Искатель. 1980. Выпуск №1 - Щербаков Владимир Иванович. Страница 29

За несколько лет работы мне пришлось детально разбираться в двадцати проектах полного преобразования океана. Среди них были довольно смелые (помнится, кто-то настаивал на полном осушении океана и конденсации всей влаги на околоземной орбите — так ее якобы удобнее распределять по всем материкам).

Народ у нас бывалый, привычный. Нас не удивить морской экзотикой. Даже письмо инопланетянки можно преподнести как событие вполне будничное, требующее делового обсуждения. Для начала я выбрал Андрюшу Никитина, мужественнейшего из коллег, но настоящего «непротивленца», не способного настоять решительно ни на одной правке чужой статьи (когда его друзья делают это за него, он только широко разводит руками). Но в тот день он был, видимо, не в духе, а может быть, именно с этого момента вдруг решил сменить характер. У меня почти ничего не получилось. Он забраковал идею ответного письма Аире, сказал, что ничего из этой затеи не выйдет.

— Что с тобой сегодня? — спросил я недоуменно.

— Уволь. В заговор с тобой не вступлю. Не могу. Вчера…

И он поведал мне печальную историю о своих редакторских злоключениях. Я успокоил его как мог и стал обдумывать положение.

Кого увлечь идеей переписки? Может быть, сразу к шефу? А если не повезет: угадывать настроение я не умею, а шеф — фигура сложная, даже противоречивая. Журналист без труда поймет меня: статья должна пройти так, как я ее напишу, творчество по очереди все испортит. Получится просто статья, а не ответ Аире.

Я попытался представить, как это произойдет: вот она берет журнал, вот садится в кресло, находит нужный микрофильм… Наверное, она улыбнется, когда увидит свой портрет — вряд ли рисунок может оказаться удачным. А может быть, художник угадает? И сходство покажется ей странным? Тогда она задумается, припомнит подробности первой встречи.

Я волновался, меня мучили бесконечные вопросы, кажется, я даже не спал одну ночь, обдумывая ситуацию, готовясь к разговору. Потом пошел к шефу и выложил идею.

— Это будет рассказ, — заключил я, — рассказ с выдуманными героями. Проще говоря, фантастический рассказ.

Но нет! Он строго взглянул на меня, поправил очки и тут же дал понять, что не собирается делать исключений. И дело вовсе не в самом замысле. Ответить можно (меня поразило его спокойствие). Дело было в жанре. Не рассказ нужен и не очерк, а статья… о проекте «Берег Солнца»! Ни звука об Аире.

— Проект имеет самое непосредственное отношение к океану, — изрек он хорошо поставленным голосом, и я понял, что сопротивляться бессмысленно.

— Пусть будет статья, — согласился я, — но…

— Статья, — вдруг нежно подхватил он, — хорошая статья, а не письмо мифической героине рассказа.

Вот оно что! Он не поверил ни единому моему слову. Как же иначе истину знали только трое, да и то один из этих троих — журналист… Какое-то наваждение: Аира как будто предвидела такой поворот событий и безобидную шутку шефа — тоже, она писала мне о статье. Шеф только повторил то, что сообщила два месяца назад она в своем письме.

Та же знакомая мысль мелькнула в моей голове, когда я выходил из просторного кабинета шефа с аппаратами полной межконтинентальной связи. «Это предупреждение, — подумал я. — Аира предупреждает меня, нас предупреждает о возможной судьбе проекта «Берег Солнца». Она хочет, чтобы мы были осторожны, чтобы у нас хватило сил завершить проект! Зачем это ей? Да очень просто: когда у нас будет вся энергия солнца, мы сможем послать сколько угодно кораблей к Близнецам. И разве найдется другой способ вызволить тех, кто ей дорог?» Я догадывался, правда смутно, как нужно делать статью, в каком ключе.

Недели через две Никитин неожиданно спросил:

— Как дела с перепиской?

Я даже не сразу понял. У него были удивленные глаза. Подумал — и рассказал ему. Многое рассказал…

Он был похож на меня. Настоящий мой двойник. Таким вот, наверное, я был лет двадцать назад. Пусть послушает.

