Роза и тис - Кристи Агата. Страница 25

– По-моему, это ужасно! – воскликнула Милли.

– Любить кого-то – значит взваливать на него невыносимое бремя.

– В самом деле, капитан Норрис! Вы говорите такие смешные вещи!

Милли, казалось, готова была захихикать.

– Не обращайте на меня внимания, – сказал я. – Мои взгляды не общеприняты. Это результат печального опыта.

– О-о! Вы тоже были несчастны? У вас?..

Я уклонился от выражения сочувствия, засветившегося в глазах Милли, и поспешно перевел разговор на Джима Барта. Я подумал, что, к несчастью для Милли, у нее слишком мягкий характер и ее легко запугать. Наихудший вариант для брака с таким человеком, как Барт. Судя по всему, Барту нравятся норовистые лошади и норовистые женщины. Какая-нибудь грубая, сварливая ирландка смогла бы осадить его и даже вызвать уважение. А полная власть над человеком или животным превращает самого Барта в скотину. Его склонность к садизму растет, питаясь страхом жены, ее слезами и вздохами. А между тем для большинства мужчин Милли, на мой взгляд, была бы хорошей женой выслушивала бы своего мужа, похваливала, окружала вниманием, – и тот пребывал бы в прекрасном настроении и рос в собственных глазах.

У меня вдруг мелькнула мысль, что Милли, пожалуй, была бы хорошей женой для Джона Гэбриэла. Возможно, она не сумела бы постигнуть его честолюбие (впрочем, честолюбив ли он? Я уже засомневался), но она поддержала бы его в горькую минуту, когда подступают сомнения в самом себе, что время от времени прорывалось в его нестерпимо самоуверенную манеру держаться.

В Джоне Барте, похоже, ревность сочеталась с пренебрежением, что в общем не является редкостью. Возмущаясь глупостью и слабохарактерностью Милли, он в то же время приходил в неистовство, если ей оказывал внимание какой-нибудь другой мужчина.

– Вы не поверите, капитан Норрис, – продолжала Милли, – но Джим говорит ужасные вещи о майоре Гэбриэле. И все только потому, что майор пригласил меня на чашку кофе в «Рыжую кошку». Он был так любезен – я имею в виду майора Гэбриэла, а не Джима! – и мы долго сидели за чашкой кофе... Хотя я уверена, у майора Гэбриэла не так уж много свободного времени! Он говорил так хорошо – расспрашивал меня о моем отце, о лошадях, о том, как все было в Сент-Лу в те времена. Просто невозможно быть внимательнее и любезнее! А потом... потом...

Джим наговорил мне такого!.. Он был в ярости!.. Крутил мне руку... я вырвалась и заперлась в своей комнате. Иногда я просто в ужасе от Джима. О-о, капитан Норрис, я так несчастна! Лучше бы мне умереть!

– Что вы, миссис Барт! Ни в коем случае!..

– Я правда хотела бы умереть. Что будет со мной? Я уже не жду ничего хорошего. Дальше будет все хуже и хуже... Джим из-за пьянства теряет клиентов, и это бесит его еще больше. Я его боюсь. Правда, боюсь...

Я успокаивал ее как мог, я и правда не думал, что все настолько плохо, хотя Милли, конечно, несчастная женщина.

Когда я сказал об этом Терезе, она не проявила интереса к положению миссис Барт.

– Неужели ты не хочешь послушать об этом? – спросил я с упреком.

– Не особенно, – ответила Тереза. – Все несчастные жены похожи друг на друга, и истории их довольно однообразны.

– Ты бесчеловечна, Тереза!

– Признаю, сочувствие никогда не было сильной чертой моего характера.

– Мне кажется, – сказал я, – что эта несчастная влюблена в Гэбриэла.

– Я в этом почти уверена, – сухо заметила Тереза.

– И тебе все равно ее не жаль?

– Ну, во всяком случае, не из-за этого. Я считаю, что влюбиться в Гэбриэла – это большое удовольствие.

– Что ты говоришь, Тереза! Уж не влюблена ли ты в него сама?

– Нет. К счастью, нет.

– Ты нелогична, – придрался я к словам. – Только что ты сама сказала, что влюбиться в Гэбриэла было бы удовольствием.

– Но не для меня, – возразила Тереза, – потому что я отвергаю – и всегда отвергала – эмоции.

– Пожалуй, это правда, – сказал я, – но почему? Этого я не могу понять.

– А я не могу объяснить.

– Попытайся! – настаивал я.

