Хлеб великанов - Кристи Агата. Страница 48

— Да, но что означают твои слова — не хочет смотреть в лицо фактам?

— Он попросту их не признает. Он боится думать и потому говорит, что здесь не о чем думать. Если бы он, как я, признал, что война — это грязное, презренное дело, с ним вообще все было бы в порядке. Но он не хочет смотреть на вещи честно и прямо. Какой смысл говорить, что «ничего такого нет», если оно есть! А Вернон говорит. Он в хорошем расположении духа, всему радуется, и это неестественно. Я боюсь… о, я сам не знаю, чего боюсь. Но я понимаю, что мне не следует приукрашивать тебе состояние дел. Вернон музыкант, у него нервы музыканта. Хуже всего, что он сам себя не понимает.

Нелл с тревогой спросила:

— Себастьян, как ты думаешь, что с ним будет?

— О! Скорее всего, ничего. Я пожелал бы Вернону оказаться в самом безопасном месте и благополучно вернуться к тебе.

— Как бы я этого хотела!

— Бедненькая Нелл! Для всех вас это так скверно. Хорошо, что у меня нет жены.

— А если бы была… ты хотел бы, чтобы она работала в госпитале, или пусть лучше ничего не делает?

— Со временем все будут работать. Так что лучше начать пораньше, так я думаю.

— Вернону это не нравится.

— Опять его страусиная позиция да плюс к ней — консерватизм, которого он никогда, кажется, не преодолеет. Ему придется смириться с тем, что женщины работают, но он не будет с этим соглашаться до последней минуты.

Нелл вздохнула:

— Как все тревожно.

— Понимаю. А я тебе добавил тревог. Но я очень люблю Вернона. Он мой единственный друг. Я надеялся, что, если расскажу тебе, ты сумеешь — ну, успокоить его, что ли. Или тебе это уже удалось?

Нелл покачала головой.

— Нет, по поводу войны он только шутит.

Себастьян присвистнул.

— В следующий раз постарайся, ладно?

Вдруг Нелл резко спросила:

— Может быть, он скорее разговорился бы с Джейн?

— С Джейн? — Себастьян смутился. — Не знаю. Может быть. Смотря по обстоятельствам.

— Значит, ты так думаешь! Но почему? Скажи мне, почему? Она лучше умеет посочувствовать или что?

— О господи, нет, конечно. Джейн не то чтобы сочувствует. Скорее провоцирует. Ты разозлишься и оглянуться не успеешь, как правда — тут как тут. Она заставляет понимать самого себя, даже против твоей воли. Никто лучше Джейн не умеет сбросить тебя с постамента.

— Думаешь, она имеет влияние на Вернона?

— Ну, я не сказал бы. И потом, это не имеет значения. Она две недели назад отплыла в Сербию. Будет там работать.

— О, — сказала Нелл и улыбнулась, с трудом сдержав вздох облегчения. На душе у нее полегчало.

«Дорогая Нелл, знаешь ли ты, что я каждую ночь вижу тебя во сне? Обычно ты очень мила со мной, но иногда — как маленькое чудовище. Холодная, жесткая, отстраненная. Но ведь ты не такая, правда? Ну как, дорогая, смылся химический карандаш?

Нелл, милая, я не верю, что буду убит, но даже если так — это не важно. Мы получили от жизни очень много. Вспоминай обо мне весело и с любовью, хорошо, дорогая? Я знаю, что буду любить тебя и после смерти — какая-то маленькая частичка меня не умрет и будет тебя любить. Я люблю тебя, люблю, люблю…»

Никогда раньше он так не писал. Она положила письмо на обычное место. В этот день в госпитале она ходила с отсутствующим видом, и мужчины это заметили.

— Нянечка замечталась, — поддразнивали они ее, отпускали шуточки, и она смеялась.

Как чудесно быть любимой. Сестра Вестхейвен была не в духе, Глэдис Потс отлынивала больше обычного. Но все было не важно. Даже Дженкинс, заступившая на ночное дежурство с присущим ей пессимизмом, не смогла нагнать на нее тоску.

