На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала - Коэльо Пауло. Страница 11

Нашлись люди, которые решились поставить Церковь в затруднительное положение, — благо к этому времени Ватикан уже признал возможность Явлений, — и принялись творить чудеса, но были вскоре разоблачены как шарлатаны и мошенники. Церковь установила жесткие правила — с такого-то числа чудесами признаются лишь феномены, выдержавшие строгую проверку, проводимую врачами и учеными.

Но вода все струится, и больные — выздоравливают.

Мне послышались какие-то звуки, и я испугалась. Но он продолжает сидеть неподвижно. А туман вокруг нас получил имя, обрел прошлое. Я размышляю над рассказанной историей и над тем, откуда он знает все этой Ответа у меня нет.

Я думаю и о женском лике Бога. У человека, сидящего рядом со мной, — мятущаяся душа. Не так давно он написал мне, что намерен поступить в семинарию, однако же он уверен, что у Бога — женский лик.

Он неподвижен. Я же ощущаю себя заключенной в утробу Матери Земли, где нет ни времени, ни пространства. История Бернадетты словно бы разворачивается у меня перед глазами, в окутывающем нас тумане.

И снова звучит его голос:

— Бернадетта не знала двух самых важных вещей. Во-первых, до того, как здесь установилось христианство, эти горы были населены кельтами, а культ Богини был главным в их цивилизации. Многие и многие поколения осознавали женский лик Бога, получали частицу Его любви, Его славы.

— А во-вторых?

— А во-вторых, незадолго до того, как произошло Явление, высшие иерархи Ватикана собрались на тайное совещание. Никто из посторонних не знал, что они там обсуждали, а уж сельский священник из Лурда — и подавно. Князья церкви решали, следует ли объявить догмат Непорочного Зачатия. И в конце концов решили, что следует, результатом чего стала папская булла Ineffabilis Dei. Однако широким массам верующих не объяснили, что же это значит.

— К тебе-то какое это имеет отношение? — спрашиваю я.

— Я Ее ученик. Я учился у Нее, — говорит он.

— Ты что же — видел Ее?

— Видел.

Мы возвращаемся на площадь, проходим те несколько метров, что отделяют нас от церкви. В свете фонаря различаю колодец и на закраине его — бутылку и два стакана. «Должно быть, там сидели влюбленные, — думаю я. — Сидели молча, а говорили друг с другом без слов — только сердцами. Когда же сердца высказали все, стали они сопричастны великих тайн».

Вот и снова никакого разговора о любви у нас не вышло. Да это и не важно. Я чувствую, что нахожусь в преддверии чего-то очень значительного и что должна использовать это, чтобы понять как можно больше. На минуту вспоминаются мне мои занятия в университете, Сарагоса, спутник жизни, которого я все мечтала повстречать, но все это кажется далеким, окутанным туманной дымкой — такой же, что застилает сейчас городок Сент-Савен.

— К чему ты рассказал мне про Бернадетту?

— Сам не знаю, — отвечает он, не глядя мне в глаза. — Может быть, потому, что мы — недалеко от Лурда. Может быть, потому, что завтра — день Непорочного Зачатия. А может быть, потому, что хотел доказать тебе: мой мир не столь пустынен и безумен, каким может показаться. Часть его составляют и другие люди. И они верят тому, что говорят.

— Я никогда и не говорила, что твой мир — безумен. В большей мере это относится к моему миру — я трачу лучшие годы жизни, корпя над книжками и тетрадками, а ведь они не выведут меня оттуда, где я все знаю наизусть.

Я почувствовала, что мне становится легче: я понимала его.

Я ждала, что он снова заговорит о Богине, но, обернувшись ко мне, он сказал:

— Пора спать. Мы много выпили.

Вторник, 7 декабря 1993

Он уснул сразу же. А я долго лежала, вспоминая все сразу — туман, и площадь, и вино, и разговор. Потом прочла рукопись, которую он мне дал, и ощутила прилив счастья: Бог — если Он и вправду существует — это и Отец, и Мать.

Я погасила свет и продолжала думать об окружавшем колодец безмолвии — именно в те минуты, когда мы оба молчали, я ощущала, до какой степени он близок мне.

