Спасти Москву - Ремер Михаил. Страница 30

Или хотя бы что здесь оказался. За какие заслуги-то? Кто скажет? Сам неужто решил?! Да ничего подобного! Ему бы кто такое предложил, так первый бы утек от такой возможности. Так, понаблюдать только если, да и то со стороны. А тут – на тебе: в самое пекло! И не как Румата: в металлопластиковой кольчуге, да со всеми необходимыми гаджетами, техподдержкой, единомышленниками, машиной по производству золота, а один-одинешенек. Разве что с рюкзаком за спиной, набитым диковинами. Судьбы хозяин? Да черта с два!

Вот и выходило, что не река он полноводная, а щепка, которую волна в той реке несет. И тут либо по течению плыть, либо против него выгребать. А судьба его – течение, кем-то уже проложенное среди камней. И задача Булыцкого, как теперь сразумел Николай Сергеевич, на камни не налететь да не быть выброшенным прочь. А как понял это, так и в церквушку начал регулярно, а не набегами хаживать да молитвы под наставлениями Тимохи учить, уповая лишь на то, чтобы сложилось все так, как виделось сейчас правильным.

Вот и теперь получалось, что снова мимо камней острых пронесли его воды бурлящие бережно. Пронесли да в спокойные воды вновь вернули. И слова Сергия Радонежского – очередное тому подтверждение.

Обнадеженный последней новостью, Булыцкий рьяно взялся за дело. Правда, тут же столкнулся с проблемами, ну никак не ожидал которых. Так, например, отсутствие такой привычной пилы поставило под вопрос возможность изготовления ящиков для рассады. Тут весьма пришлись навыки пары отшельников, среди которых и бывшие мастеровые нашлись; отыскав пару поваленных недавним бураном деревьев, они, порубив их на короткие бревна, приволокли заготовки в кельи.

– Просохло надобно чтобы, – прогудел плечистый Вольга. – Хоть бы год.

– Надобно бы, да времени всего ничего осталось. Ты, мил человек, смастери мне ящики вот такие, – живо накидал он на снегу несложную схемку.

– Так полопается дерево-то, – озадаченно отвечал плечистый.

– Рогожку слажу внутри да подмажу, ежели чего. Мне для дела, а не любоваться.

– А чего не сладить-то? – согласился Вольга. – Будет тебе, Никола, ящик.

Пока плотник, закусывая губу и бормоча под нос молитвы, колол тес [47], пенсионер, вооружившись топором, отправился в лес, чтобы нарубить смерзшейся земли, заодно соображая, как бы ему ловчее организовать производство привычных инструментов: лома, ледоруба да лопат? Понятно было, что по деревушкам побольше ходить надо бы да с людом общаться тутошним; с бытом знакомиться поближе с местным, с кузнецами в первую очередь. А тут и глядишь, где-то и знания его пригодятся ненавязчиво; подсобить, половчее сделать, новинку какую предложить. Пока бродил, пока суть да дело, прилип к Булыцкому парнишка с ногами больными.

– Ждан я, боярин, – едва держась на ногах и то и дело повисая на толстой палице, приковылял тот к келье пришельца. – Слыхивал про то, что люд тебе толковый нужен.

– Заходи, гость. Чего в проходе стоишь, – приветствовал того пенсионер. Парнишка тяжко ввалился в дверной проем, да так, что старик бросился было на помощь; уж и показалось ему, что Ждан сейчас с размаху грохнется на деревянный пол и, чего доброго, расшибется на миллион мелких осколков. Впрочем, тот справился и сам.

– Возьми в подмастерья, – буквально взмолился тот.

– А умеешь-то что? – недоверчиво оглядел его с ног до головы преподаватель.

– А вот что скажешь! – чуть ли не со злобой отвечал тот. Настолько, что, как показалось Николаю Сергеевичу, слезы навернулись на глазах у парнишки. – А коль не нужен, так и скажи: «Не нужон!!!» А почему все, потому что калека?! – уже со злобой закончил паренек.

– Тихо ты! Расшумелся! – осадил его хозяин. – И спросить его уже не спросишь. Кричать начинает.

– Много вас, вопрошателей, – огрызнулся, впрочем, уже незлобно, гость.

– Так умеешь что? – повторил свой вопрос преподаватель.

