Выпуск 1. Том 6 - Кристи Агата. Страница 82

Фурнье взял трубку.

— Алло... Фурнье вас слушает... Что?.. Не может быть! В самом деле?

Да, уверен, что будет. Мы сейчас же придем.

Он повесил трубку и поглядел на Пуаро:

— Это дочь. Дочь мадам Жизели приезжала к нему, чтобы заявить о правах на наследство.

— Откуда же она приехала?

— Из Америки, насколько я понял. Тибо пригласил ее для делового разговора приехать к половине двенадцатого. Он полагает, что и мы зайдем на минутку.

— Ну, разумеется. Мы немедленно отправляемся... Я только оставлю записку для мадмуазель Грей.

Мсье Пуаро торопливо написал:

«Неожиданное событие заставляет меня выйти из дому. Если позвонит или придет мсье Жан Дюпон, будьте с ним любезны. Говорите пока о носках и пуговицах, но только не о доисторических гончарных изделиях. Он в восторге от вас, но он интеллигентен!

До встречи.

Эркюль Пуаро».

— А теперь идемте, мой друг, — сказал он, вставая. — Это именно то, чего я ждал: на сцену вышел еще один неясный пока для нас персонаж, существование которого я все время смутно предчувствовал. Теперь очень скоро — можно будет разобраться во всем!

Мэтр Тибо встретил Пуаро и Фурнье чрезвычайно приветливо. После обмена любезностями и вежливыми вопросами и ответами адвокат перешел к беседе о наследнице мадам Жизели.

— Вчера я получил письмо, — сказал он, — а сегодня утром увидел эту молодую леди. Мадмуазель Морисо — вернее, миссис Ричардс, ибо она замужем, — двадцать четыре года. У нее есть документы, подтверждающие ее личность.

Мэтр Тибо открыл лежащее перед ним досье. Показал Пуаро копию свидетельства о браке Джорджа Лемана и Мари Морисо — оба были из Квебека.

На бумаге стояла дата — 1910 год. Было здесь также свидетельство о рождении Анны Морисо Леман и некоторые другие документы и бумаги.. Тибо закрыл досье.

— Насколько я могу составить целое из частей, — сказал он, — Мари Морисо была гувернанткой или портнихой в то время, как встретила этого самого Лемана. По-моему, он оказался плохим человеком, бросил ее вскоре после свадьбы; она снова взяла себе свою девичью фамилию... Ребенок был оставлен в Квебеке, в «Институте Марии», где его и воспитали. Мари Морисо, или Мари Леман, вскоре покинула Квебек — я полагаю, не одна, а с мужчиной, — и уехала во Францию. Время от времени она присылала оттуда деньги для дочери и в конце концов перевела крупную сумму наличными для вручения Анне по достижении двадцати одного года. В то время Мари Морисо, или Леман, жила, без сомнения, беспорядочной, распутной жизнью и почитала за лучшее не поддерживать каких бы то ни было родственных отношений.

— Каким же образом девушка узнала о наследстве?

— Мы помещали объявления в различных газетах. Одна из газет попала в руки начальнице «Института Марии», и та написала или телеграфировала миссис Ричарде, которая находилась в то время в Европе, но собиралась возвратиться в Штаты.

— Кто такой этот Ричардс?

— Я пришел к выводу, что он американец или канадец из Детройта; его профессия — производство хирургических инструментов.

— Он сопровождал жену?

— Нет, он все еще в Америке.

— Может ли миссис Ричардс пролить некоторый свет на возможные причины убийства матери? Адвокат покачал головой.

— Она ничего о ней не знает. Даже не помнит девичьей фамилии матери, хотя начальница упоминала об этом.

— Похоже, — сказал Фурнье, — что появление на сцене дочери ничем не поможет в раскрытии убийства. Должен признать, что я так и полагал. Я сейчас занят совсем другим. Мои расследования свелись к выбору одного из трех лиц.

— Четырех, — сказал Пуаро.

— Вы считаете, что четырех?

— Не я считаю, что их четыре, а согласно вами же выдвинутой версии, вы не можете ограничиться тремя. — Пуаро сделал несколько быстрых движений руками: — Два мундштука, курдские трубки и флейта. Не забывайте о флейте, мой друг.

У Фурнье вырвался было возглас, но в это время открылась дверь и пожилой клерк пробормотал:

— Леди возвратилась.