— Вот чем придется заняться, — сказал я, — каждый из нас в какой-то степени открывает новые истины или стремится к этому, но ведь я-то был физиком, ты знаешь. Тогда все казалось проще, особенно сначала. Вечно волнующаяся астата заполняла беспредельный мир, а законы физики напоминали чем-то волшебную палочку, с помощью которой раз и навсегда можно навести в нем порядок. Мне казалось, что мой наставник Лайманис посматривает на меня с уважением и надеждой. Он приезжал к нам в редакцию как-то. Симпатичный старикан… настоящий ученый.

— Что же случилось потом?

— Потом… ничего не случилось. Это и обидно. Я увлекся, несколько дней ходил сам не свой, как будто невесть что открыл. Так оно, может быть, и сталось бы, если бы у меня было больше таланта или трудолюбия. Я нашел удивительно простую запись отражения волн от движущихся слоев. И понял, что закон верен и для ионосферы, и для морской поверхности. Каждый электромагнитный импульс, отражаясь, приносил информацию о непрестанном движении. А раньше картину отраженных волн считали хаотичной, беспорядочной, на нее, можно сказать, махнули рукой. Казалось немыслимым рассчитать эхо. Я нашел эту формулу. Несколько импульсных вспышек могли дать точный портрет звездного вихря, метеорного роя или зарядов в ионосфере. Прошло полгода, и Лайманис показал мне статью Ольмина. Сначала я не понял ее. А когда понял, то увидел, какая пропасть между его и моими результатами. Из его работы моя закономерность вытекала как частный случай, как пример. Он опубликовал ее за два года до того, как я приступил к работе над темой. Иногда я думаю о нем. Об Ольмине. Кто он? Даже пытаюсь представить, как он выглядит. Видишь ли, его работа не просто талантлива, нет. Ее не с чем сравнивать. Она даже как-то небрежна, но это, бесспорно, небрежность гения: оставить после себя немного и для других — пусть поломают голову.

— И только поэтому… ты отошел… отрекся?

— Да. Отрекся. Я не хотел быть в числе тех, кто ищет крохи. И выбрал нашу профессию.

Я не знал, что толкнуло меня к исповеди. Разговорился вдруг. И без всякой причины.

— Проектом «Берег Солнца» руководит какой-то Ольмин, — оказал вдруг Никитин, — может быть, тот самый. Я слышал: шеф говорил. А это значит, ты с ним встретишься. Потом расскажешь. Неужели у Солнца когда-нибудь отберут все тепло и свет? Это же немыслимо!

— Вовсе нет. Возьмут сколько надо. Да и то в порядке эксперимента. Ты в каком веке живешь, мой милый журналист? Почти за двести лет до тебя люди мечтали о полном использовании солнечного света и тепла.

…Да, о полном освоении энергии светила. Наверное, авторов проекта могло бы задеть за живое недоуменное замечание Никитина: речь шла об отношении к эксперименту. Я успел побывать в Солнцеграде, я успел почувствовать ритм новой стройки, успел понять людей, причастных к ней. Это не было похоже на академический опыт или на простую проверку принципа. Я видел Ольмина. Слышал, как он разговаривал с критиками и оппонентами. Побывал в институтах. В только что созданном институте Солнца, к примеру.

Может быть, архитекторы старались воплотить немного абстрактную идею щедрости светила, неиссякаемости его энергии: размах поражал воображение.

Помню какие-то круглые огромные кабинеты и лаборатории со сводчатыми потолками, с бесконечными панно, ритмически повторяющими один и тот же сюжет: солнечные лучи — ярко-желтые, жгучие, зеленые (в морской таинственной глубине), багрянец и золото небесного света, горячие просторные горизонты. А на верхнем этаже зал, открытый, без стекол, с высокими колоннами под серебряными капителями, с дикими виноградными лианами, обвивающими мрамор и дальневосточный гранит, с защитными полями, отводящими непогоду, ветер, дождь, полный желто-зеленого света, как аквариум. Широкие проемы между колоннами пропускали так много света с улицы, что казалось, вот-вот подует ветер, если там, снаружи, качаются деревья… Но здесь было неуютно, и неизвестные мне люди — не то просители, не то посетители, не то прожектеры, точно сошедшие со старых полотен, — с трудом, казалось, привыкали к этой современной, но неподдельной роскоши.