– А чему научишь, то и умею. А так – кошеварить, сказы сказывать.

– Это и я могу, – Булыцкий призадумался, размышляя: а куда же на самом деле можно пристроить паренька. Решение не заставило долго ждать: коль скоро планов у старика было громадье, то Ждана можно было оставить присматривать за рассадой. Обучить только. С таким садовником, Булыцкий был более чем уверен, никакие беды не грозили молодым посевам.

Сколотить ящики, выстлать их изнутри несколькими слоями грубой ткани, из даров соседних деревушек, растопить и прокалить комья смерзшейся земли, выдолбить специальную бадейку для угля; уж очень Булыцкому не понравилось окошко, затянутое бычьим пузырем [48]. И свет не свет, и тепла никакого; холод один только. Даже задвижкой деревянной по ночам да в особенно холодные дни пользоваться приходилось, иначе – беда. После долгих препирательств решили-таки сделать несколько неглубоких корыт с толстыми стенками. Так, чтобы уголья раскаленные можно было с семенами рядом держать. Оно, глядишь, и надежнее будет.

– Гляди, чужеродец, спалишь мне кельи все, – гневно потряс посохом настоятель.

– Да ты не бойся, отче: смотри, я камней набрал. Выложить изнутри, чтобы жар не дошел, а еще и землицы. А уголья и потом. Да и есть кому за углями приглядеть, – отвечал пенсионер. – С Божьей помощью да не спалим!

– Ох и гляди у меня! До лиха не доведи!

– Да какое лихо-то?

– Лихо какое?! Уголья в бадье деревянной держать – не лихо? А монастырь без переписчика оставить, а? А кому Тимоха не люб, да так, что сжить его хочешь?

– Чего?

– Того, – гневно ударил посохом о пол тот. – От диавола ты, Тимоха говорит. Чего вы с ним не поделили?

– Да ничего не делили с ним, – ничего не понимая, залопотал преподаватель. В самом деле, ничего такого не имел он против паренька. Даже понравился он ему, да так, что пенсионер по секрету, видя, сколько времени занимает у того переписывание очередной книги, рассказал тому о планах своих и, в частности, про то, что надумал он с образованием да с книгопечатанием. «Ты, Тимоха, представь только: сейчас у тебя сколько дней уходит на то, книгу чтобы одну переписать. А ошибка если? Так весь труд насмарку. А тут в несколько дней не одну, а несколько книг можно успеть! Сначала – станок, потом – несколько. А потом мастерские целые книгопечатные, где уже никому не придется рукой переписывать: не нужно будет. А чуть погодя, как школы появятся, так и грамотность пойдет общая. Каждый сам себе голова будет. Машинки счетные да печатные появятся!!! Ох, Тимоха, жизнь будет! Каждый считать да читать умеет, у каждого на столе книга, а то и несколько!» Ох, переменился тот в лице, как речи такие услышал! Ох, скрести бросил бороденку свою да креститься начал как бешеный! Вот только Булыцкий, рассказами увлеченный, и не заметил.

– Кто монастырь без дохода оставить хочет?

– Да о чем ты? – на всякий случай переспросил тот.

– Тимоха не нужен будет! Переписывать книги не надо будет! Не твои ли слова, а?

– Да сам посуди, отче, мне-то оно зачем? Я Тимохе про другие вещи толковал совсем.

– Да про какие такие другие?!

– Да про то, что, наоборот, книг больше потребуется! Что не только монахи знать грамоте будут да обучены счету, а что и люду простому знакомо все это будет.

– А Тимоха-то почему не нужен?

– Да не Тимоха сам! Не Тимоха! Переменится все, да книги уже не люди по одной переписывать будут, но приспособления, станки специальные! И тот, кто раньше вручную переписывал каждую книгу, тот теперь за станками следить будет да тексты грамотно набирать.

– А почто тогда Тимоха в обиде?!

– Да оттого, что понять не может то, что сказываю я ему.

– Ну так и не сказывай! И не богохульствуй мне! Где видано, чтобы книги святые не рукой благочестивого переписывались, а на станках делались?

Булыцкий что-то хотел возразить, да остановился вовремя. Не те времена, чтобы спорить со старцем. Позже – да, но не сейчас. Поклонившись, тот попросил прощения и молча отправился в келью свою.