— А-а, — сказал Тибо. Теперь у вас будет возможность лично увидеть наследницу. Входите, мадам. Позвольте представить вам мсье Фурнье из сыскной полиции, который уполномочен вести во Франции следствие по делу о смерти вашей матери. А это мсье Эркюль Пуаро, чье имя, быть может, знакомо вам, он также любезно сотрудничает с нами. А это, господа, мадам Ричардс. Дочь Жизели была смуглой, темноволосой молодой женщиной, одетой изящно, модно и просто. Она всем по очереди пожала руки, пробормотав при этом несколько не совсем понятных слов.

— Боюсь, господа, что я мало чувствую себя дочерью. Я всю жизнь была сиротой.

Отвечая на вопросы Фурнье, она тепло и с благодарностью отзывалась о матушке Анжелике, начальнице «Института Марии».

— По отношению ко мне эта женщина всегда была воплощением доброты.

— Когда вы покинули «Институт», мадам?

— Едва мне исполнилось восемнадцать, мсье. Я начала зарабатывать на жизнь. Одно время была маникюршей. Служила в заведении, где шили дамское платье. Будущего мужа впервые встретила в Ницце. Он тогда возвращался в Штаты. Потом он приехал по делам в Голландию, и мы поженились в Роттердаме, месяц назад. К несчастью, ему нужно было уехать по делам обратно в Канаду. Я задержалась, но теперь собираюсь присоединиться к нему.

Анна Ричарде говорила по-французски легко и бегло. Она была больше француженкой, чем англичанкой.

— Как вы узнали о трагедии?

— Разумеется, я узнала обо всем из газет, но я даже представить себе не могла, что жертвой была моя мать. Затем здесь, в Париже, я получила телеграмму от матушки Анжелики; начальница сообщила мне адрес мэтра Тибо и напомнила девичью фамилию моей матери.

Поговорили еще немного, но было ясно, что миссис Ричарде не окажет большой помощи в поисках убийцы. Она ничего не знала ни о жизни матери, ни о ее деловых связях. Узнав название отеля, в котором поселилась Анна Морисо, Пуаро и Фурнье распрощались и вышли.

— Вы разочарованы, mon vieux, — сказал Фурнье. — У вас была на уме какая-то мысль? Вы подозревали, что эта девушка самозванка! Или, может, подозреваете и сейчас?

Пуаро обескураженно покачал головой.

— Нет, я не думаю, что она самозванка. Доказательства ее личности достаточно правдоподобны... Однако... Странно... У меня такое чувство, словно я где-то ее уже видел... Или она напоминает мне кого-то...

— Похожа на убитую? — с сомнением предположил Фурнье.

— Да нет, не то. Я хотел бы вспомнить. Я уверен, ее лицо напоминает мне кого-то... И, разумеется, — продолжал Пуаро, слегка приподняв брови, изо всех людей, кому так или иначе выгодна или невыгодна смерть Жизели, этой молодой женщине она совершенно очевидно больше всего идет на пользу.

— Верно; но разве это нам что-нибудь дает?

Пуаро минуту-две не отвечал. Он следил за ходом своих мыслей. Наконец сказал:

— Друг мой, к этой девушке переходит огромное богатство. Понимаете, с чего я начал размышлять о степени ее причастности к преступлению? В самолете было три женщины. Одна из них, мисс Венетия Керр, происходит из известной и достославной фамилии. Но две другие? С тех пор, как Элиза Грандье выдвинула версию о том, что отец ребенка мадам Жизели был англичанином, я предполагал, что одна из двух других женщин могла быть ее дочерью. Обе они приблизительно подходят по возрасту. Леди Хорбари — бывшая хористка, чье происхождение неясно, и жила она под сценическим именем. Мисс Джейн Грей, как она мне однажды сказала, была воспитана в приюте для сирот.

— Ах, вот оно что! — сказал Фурнье. — Вот, оказывается, каким путем бежали ваши мысли! Наш друг Джепп сказал бы, что вы слишком бесхитростны!..

— Что вы, он всегда обвиняет меня в том, что я предпочитаю все усложнять. Но это не так; на самом деле я действую самыми простыми методами, какие только можно себе представить. И никогда не отказываюсь от фактов. — Но вы разочарованы? Вы ожидали от Анны Морисо большего?

Они как раз входили в отель, где остановился Пуаро. Предмет, лежащий на столе в вестибюле, напомнил Фурнье о его утреннем разговоре с мсье Пуаро. — О! Я не поблагодарил вас, — воскликнул Фурнье, — за то, что вы обратили мое внимание на ошибку, которую я допустил! Непростительно забыть о флейте доктора Брайанта, хотя я и не подозреваю его всерьез... Он не кажется мне человеком, который...