Поправив манжеты и поелозив двойным подбородком по воротничку, чтобы не очень подпирал, она заговорила в обычной манере:

— Так-с. Третий номер еще жив? Удивительно. Я не думала, что он протянет еще день. Значит, завтра отойдет, бедняга. (Сестра Дженкинс всегда пророчила, что больной умрет завтра, и ошибки в предсказаниях ничуть не уменьшали ее пессимизма.) На восемнадцатого я даже смотреть не хочу — та последняя операция была более чем бесполезна. Номеру восемь должно стать хуже, если я не ошибаюсь. Я говорила доктору, но он не послушал. — Вдруг она оборвала себя: — А вам, няня, нечего здесь болтаться. Выходной есть выходной.

Нелл воспользовалась милостивым позволением удалиться, уверенная в том, что, если бы она не замешкалась, Дженкинс спросила бы: «Чего это она так торопится? Ни минуты не даст себе переработать».

Идти до дому ей было двадцать минут. Ночь выдалась звездная, и Нелл наслаждалась прогулкой. Вот бы Вернон шел рядом с ней!

Она тихо вошла в дом, открыв дверь своим ключом. Хозяйка всегда рано ложилась спать. На подносе лежала телеграмма.

Она все поняла.

Она говорила себе, что не может быть, что он только ранен, — но она уже знала.

Вспомнилась строчка из его письма, которое она получила утром:

«Нелл, милая, я не верю, что буду убит, но далее если так — это не важно. Мы получили от жизни очень много».

Никогда он не писал такого. Значит, он чувствовал, он уже знал. Иногда чувствительные люди знают заранее.

Она стояла с телеграммой в руке. Вернон, ее возлюбленный, ее муж… Она долго стояла.

Наконец распечатала телеграмму, в которой с глубоким сожалением ее извещали, что лейтенант Дейр убит в ходе военных действий.

Глава 3

Заупокойная служба по Вернону состоялась в той же маленькой старой церкви, что и по его отцу, — в Эбботсфорде, рядом с Эбботс-Пьюисентс. Двум последним Дейрам не суждено было лежать в семейном склепе. Один остался в Южной Африке, другой — во Франции.

Позже в памяти Нелл все происходившее заслонила огромная фигура миссис Левин, как древняя богиня из эпохи матриархата, своим величием низведшая остальных до размера карликов. Временами Нелл кусала губы, чтобы не расхохотаться истерически, так все было смешно, так не похоже на Вернона.

Была ее мать, она выглядела элегантно и держалась в сторонке. Был дядя Сидни в черном костюме, он с трудом удерживался от того, чтобы не бренчать мелочью в кармане и сохранять похоронное выражение лица. На Майре была густая вуаль, она непрерывно плакала. Но миссис Левин господствовала надо всем. Она вместе с ними вернулась в гостиницу, подтверждая свою принадлежность к семье погибшего.

— Бедный мальчик, такой милый, такой храбрый. Я всегда думала о нем как о сыне.

Она искренне горевала. Слезы капали на черный лиф. Она похлопала Майру по плечу:

— Ну, ну, дорогая, крепитесь. Не надо так. Это наш долг — все вытерпеть. Вы отдали его на благо отечества. Большего вы сделать не могли. Посмотрите, как стойко держится Нелл.

— Все, что у меня было в мире, — всхлипнула Майра. — Сначала муж, потом сын. Никого не осталось.

Она устремила залитые слезами глаза куда-то ввысь в страдальческом экстазе.

— Он был самый лучший сын, мы были всем друг для друга. — Она схватила миссис Левин за руки. — Вы поймете, что я чувствую, если Себастьян…

Ужас исказил лицо миссис Левин, она вырвала руки. Сидни сказал:

— Я вижу, принесли сандвичи и портвейн. Очень разумно. Майра, дорогая, капельку вина. Для тебя это такое испытание.

Майра в ужасе отодвинула вино. Сидни дали понять, что он бесчувственный.

— Мы должны держаться, — сказал он. — Это наш долг.

Рука его скользнула в карман, и он зазвенел монетами.

— Сид!

— Извини, Майра.

Нелл опять охватило неистовое желание хихикнуть. Она не хотела плакать. Она хотела смеяться, смеяться, смеяться. Ужас, что такое!

— Мне показалось, все идет хорошо, — говорил дядя Сидни. — Просто очень хорошо. Столько народу пришло. Не хотите ли прогуляться по Эбботс-Пьюисентс? Мы получили очень милое письмо, на сегодня его отдают в наше распоряжение.