Генерал-адмирал. Тетралогия - Злотников Роман Валерьевич. Страница 24

Рано утром профессор с подъесаулом отправились к месту, которое казаки предлагали для обустройства опытовой станции. Оно располагалось на другой стороне реки, верстах в двенадцати — пятнадцати от станицы.

— Хорошее место, — еще раз сказал подъесаул, когда они добрались. — Эвон там ручей бежит. И вода тут близко — глубокий колодец копать не надобно. И до речки недалече, скотину поить есть где. А вон тот бугор от ветра защищать будет. Два десятка изб тут вполне поставить можно. Добрая деревня получится.

Профессор молча рассматривал из-под руки открывшуюся панораму. Место действительно было хорошим.

— А зимы здесь сильно холодные?

— Да по-разному бывает. Когда шибко, когда не очень. Но не Болгария, точно, — ухмыльнулся подъесаул.

А Климент Аркадьевич оторвался от разглядывания балки и бросил на него испытующий взгляд. Похоже, казак успел повоевать в последней русско-турецкой. По возрасту как раз подходит.

— Не Болгария, — продолжил между тем подъесаул, — а и там наши померзли. На Шипке-то. Потому обустраиваться надобно хорошо. Лесу у вас на двенадцать изб запасено. Лес добрый и подсох уже. Да и горбыля всякого и чурок на дрова с лихвой. Так что перезимуете. Хотя здесь чаще кизяком топят, но откуда у вас кизяк возьмется? Скотины-то нет еще. Хотя коней и овец мы у киргизов для вас сторговали. Через пять-шесть дён должны пригнать.

Тимирязев вскинулся было, собираясь отказаться. Ну на что ему местный мелкий и беспородный скот — на опытовой станции, которая виделась ему в мечтах, все должно быть по высшему разряду. А затем вспомнил, что им еще здесь зимовать, и промолчал. Кто знает, как оно все повернется? Овцы, а в крайнем случае и киргизские лошадки на мясо пойдут.

— Ежли что понадобится — милости просим. Чем могу — помогу. И сено можем продать. В этом годе с запасом накосили, — с намеком сообщил подъесаул. Заметив, что собеседник задумался, он наклонился с седла и, дружески хлопнув Тимирязева по плечу, пообещал: — Не боись, господин прохвессор, лишку не возьмем. Сам прослежу.

Столь благодушное настроение казака, похоже, было вызвано еще и тем, что вчера при расплате профессор, кроме возмещения расходов, пожертвовал в станичную войсковую казну пятьдесят рублей. И кроме того, еще пятнадцать самому подъесаулу и десять на поощрение иных должностных лиц, помогавших подъесаулу в заботах об их размещении «по его личному разумению». Так что если вчера в манере казака нет-нет, да и проскальзывало что-то вроде «вот ведь навязались вы на мою голову», сегодня он был куда более благодушен и расположен к сотрудничеству.

— Ну что ж, — профессор склонил голову, — позвольте еще раз вас поблагодарить. Мы воспользуемся вашим предложением и расположимся здесь. Времени на то, чтобы обустроиться, у нас не так много, поэтому завтра же и начнем. Кстати, если кто из казаков желает заработать — милости прошу. Рабочие руки лишними не будут. Мы через неделю собираемся начать распашку полей и подготовку к высеву озимых. Да и другой работы будет много. Мы привезли семена и саженцы, так что будем закладывать сад и огороды.

— А почем платить будете? — тут же заинтересовался подъесаул.

— Со своим инвентарем и лошадью при условии хорошей работы — по двадцать пять копеек в день.

Подъесаул сдвинул на затылок фуражку. Для этой местности деньги вроде и неплохие, но у прохвессора их явно куры не клюют. И подъесаул попробовал слегка поторговаться:

— Маловато выходит. Гривенничек бы добавить.

— Пять копеек, — отрезал Тимирязев.

Подъесаул повеселел. Это было добре. Да и работа недалеко от дома. А что придется здесь ночевать, чтобы не гонять лошадей каждый день за столько верст до станицы, так, чай, не баре, в степи ночевать привычные.

— Будут, — махнул он рукой. — Как со своими делами управятся, так и до вас пойдут.