Ни он, ни я не произнесли ни слова. Нет нужды говорить о любви, ибо у нее — собственный голос и она говорит за себя сама. В ту ночь, у колодца, молчание позволило нашим сердцам сблизиться, узнать друг друга получше. И мое сердце внимало его сердцу и, внимая, пело от счастья.

Прежде чем закрыть глаза, я решила сделать то, что он назвал «изгнанием Другого».

«Вот я здесь, в этой комнате, в городке, где никогда не бывала прежде, — текли мои мысли. — Вдали от всего того, к чему привыкла, размышляю о том, что никогда в жизни меня не интересовало. Я могу притвориться — хоть на несколько минут, — что стала другой».

И принялась воображать, как бы мне хотелось прожить эти несколько минут. Мне бы хотелось стать веселой, любопытной, счастливой. Сполна использовать каждое мгновение, с жадностью пить воду жизни. Снова верить и доверять мечте. Обрести способность бороться за то, что мне желанно и дорого.

Отвечать любовью на любовь.

Да, вот она — женщина, которой мне бы хотелось быть. И вот она внезапно возникла передо мной и превратилась в меня.

И я почувствовала, как заполняет мою душу свет Бога — или Богини, — в которых не верила больше. И еще почувствовала, как в это мгновение Другая, покинув мое тело, присела в углу этой маленькой комнаты.

Я глядела на нее — на себя такую, какой была до сих пор: она слаба, но тщится казаться сильной. Она всего боится, ко твердит себе, что это не страх, а мудрость человека, не витающего в облаках. Окна, сквозь которые врывается ликующий свет солнца, она заделывает наглухо из опасений, как бы не выцвела обивка на ее старой мебели.

Я видела в углу комнаты Другую — слабую, усталую, разочарованную. Я видела, как обуздывает и порабощает она то, чему надлежит быть совершенно свободным, — свои чувства. Как пытается судить о грядущей любви по былым страданиям.

Но любовь — всегда нова. Не имеет значения, сколько раз в твоей жизни встретится любовь — один, Два или три. Всякий раз мы оказываемся перед неведомым и неизведанным. Любовь может вознести нас на небеса, может низвергнуть в преисподнюю, но на прежнем месте не оставит. Любовь нельзя отвергнуть, ибо это — пища нашего бытия. Откажемся от нее — умрем с голоду, глядя на отягощенные плодами ветви древа жизни и не решаясь сорвать эти плоды, хотя вот они — только руку протяни. Надо искать любовь, где бы ты ни находился, пусть даже поиски эти означают часы, дни, недели разочарования и печали.

Все дело в том, что, когда мы отправляемся на поиски любви, любовь движется нам навстречу.

И спасает нас.

Когда Другая отошла от меня, сердце мое вновь заговорило со мной. И сказало, что трещинка в плотине пропустила целый поток, что ветры задули со всех сторон и что оно счастливо, ибо я снова прислушалась к его голосу.

Сердце сказало мне, что я — влюблена. И со счастливой улыбкой на губах я уснула.

Когда я проснулась, он стоял у открытого окна и смотрел на горы. Я не окликнула его, лежала молча, готовая сейчас же закрыть глаза, если он обернется.

Словно угадав мои мысли, он повернулся, взглянул на меня:

— Доброе утро.

— Доброе утро. Закрой окно, холодно.

Без предупреждения появилась Другая. Она еще пыталась переменить направление ветра, разглядеть в нем слабости и недостатки, заявить: «Нет, это невозможно». Но сама знала — поздно.

— Выйди, я оденусь, — сказала я.

— Я жду тебя внизу, — ответил он.

И тогда я поднялась с кровати, запретила себе думать о Другой, опять открыла окно, впустив в комнату солнце. Свет его заливал заснеженные вершины гор, землю, покрытую палой листвой, реку — я не видела ее, но слышала ее рокот.

Солнце ударило мне в грудь, осветило мою наготу, и мне не было холодно, потому что все тело было объято жаром — жаром малой искорки, которая превращается в огонек, который превращается в костер, который превращается в пожар, а уж пожар этот ничем не залить, не потушить. Я знала.

И желала.