Английский детектив. Лучшее - Флеминг Ян. Страница 111

Вы не поверите, но инспектор пришел. Инспектор Алтон.

Пока мы дожидались, я попробовал разговорить Линли. Должен признать, меня снедало любопытство. Но еще, видя, каким тяжелым взглядом он смотрит в камин, я хотел оторвать Линли от его мрачных мыслей. Я спросил у него, в чем дело, но он не желал отвечать.

— Убийство само по себе ужасно, — только и сказал он. — И оттого, что убийца заметает следы, оно становится еще ужаснее.

Он не желал отвечать.

— Есть такие вещи, о которых лучше не знать.

Как же он был прав! Я бы хотел никогда не слышать об этой истории. Да я ее практически и не слышал. Просто я догадался обо всем, когда случайно услышал его последние слова, сказанные инспектору Алтону. И на этом вам, пожалуй, стоит закончить чтение моего рассказа, чтобы вы тоже не догадались обо всем. Сделайте это, даже если вы любите детективные истории с убийством. Подумайте, наверняка вам больше хочется почитать что-нибудь захватывающее и романтичное, а не рассказ о настоящем жестоком убийстве. Что ж, как угодно.

Когда вошел инспектор Алтон, Линли, не произнеся ни слова, пожал ему руку и жестом пригласил пройти в спальню. Они удалились туда вместе и разговаривали приглушенными голосами. Я не разобрал ни единого слова.

Когда они входили в ту комнату, инспектор выглядел здоровым, полным сил человеком.

Выйдя оттуда, они молча прошли через гостиную в прихожую, и только тогда я услышал какие-то их слова. Молчание нарушил инспектор.

— Но зачем он рубил деревья? — произнес он.

— Только для того, — сказал Линли, — чтобы поднять аппетит.

ПИТЕР РОБИНСОН

Две дамы из Розового коттеджа

В нашей деревне их всегда называли «две дамы из Розового коттеджа»: мисс Юнис с совсем белыми волосами и мисс Тереза с сероватыми. Никто толком не знал, откуда они появились и сколько им лет. Общее мнение было таково, что они встретились в Индии, Америке или Южной Африке и решили вернуться на родину, чтобы доживать свои дни вместе. И тогда, в 1939 году, предполагалось, что им обеим было под девяносто.

Представьте, каково было наше изумление, когда однажды в сентябре к Розовому коттеджу подъехала полицейская машина и в считанные часы по деревне расползлись слухи о выкопанных в саду человеческих костях, слухи о расчленении, слухи об убийстве.

Деревня наша называется Линдгарт. Находится она в одной из самых отдаленных долин Йоркшира, примерно в двадцати милях от Иствейла, ближайшего крупного города. Сама деревня представляет собой группу домиков из известняка с шиферными крышами, сгрудившихся вокруг ухабистого луга, который всегда мне чем-то напоминал развевающийся на ветру зеленый платок. У нас есть все, что полагается иметь деревне: бакалейный магазинчик, лавка мясника, три паба… А еще мы считаем, что здесь самая красивая в мире природа.

В 1939 мне было пятнадцать. Мисс Юнис и мисс Тереза к тому времени прожили в деревне двадцать лет, и все же они оставались для нас чужими. Говорят, для того, чтобы тебя признали в деревне своим, нужно провести в ней как минимум две зимы, но в таком отдаленном месте, как Линдгарт, в те дни на это не хватило бы и десяти.

Насколько было известно местным обитателям, две дамы прошли этот «испытательный срок» и были более чем достойны называться полноправными членами сообщества, но от них веяло какой-то обособленностью, из-за чего сами местные жители не шли с ними на сближение.

Все покупки они совершали в деревне и, когда встречались с кем-то на улице, всегда были вежливы; они не пропускали служб в церкви Святого Освальда и участвовали во всех благотворительных мероприятиях; они ни разу не были замечены ни в одной из пивных. И все же оставалось какое-то ощущение отстраненности, они словно не были (или не хотели быть) частью целого.

Несмотря на напряженное политическое положение в стране, лето 1939 года было необычайно красивым. Или мне так кажется, потому что воспоминания о детстве всегда приукрашают историю? Долину нашу можно было бы назвать самым бесприютным и пустынным ландшафтом на поверхности земли, даже в августе, но мне летние дни моего детства кажутся наполненными ярким солнечным светом и чистой небесной синевой. В 1939 году каждый день был новой симфонией цвета: золотые лютики, розовый клевер, светло-лиловая герань складывались в переменчивую, как картинка в калейдоскопе, палитру. Пока в Европе шли напряженные переговоры, пока Молотов и Риббентроп подписывали советско-нацистский пакт и пока в стране ходили слухи о воинском призыве и введении карточной системы, в Линдгарте почти ничего не менялось.

Летом обитатели долины обычно занимались резкой торфа, починкой стен, стрижкой овец и прочей случайной работой, также это была пора развлечений: спектакли разъездного театра, цирк, ярмарки и концерты духового оркестра. Даже грянувшая 3 сентября весть о начале войны застала нас за весельем. Послушав радио, люди почесали в затылке и стали думать, когда произойдет что-нибудь похожее на войну.

Конечно, нам раздали Противогазы в картонных коробках, которые нам полагалось всегда носить с собой; запретили включать уличное освещение и фары машин. Последнее стало причиной многих происшествий, в основном с участием овец, переходивших неогороженные дороги.

Еще в деревню привезли эвакуированных из городов детей. В основном они были похожи на каких-то оборванцев, у многих водились вши, и большинство из них было совсем не приспособлено к деревенской жизни. Нам они казались людьми другой расы. Почти никто из них не имел теплой одежды и резиновых сапог, как будто в городах грязи не бывает. Сейчас, думая об этом, я понимаю, что эти несчастные дети были оторваны от дома и родителей и, наверное, ужасно напуганы. Мне стыдно в этом признаваться, но тогда я совсем не лез из кожи вон, чтобы оказать им теплый прием.

В некоторой степени объяснялось это тем, что я всегда был погружен в свой собственный мир. Я был книжным ребенком и недавно открыл для себя Томаса Гарди, который, как мне казалось, понимал, каково это — быть одиноким деревенским парнем, мечтающим стать писателем. Еще я помню, как сильно меня захватывали и пугали некоторые его книги. После «Сухой руки» я неделю не позволял никому к себе прикасаться, а прочитав рассказ «Барбара из рода Гриб», я боялся спать, думая, что в моем шкафу стоит безобразная статуя; как только погаснет свет, дверь шкафа медленно, со скрипом откроется и…

Если мне не изменяет память, в тот жаркий июльский день я читал «Вдали от обезумевшей толпы». Как обычно, я читал на ходу, когда шел через луг, потому и врезался в мисс Терезу. Помню, я тогда еще подумал, что у нее довольно крепкое тело для такой старухи.

— Смотрите, куда идете, молодой человек! — строго произнесла она, но, выслушав мои горячие извинения, немного смягчилась.

Она спросила, что я читаю, и, когда я показал ей обложку книги, на секунду закрыла глаза, и на ее морщинистом лице промелькнула странная тень.

— Ах, мистер Гарди, — сказала она, немного помолчав. — Когда-то я была с ним знакома. Тогда он еще был молод. Я выросла в Дорсете.

Меня охватили необычайное волнение и восторг. Человек, который был знаком с самим Томасом Гарди! Я сказал ей, что он мой самый любимый писатель, что он мне нравится даже больше Шекспира и что я, когда вырасту, тоже стану писателем, таким как он.