Ветер над островами - Круз Андрей "El Rojo". Страница 14

Прически у женщин тоже были не из девятнадцатого века. Были косы, по одной и по две, висячие и свернутые в узлы, были и просто привычные нам «каре», без всяких хитростей, а были и «конские хвосты», причем носились они все больше с забавными плетеными шляпками, скорее напоминающими жокейские шлемы. Хотя женщины есть женщины, стиль и даже мода во всем этом прослеживались — и в одежде, и в прическах, и в обуви, да и украшениями они не пренебрегали. Но так все, очень умеренно, не оголтевая.

Мой мозг попытался переварить новый объем полученной информации — и не переварил, а мысль окончательно забрела в логический тупик, где и застряла: ничего подобного в истории, о которой я всегда любил книжечки почитать, я так и не нашел. Не было в ней аналогий — и все тут, если в комплексе смотреть. Отдельные кусочки головоломки запросто укладывались в мои представления о той или иной эпохе, но зато в такой компоновке они никак не подгонялись друг к другу. А здесь совмещалось несовместимое. И вроде так нормально совмещалось, гармонично, никого не удивляя и не шокируя.

На первых этажах домов из красного кирпича хватало лавок, парикмахерских, каких-то трактиров, названия которых понятны были без всякого перевода, поскольку писаны были по-русски. Подчас поражали местными особенностями языка, но так, по мелочам все больше. Отметил я и то, что твердых знаков с «ятями» в написании не имелось — стандартный русский алфавит, тот самый, что после советской реформы возник.

Один раз глаза мои споткнулись о небольшую бронзовую табличку, висящую на стене добротного кирпичного дома в два этажа, на которой было написано «Ambassador». Перевод не требовался, а вот расшифровка…

— Это что? — спросил я.

— От франков посланник здесь живет и принимает, — ответила Вера. — И язык франкский. Не учил?

— Франкский? — озадачился я. — Франкского не учил.

Интересно, что у них под франкским здесь понимается? Французский? А откуда в нем тогда «негро» и «бланко» из испанского?

— А я учила немного, — гордо ответила она. — Поговорить смогу.

— А… франков этих здесь много? — спросил я.

— Нет, мало, — покачала она отрицательно головой. — Я их раза два вживую и видела. А вот те, кто на западных островах живет, так торгуют с ними все время. Но это далеко отсюда.

— Ага… — кивнул я, подтвердив, что хоть что-то понял.

На улицах стало теснее, и мы спешились, оставив коней в поводу. Сначала двигались в сторону порта, направление к которому легко угадывалось по наклону улицы и время от времени показывающимся из-за домов мачтам, но неожиданно Вера остановилась и сказала:

— На базар пошли.

— Пошли, — согласился я сразу. — А что так спешно?

— Лошадями торговать нам не с руки, мы их барыжнику продадим, пусть и с потерей, — объяснила она. — А там все лавки есть, какие надо, и ты со мной к «Чайке» придешь уже переодетым. А время терять не хочу, а то не дождутся нас. А потом нам обязательно к полковнику надо: обоз ведь в городе нанимали — надо сказать, куда люди пропали.

— Барышнику? — переспросил я, подразумевая слово «барыш» в качестве однокоренного и вспомнив этот термин из классической русской литературы.

— Ну да, барыжнику, который барыжит, — подтвердила Вера, явно вложив в основу слова «барыгу», что меня тоже удивило — к старым словам оно никак относиться не могло.

Ну к барыжнику так к барыжнику, мне-то что? Суть от этого не меняется, а в том, что из купеческой одежды мне вылезти надо, тут мы оба согласны. Не годится в ней на глаза попадаться тем, кто покойного знал. Достаточно его винтовки. Но тут уже объяснить проще — как мне «мозги помяли», так и оружие исчезло, вот и отдала мне наследница то, что отцу принадлежало. Ее право. А мне винтовка понравилась, если к слову. Бьет как кувалдой, механизм ухоженный, да и работа тщательная — настоящий мастер делал. Хотя насчет работы тоже вопросы имеются — очень уж качество обработки деталей высокое, для оружия века девятнадцатого нетипичное. Да и сталь, похоже, качества серьезного.