Избы поставили быстро, за неделю — как-никак бригада плотников с набежавшими казаками составила две сотни рабочих рук. Правда, Книппельних ворчал, что это «истинное средневековье» — да и то, окошки у изб были маленькие, квадратные, со стороной в пол-аршина, свет сквозь них пробивался туго, и керосиновые лампы приходилось жечь даже днем, отчего стало ясно, что привезенный керосин кончится до Рождества. Попутно выяснилось, что Тимирязев забыл или не предусмотрел много чего еще. Ну да опыта организации таких экспедиций у профессора не было. Всю свою жизнь он провел в городах — в Петербурге, Гейдельберге, Берлине, Париже. [11] В результате списки того, что он посчитал необходимым для обустройства на новом месте, оказались далеко не полными. И это привело профессора в крайне раздраженное состояние — он был довольно самолюбив и совершенно уверен в том, что развитый, овладевший знаниями разум способен справиться с любой поставленной перед ним задачей. А тут столько проколов…

Впрочем, ничего катастрофического не случилось. Многое можно было закупить на месте, чему станичники во главе с подъесаулом весьма обрадовались, кое-что подвезти еще до ледостава, а по поводу остального подъесаул обещал сразу после того, как профессор окончательно определится, отправить нарочного со списком в Оренбург, чтобы тот оттуда передал его великому князю по телеграфу. А уж князь по весне пришлет все необходимое.

В бытовом обустройстве профессору очень помог артельщик татар, пятидесятипятилетний Фарид, оказавшийся опытным и расторопным хозяйственником. Он почти всю свою жизнь проработал артельщиком — то бурлацким, то плотницким, то артели землекопов, и только пару лет назад решил остепениться и осесть в Балыкши. Но прошедшие два года выдались не слишком удачными, так что уже этой весной Фарид решил вернуться к оставленным промыслам и сбил артель из земляков. Причем, не зная, какая работа может подвернуться, артель сбил на все случаи жизни. И вероятно, именно поэтому заработок за лето у них вышел скудный. Купцы нанимали знакомые артели, да к тому же заточенные под конкретные задачи. В итоге, несмотря на то что Фарид вроде как отошел от дел не так давно и кое-какие связи у него остались, все наиболее выгодные подряды проплыли мимо него. Когда в самом конце сезона Фарид с земляками собирался уже отправиться домой, почти ничего не заработав, в Астрахани вдруг объявился Тимирязев и начал искать людей на долгий найм. Разумеется, Фарид воспринял его предложение как манну небесную — уж больно туго у артельщиков обстояли дела дома. Выторговав согласие не слишком опытного в таких делах профессора на выплату аванса, они с облегчением и даже радостью нанялись к нему на три года. Тем более что плыть предстояло мимо их Балыкши и они успевали передать деньги семьям.

К середине октября практически обустроились. Изб поставили всего девять: восемь у подножия холма, а одну почти у вершины — там Тимирязев велел обустроить метеостанцию, следить за которой и снимать показания всех шести ее приборов, от термометра и осадкомера до анемометра и гигрометра, вменялось в обязанность приват-доценту Книппельниху и одному из студентов. Кроме изб, построили конюшню на два десятка лошадей, закупленных у киргизов, и овчарню на отару в сорок пять овец.

В конце октября ударили первые морозы, а спустя две недели Урал встал. Профессор очень надеялся, что до этого времени успеют доставить заказанный им керосин, бумагу и все остальное, но не случилось. Однако отменять запланированные на зимний период занятия со студентами Климент Аркадьевич не стал, хотя теперь занятия проходили либо в сумерках, царивших в избах день напролет, либо при сальных свечах — единственных источниках освещения, которыми смогли закупиться на месте. Драгоценный керосин профессор берег и лампы зажигал только на уроках с учениками из числа нанятых русских и татар. Тех, кто пожелал обучаться грамоте, оказалось пятнадцать человек, и Тимирязев посчитал глупым отказывать себе в возможности подготовить грамотных помощников. По его планам, через год число работников на опытовой станции должно было вплотную подойти к цифре в сто человек, а в сезон и преумножиться, так что образованный персонал очень пригодится. Возились с ними студенты — обучали читать и писать, преподавали счет и основы сельскохозяйственных наук. Тут без света никак было не обойтись. Со студентами же занимались в основном устно. Но при таком соотношении студентов и преподавательского состава и при наличии у последнего свободного времени, которое тратить было не на что, кроме как на просвещение, качество обучения Климента Аркадьевича вполне устраивало. Хотя студенты от таких занятий иногда подвывали и покряхтывали.