная копия. Она помолодела, похорошела, кожа ее была покрыта ровным золотистым загаром, а волосы отсвечивали медью. Они имели тот же самый неуловимый красноватый оттенок, как в годы ее юности.

Похоже, жизнь без него пошла ей на пользу. За то время, что они не виделись, она здорово помолодела, а вот он – сильно сдал. Поседел и похудел – это не говоря уже обо всем остальном.

Неожиданно он уловил незнакомый ему запах и понял, что это пахнут духи, каких у нее прежде никогда не водилось. Уж слишком этот новый аромат был чувственным, вызывающим и экзотическим.

Так вот какими духами она теперь душится…

В первый год их женитьбы он подарил ей духи на Рождество. Это были не просто духи, купленные в магазине, а духи, которые он заказал специально для Молли, заполнив предварительно особую анкету. Там было необходимо описать внешность и указать индивидуальные черты человека, кому эти духи предназначались. На основании этой информации парфюмер разрабатывал духи, предназначавшиеся для конкретного клиента – в данном случае для Молли. Остин до сих пор помнил их аромат, в котором было что-то от запаха душистого мыла, наводившего на мысль о свежести и чистоте.

Помнится, Молли тогда подарила ему сшитую собственноручно рубашку. Рукава у нее были слишком коротки, манжеты – тесны, а под мышками жало. Он надел ее только раз – чтобы доставить Молли удовольствие, а потом повесил в шкаф и благополучно о ней забыл. Но Молли о своем подарке не забыла. Когда она спросила его, почему он не носит подаренную ею рубашку, Остин ответил, что она не подходит ему по размеру и он выглядит в ней, как пугало.

Молли расплакалась, а потом сунула рубашку в ящик со старым барахлом, предназначавшимся для Армии спасения. Позже Остин случайно узнал, что рубашку, которую ему сшила Молли, не взяли даже в Армии спасения.

После этого подарков, изготовленных по индивидуальному заказу, они друг другу уже не дарили.

Много позже, вспоминая этот инцидент, Остин не раз сожалел о вырвавшихся у него грубых словах и о том, что он не стал носить подаренную Молли рубашку. Ничего бы с ним не случилось, зато Молли это было бы приятно.

– Остин, – снова окликнула его Молли.

Он хотел воспользоваться методом дистанцирования, разработанным и опробованным им за последние годы, – другими словами, накричать на нее, сообщить ей, что она слишком стара, чтобы так краситься и носить такую короткую юбку…

Но говорить он не мог и знал это.

Сжав зубы, Остин мысленно дал ей установку: «Убирайся прочь».

Ему казалось, его желание прогнать ее было настолько явным, что не понять было просто невозможно, однако Молли никак на его молчаливый призыв не отреагировала. Тогда он попытался произнести эти два коротких слова губами. Напряжение было столь велико, что от затраченных им усилий он покрылся потом. Крохотные капельки стекали по лбу, отчего у него защипало в глазах.

К его ужасу, Молли и не подумала уходить, вместо этого взяла со спинки стула полотенце и подошла к Остину, чтобы промокнуть пот со лба.

Он отшатнулся от нее и ухитрился-таки издать вопль отчаяния, стыда и протеста, прозвучавший как низкий утробный рык, вырвавшийся, казалось, из самых глубин его существа и эхом прокатившийся по комнате.

Настороженность в глазах Молли сменилась жалостью.

Сколько раз Остин пытался разглядеть у нее в глазах любовь и нежность, но взамен – да и то под конец их семейной жизни – увидел лишь неадекватные их заменители: сочувствие и жалость.

Он не мог избежать прикосновений полотенца, которое Молли сжимала в руках.

– Позволь тебе помочь, – сказала она.

Ему не нужна была ее жалость. Настоящий мужчина терпеть не может, когда его жалеют. Настоящий мужчина никогда не плачет. Так учил его отец, и Остин всю жизнь старался быть сильным. Он и был сильным, но теперь… Господи, во что же он превратился! Нет, он больше не мужчина.

Чтобы Молли не увидела злых слез, стоявших у него в глазах, он, пользуясь здоровой правой рукой, так сильно крутанул колесо своего кресла-каталки, что едва не потерял равновесие и не рухнул вместе с креслом на пол. Тем не менее ему все-таки удалось повернуться к окну. Устремив взгляд во двор, он решил оставаться в таком положении до тех пор, пока она не уйдет.

Он не виноват в том, что у него на глазах слезы, решил Остин, не ожидавший от себя такого бурного всплеска эмоций. Это проявление слабости связано прежде всего с посттравматическим синдромом. Так, во всяком случае, говорили врачи. Они утверждали, что некоторые парализованные или частично парализованные люди становятся более чувствительными и расслабленными, у них понижается кровяное давление. Остин, однако, к разряду таких счастливцев не относился, а принадлежал к совсем другому типу. Он воспринимал происходящее куда острее, чем прежде, и пребывал в состоянии сильнейшей депрессии.