— Сюда, — сказала девочка, сворачивая в какой-то переулок.

Я пошел следом за ней, и через минуту мы выбрались на просторную квадратную площадь, замкнутую кирпичными стенами прижавшихся друг к другу домов, где все первые этажи были заняты всевозможными лавками и магазинами, а середина забита навесами и лотками. Обычный базар, короче. Привлекла мое внимание большая толпа людей. Они окружали какой-то невысокий постамент и слушали что-то громко выкрикивавшего человека, читавшего с листа.

— Что это? — спросил я, приглядываясь.

— Церковная казнь, — ответила Вера, явно сама заинтересовавшись. — Пошли посмотрим? Пока не закончат, все равно торговли не будет: все здесь собрались.

— Ну… пошли, — кивнул я, мысленно записывая еще одну строчку в список своих наблюдений: «публичные казни».

Однако именно казнью то, что мы увидели, не оказалось. На высоком помосте стояли четыре позорных столба самого средневекового вида, два из которых пустовали, а в двух были зажаты казнимые — толстый красномордый мужик с рыжей бородой веником и подходящая ему по комплекции тетка, разве что помоложе, лет тридцати. Они были заметно похожи друг на друга, из чего я заключил, что это брат и сестра. На каждом столбе висела табличка с крупной надписью: «Скупщик краденого и награбленного».

Рядом с преступниками стояли несколько человек, из которых наибольшее внимание привлек некто с короткой седой бородой, одетый в белый френч под горло и с аккуратной соломенной шляпой на голове, сжимавший в руках небольшую книгу в темном переплете, с оттиснутым на нем крестом. На груди у него, на скромном кожаном шнурке, висел простой крест из белого металла, отполированный до зеркального блеска. Этот человек и заканчивал речь, говоря вроде бы и негромко, но так, что его слышали во всех концах площади:

— «…и лишаются христианского звания, после чего следует полагать их нечестивыми неграми. На этом Божья Церковь слагает с себя заботу о них, и они будут отлучены и переданы светской власти славного города Новая Фактория, которая и решит дальнейшую их судьбу!»

Вот как… Жаль, начало прослушал. И что под этим подразумевается?

Однако долго размышлять мне не пришлось. Священник, насколько я понял, это был именно он, поднес к лицу сначала мужика, а потом тетки свою книгу, раскрыл ее и резко захлопнул, после чего осенил себя крестным знамением. Причем на необычный манер — всей пятерней, как католик, но по-православному — справа налево.

Затем он отступил назад, а вперед вышли два мрачного вида мужика с револьверами на поясе и какими-то бляхами, свисающими на грудь на ремешках. Один из них, цыганисто-черный и смуглый, с бородой от глаз и с мускулистыми волосатыми руками, выглядывающими из закатанных рукавов серой рубашки из некрашеного холста, шагнул вперед. Следом за ним нес в руках небольшой деревянный сундучок еще один мужик, лет пятидесяти, худой, с хитрыми глазами в сетке морщин и с козлиной бородкой. «Цыган» раскрыл сундучок, вытащил оттуда нечто, напоминающее печать, и взялся энергично чем-то смазывать торчащие острия коротких иголок.

— Это что? — спросил я.

— Он отберет у них лик Божий, — туманно ответила мне Вера.

Но долго размышлять над ее словами не пришлось. Тянуть там не стали, и мое любопытство развеялось уже через минуту. «Цыган» шагнул вперед и с силой прижал «печать» тетке к правой щеке, отчего та заголосила так, что птицы, сидевшие на коньках крыш, сорвались со своих мест и в испуге рванули в небо. В толпе кто-то засвистел, в паре мест захлопали. Сочувствия никто не проявлял.

Когда «печать» отдернули, на щеке у казнимой остался четко видимый отпечаток буквы «Н», пусть и посреди большой чернильной кляксы, перемешанной с кровью. Затем процедура повторилась, только добавила «Е» на лбу и исторгла из преступницы очередной крик. Затем ей нанесли на лоб «Г» и «Р» на вторую щеку, после чего палачи вроде утратили к ней интерес и перешли к рыжебородому толстяку.