Последняя Битва - Злотников Роман Валерьевич. Страница 68

– Знаешь, Сбагр, – голос Измененного был спокоен и даже задумчив, – ты напоминаешь мне большинство моих сержантов. Они, так же как и ты, следуют за командирами, не особо задумываясь о том, насколько хорошо или плохо то, что они делают. Высокие размышления о добре и зле не для них, добро для них то, что помогает выжить своим и убить больше врагов. Они никогда глубоко не задумываются над тем, что за человек стоит перед ними в строю, умен он или глуп, образован или не умеет даже писать, талантлив или бездарен. Он для них всего лишь меч, который может надежно защитить спины товарищей или, наоборот, самая опасная брешь во всем десятке. И будь ты хоть трижды талантлив, если ты слабо держишь в руках меч или тебя можно запугать, задавить, заставить растеряться и потому легко убить, то ты – дерьмо.

– А разве это не так?

– Так, – согласился Грон, – причем не только для тех, кто стоит в строю. Для тех, кто никогда не брал в руки меч, это не менее важно. Люди привыкли сбиваться в стаю и чувствовать рядом надежное плечо другого. И сила Корпуса именно в этом: “Мы заботимся о Корпусе – Корпус заботится о нас”. – Грон мгновение помолчал. – Знаешь, раньше я много размышлял о том, почему люди не любят талантливых. Принято считать, что все дело в зависти, свойственной посредственности, но мне кажется, это не так. Почему тогда эта зависть распространяется в основном на тех, кто умнее? А столь же яркий талант в военном деле, гонках колесничих, гладиаторских боях, наоборот, вызывает не отвращение, а преклонение. Мне кажется, что дело во многом объясняется тем, что люди инстинктивно чувствуют, что эти “умники” не очень-то хотят подставлять свое плечо. А если у них появляется такое желание, если они становятся в общий строй, пусть не с мечом в руках, а поддерживая других своим талантом, своими мозгами, то эта зависть и неприязнь сразу же притухают. – Он умолк.

Сбагр сидел, настороженно притихнув. Он понял не все, о чем говорил Измененный, но главную мысль уловил четко. Вот только зачем тот затеял весь этот разговор?

И тут Измененный заговорил снова: – Я знаю, ты ломаешь голову, к чему я затеял этот разговор. А дело вот в чем. Через несколько лет разразится очередной Катаклизм. Он будет самым ужасным в истории этого мира. Во многом из-за меня, потому что я слишком перекроил этот мир, и Орден попытается стереть его с лица земли с наибольшим тщанием. На месте морей поднимутся горы, а горы рухнут на равнины. Многие не знают об этом, кто-то, и таких немало, знает, но старается не верить или не задумываться, поскольку считает, что все равно сделать ничего нельзя, а третьи… третьи разделились на две… стаи. Одни собираются устроить этот Катаклизм, но выжить, и в том новом мире, который образуется на обломках старого, оказаться на самом верху, правителями и властителями, а другие… – Грон замолчал и уставился на багряные облака над горами. Сбагр тоже молчал. Ему даже в голову не приходило посмотреть на все это под таким углом зрения…

На следующий вечер Измененный снова уселся рядом со Сбагром. Причем горгосец заметил, что рядышком тут же пристроилось еще с десяток его людей. Похоже, их вчерашний разговор слышали многие, и прошедший день оказался тяжким бременем для простых солдатских мозгов.

– Чего ты хочешь от этой жизни, Сбагр? Горгосец, некоторое время поразмышляв, пожал плечами:

– Да в общем-то того же, что и все. Достатка, уважения, бабу хорошую найти, детишек завести, жить, одним словом…

– И ты считаешь, что они – те, кто засел в Скале, – дадут тебе все это?

Сбагр перестал полировать клинок и посмотрел исподлобья на Грона:

– Ну… они делали это уже пятьдесят раз и каждый раз оставались целы. А что предлагаешь ты? – Сбагр фыркнул. – Ты попытался уничтожить Орден, и что? Теперь вот смирно тащишься в Скалу. Разве не затем, чтобы тоже выторговать себе право на жизнь? Зачем же ты еще сдался?

Грон усмехнулся и неожиданно спросил:

– Сколько стоит твоя жизнь, Сбагр?