– Хью! Как ты любишь все анализировать. Хорошо, я попытаюсь. Наверное потому, что у меня отсутствует инстинктивное восприятие жизни. Для меня невыносимо сознавать, что моя воля и разум могут быть полностью захвачены эмоциями. Я «могу контролировать свои действия и в значительной мере контролирую свои мысли... Но не быть в состоянии управлять своими чувствами! Это задевает мою гордость и унижает меня.

– Ты не думаешь, что существует опасность чего-то серьезного между Джоном Гэбриэлом и миссис Барт? – вернулся я к прежней теме разговора.

– Ходят слухи. И Карслейка это беспокоит. Миссис Карслейк утверждает, будто сплетничают многие.

– Ну и женщина! Да она сама может что угодно выдумать!

– Согласна. Однако миссис Карслейк представляет общественное мнение. Точнее, мнение наиболее злобной и болтливой части общества Сент-Лу. К тому же и Барт распускает язык, когда выпьет лишнего, а это случается очень часто. Конечно, всем известно, что он очень ревнив и на многое в его разговорах не стоит обращать внимания, но все это порождает слухи.

– Гэбриэл должен быть осторожнее, – сказал я.

– А это не в его характере, не правда ли?

– Ты не думаешь, что ему в самом деле нравится эта женщина?

– Мне кажется, – не спеша ответила Тереза, – что Гэбриэлу просто ее жаль. Он – из тех, кто легко поддается состраданию.

– Как ты думаешь, он не заставит ее бросить мужа?

Это было бы несчастьем!

– В самом деле?

– Дорогая Тереза, в таком случае все рухнет!

– Я знаю.

– Но ведь это катастрофа!

– Для Джона Гэбриэла? Или для партии консерватора? – язвительно спросила Тереза.

– Собственно говоря, я думал о Гэбриэле. Но это было бы катастрофой и для консервативной партии тоже.

– Я, разумеется, не политик, – сказала Тереза, – и меня нисколько не пугает, если в Вестминстер изберут еще одного лейбориста (хотя было бы ужасно, если бы меня услышал Карслейк!). Мне значительно интереснее знать, будет ли это бедой для Джона Гэбриэла или нет. Предположим, что в результате он станет более счастливым человеком.

– Но Гэбриэл жаждет выиграть на выборах! – напомнил я.

– Успех и счастье – два совершенно разных понятия, заметила Тереза. И я не верю, что они совместимы.

Глава 14

Утром, в день проведения праздничного мероприятия, пришел Карслейк и стал изливать свои тревоги и страхи.

– Пустые слухи, конечно! Я знаю миссис Барт всю мою жизнь – ее воспитали в строгости и все такое. Очень славная и милая женщина. Но вы же знаете, люди могут всякое подумать!

Я знал, что может подумать – и подумала его жена.

По-видимому, это и был критерий, по которому Карслейк судил о других людях. Он ходил взад-вперед по комнате, раздраженно потирая нос и рассуждая вслух:

– Гэбриэл – добродушный парень, и он был к ней добр. Но он действовал легкомысленно. А во время выборов нельзя позволять себе быть легкомысленным.

– Вы хотите сказать, нельзя быть добрым?

– Вот именно, вот именно! Гэбриэл был слишком добр... и добр на публике! Он был с ней в кафе «Рыжая кошка». Это нехорошо выглядит. Зачем было пить с ней там кофе?

– А почему бы и нет?

Мой вопрос Карслейк проигнорировал.

– В это время все наши старые кошки приходят туда на чашку кофе. Потом он как-то утром довольно долго ходил с ней по городу... нес ее сумку с покупками.

– Это самое малое, что мог бы сделать джентльмен от партии консерваторов, – пробормотал я.

Карслейк опять оставил мое замечание без внимания.

– И еще он как-то раз подвез ее на своей машине, – продолжал Карслейк. – Это было на ферме Спрэга. Довольно далеко. Все выглядело так, будто они вместе ездили на пикник.

– В конце концов теперь тысяча девятьсот сорок пятый год, а не тысяча восемьсот сорок пятый, – напомнил я.

– С тех пор тут мало что изменилось, – сказал Карслейк. – Я ведь не имею в виду новые бунгало, толпу художников и всех иже с ними – эти-то вполне современные. О нравственности, морали и говорить не приходится... Но они все равно проголосуют за лейбористов, а мы должны побеспокоиться насчет солидной, респектабельной части города. Гэбриэлу непременно следует быть осмотрительнее.