– А что, ты хочешь меня нанять? Грон покачал головой:

– Нет, не нанять. Один мудрец сказал, что каждый человек несет в себе целый мир: мысли, чувства, ощущения, и потому жизнь любого человека бесценна. Я же так не считаю. Иначе почему ради того, чтобы жил один, тысячи готовы пойти на смерть, а когда убивают другого, все, кто знал его, чувствуют лишь облегчение сродни тому, что испытывают люди, раздавив таракана. Так сколько стоит твоя жизнь, Сбагр? Горгосец ухмыльнулся:

– Ну, я-то ценю ее достаточно высоко. А к чему этот вопрос?

Грон пожал плечами:

– Просто у меня есть все, чего ты хочешь от жизни, – достаток, даже богатство, жена, дети и многое другое тоже – слава, преклонение тысяч и тысяч людей, но… вот я здесь и… вряд ли ты серьезно думаешь, будто я могу рассчитывать на какое-то прощение со стороны Ордена… Я иду на верную смерть. Почему?

Сбагр замер, потом медленно отложил в сторону точильный камень:

– Ну так почему?

– Просто я очень высоко ценю свою жизнь. А ее цена зависит от многого, от того, как ты жил, в каком строю бился твой меч, кто стоял с тобой рядом плечом к плечу, но и очень сильно от того, КАК и ЗА ЧТО ты сумел умереть. И я постараюсь взять за свою жизнь достойную цену…

Утром второго дня после того разговора, когда они уже свернули лагерь, Сбагр внезапно построил своих людей и, подойдя к Грону, отсалютовал своим мечом и четко доложил:

– Мы готовы к выступлению, Командор!

Грон повернул голову и окинул медленным взглядом лица стоящих перед ним горгосцев, но ни один из них не отвел взгляда. Что ж, эти люди решили, что их жизнь тоже чего-то стоит…

Грон еще раз взглянул на высящуюся перед ним Скалу и скосил глаза на прижавшуюся к нему Эсмерею. Девушка стояла, вцепившись в него обеими руками, прижавшись к нему грудью, животом и ногой, вжавшись в него так, словно пыталась впитать в себя его запах, навсегда сохранить на своем теле ощущение его тела… Если кто-то следил за ними из Скалы, в чем Грон почти не сомневался, то этому наблюдателю все стало бы ясно с первого взгляда. Он покосился на горгосцев. Они стояли в угрюмом молчании. У них была своя, очень трудная задача, которую они поклялись выполнить или умереть, но все равно, судя по лицам, они чувствовали себя по отношению к нему предателями. И в этот момент спереди послышался гулкий звук. Эсмерея вздрогнула, а Грон впился взглядом в Скалу. Как он и предполагал, разлом пошел вон по той расщелине. Огромная каменная глыба, скрежеща, поползла вбок. Скала раскрылась…

8

Булыжник сдвинул подзорную трубу и осторожно сполз с гребня бархана. Кремень ждал его у подножия:

– Ну что?

Булыжник не ответил. Кремень скрипнул зубами. Командор исчез в Скале два дня назад. И с того момента ничего не произошло. Скала возвышалась над пустыней мрачной громадой, а зловещее черное кольцо, опоясывающее ее, днем блестело на солнце, а по ночам время от времени озарялось короткими вспышками. Это глупая живность пустыни ближе к рассвету тянулась к теплу, накопленному кольцом за долгий жаркий день, и, коснувшись поверхности кольца, превращалась в пепел.

Кремень зло стукнул правым кулаком в левую ладонь и глухо произнес:

– Нельзя было его отпускать.

Булыжник сморщился. Кремень с досадой мотнул головой и, резко развернувшись, пошел к лагерю. Конечно, он сказал глупость – кто мог остановить Командора, если он что-то решил? Уж конечно не десяток его бойцов во главе с парой сержантов. Но просто сидеть и ждать было невыносимо!

Они сопровождали Командора от предгорий и до самой Скалы, стараясь не попадаться на глаза ни ему, ни горгосцам. И, судя по всему, им это удалось. Во всяком случае, Командор ничем не выказал своего неудовольствия по поводу того, что Булыжник нарушил его прямое распоряжение и привел группу почти к подножию Скалы, а не остановился у Сумерка, как он ему приказал. В ту ночь, когда они догнали горгосцев, Грон отдал ему всего три распоряжения. Добраться до Сумерка. Дождаться армии, которая будет штурмовать Скалу. Подойдя к Скале, дождаться момента, когда он отключит кольцо, и атаковать. А когда Булыжник осторожно поинтересовался, откуда возьмется эта армия, как он узнает, что это именно она, и… Грон не дал ему закончить, а только улыбнулся и тихо ответил: