Ветер над островами - Круз Андрей "El Rojo". Страница 21

— Шлюп, — ответила Вера. — Видишь, какой он широкий и развалистый в миделе? Если бы он был уже и нос острее, то была бы яхта. Да, и у яхты водоизмещение поменьше, с грузом они не ходят. Корпус узкий, нос острый, а у шлюпа — все как у земляной шаланды.

— А как они ходят? — уточнил я. — Ну яхты я имею в виду.

— Пакетботами и почтовыми судами, — ответила девочка. — Иногда пассажиров берут, если место есть. И у церковной стражи посыльные яхты есть, но на тех еще и по две пушки.

Вот как… еще интересная деталька, не забыть бы расспросить. Пушек я пока не видел, к слову.

— А «Закатная чайка» — шхуна? — уточнил я.

— Шхуна, — кивнула девочка. — Шхуны у тех купцов, которые далеко ходят, а груза возят не так чтобы слишком много. Зато идут быстро. А вон там, видишь? В конце пирса?

Ее маленькая ладонь указала на двухмачтовое грузовое судно, явно не скоростное, широкое, с высокими бортами и наверняка — с объемистым трюмным чревом.

— Толстяк какой, — усмехнулся я.

— Верно, — скупо улыбнулась на комментарий девочка. — Это лихтер. На них ходят те, кому спешить некуда, а груза берут много. И с ним небольшая команда может управляться, так что купцы такие любят строить. Такой лихтер везет груза как две наших «Чайки».

Как я понял, на этом список строящихся здесь судов и исчерпался, если не считать всевозможных рыбацких баркасов, шаланд, шлюпок с судов и крошечных вертких тузиков, скопление которых вплотную примыкало к рыбному рынку.

Так мы прошли шесть капитальных каменных причалов, далеко отходящих от набережной, и добрались до последнего, седьмого, в самом конце которого и пришвартовалась «Закатная чайка». С борта на причал были переброшены узкие дощатые сходни с канатными леерами.

Палуба немаленькой, в общем, шхуны с такого расстояния показалась тесноватой, ее среднюю часть занимала невысокая надстройка ходовой рубки. Сама тиковая палуба была выскоблена и пропиталась морской солью до белизны. На самом носу, равно как и на корме, стояли две металлические треноги, мощные и тяжелые, назначения которых я так и не понял.

За надстройкой, у самой полукруглой кормы с далеко выдающимся назад ахтерштевнем, у поднятой двойной крышки большого люка, рядом с которым возвышались невысокие изогнутые трубы, сидел на корточках голый по пояс загорелый человек в грубых холщовых портках, застегивающихся на боку с захлестом, как у всех нормальных моряков, и со всклокоченной седоватой бородой. Руки у него были измазаны по локоть в машинном масле, босые пятки по цвету соперничали со смолой, а сам он коротким широким ножом, похожим на сапожный, сдирал резиновую прокладку с какой-то металлической детали. Длинные седые волосы были забраны на затылке в хвост, перехваченный кожаным шнурком, на шее висел простой латунный крестик.

Человек поднял голову, услышав наши шаги, внимательно посмотрел на Веру светлыми, словно выцветшими на солнце глазами в окружении частых морщин, дождался, когда мы подойдем ближе, и лишь затем спросил:

— Что случилось? Где все?

— Погибли все, дядя Ваня. Никого не осталось, — сказала Вера и заплакала — в первый раз с похорон отца.

Уже день клонился к вечеру, когда Вера закончила свою историю. Иван-моторист слушал внимательно, часто переспрашивал и уточнял. Рассказ про меня принял на веру вроде бы. Пока Вера рассказывала, он вскипятил чайник, молча поставил перед нами на палубе три кружки с ароматным чаем, а к нему выложил полупрозрачную сахарную голову со щипцами.

Мы с Верой пили чай внакладку, а Иван — вприкуску, да еще и из блюдечка.

— Дядя Ваня, — вдруг спросила Вера, когда разговор к концу подошел, — а где Игнатий?

Иван поморщился слегка и не успел ничего ответить, как Вера спросила:

— Опять запил, да?

— Ну не знаю пока, — ответил Иван. — Вчера днем он в город пошел, а с вечера я его с двумя мужиками какими-то на пирсе видел. И совсем пьяными не показались. Но выпивши был, не без того.

— Опять, — вздохнула Вера и обернулась ко мне: — Сколько отец ругался, сколько его рассчитать грозил! Только второго такого шкипера, как Игнатий, и нет, наверное, поэтому и прощал всегда.

— Верно, шкипер он редкий, — кивнул Иван. — Другой утоп бы давно в тех местах, куда Игнатий шхуну водил, а этот и судно куда надо приведет, и товар. К Чертовой банке никто без лоцмана не суется, а Игнатий с закрытыми глазами там шхуну ведет, и хоть бы хны ему. За то его хозяин покойный и терпел, хоть вечно с ним на берегу такое… А вот в плавании — ни-ни, ни капли.

— Команду надо нанять, временную, — сказала Вера, причем уже отнюдь не просительным тоном. — Сколько надо, чтобы до Большого Ската дойти, не больше, но нормальных, с рекомендацией. И Игнатия привести — пусть этим и занимается.

— Хм… — даже вроде чуть-чуть удивился Иван такому тону девочки. — Сделаем. Я вот друга вашего нового с собой приглашу, если он боец. Сами знаете, в какие трактиры Игнатия заносит.

— Сходишь с Иваном? — сразу обернулась ко мне Вера.

— Схожу, чего не сходить! — ответил я. — Вещи бы мне только бросить.

— Вот Иван и покажет, куда их скинуть.

Как и следовало ожидать, ночлег у команды был в трюме. Под надстройкой были две маленькие каютки, которые занимали хозяин и шкипер, а остальная команда с гамаками пристраивалась под палубой. Или даже на самой палубе, если погода была хорошая. Мы с Иваном спустились по крутому трапу в трюм, пахнущий мокрой пенькой и чем-то сладко-фруктовым. Запах шел от небольших бочонков, составленных поодаль.

Иван полез в какой-то рундук, которого я сразу не разглядел в полумраке, откуда вытащил и выдал мне свернутый гамак с одеялом и маленькой подушкой, набитой чем-то напоминающим крошеную пробку, и моряцкий сундучок для вещей, больше похожий на старинный фибровый чемодан, с бронзовой табличкой, на которой было выбито название шхуны.

— Вот тут устраивайся, ближе к трапу. А дальше уже матросы живут.

Понятно — даже в трюме места по ранжиру поделены. К радости моей, морские узлы я вязать умел, занимался в детстве парусным спортом на маленьких швертботах, катаясь на них по реке Тверце, так что вполне сноровисто закрепил гамак шкотовыми узлами под одобрительным взглядом Ивана. Хорошо, что не опозорился.

Все, что в этот сундучок не влезало, вешалось на крючья хитрой формы, прикрученные к столбам, к которым как раз и крепился гамак. Туда я и повесил «винчестер» в чехле и рюкзак. На винтовку Иван глаза скосил, затем спросил, не удержался:

— Хозяйская?

— Была, — коротко ответил я. — Моя в драке пропала, Вера взамен отцовскую отдала.

Моторист лишь кивнул, никак не прокомментировав мое заявление. Зато сказал:

— Сейчас по трактирам пойдем, так ты ко всему готов будь… — Он поскреб пятерней в затылке и добавил: — У Игнатия дар есть такой — плохие компании находить. Мало ли как дело повернется.

За разговором он переоделся в нормальные штаны с сапогами, натянул на себя рубаху и в карман положил весьма добротный с виду бронзовый кастет, правда, без шипов.

— Понадобится, думаешь? — спросил я.

Иван пожал плечами, затем ответил:

— В кабаках, что у порта, всякое случается — и до смертоубийств доходит. А револьвер оставь: все равно на входе в кабак отберут или не пустят с ним. Забыл правило?

— Я многое забыл, — неопределенно пожал я плечами.

— Этого забывать нельзя, — наставительно ответил он. — Пьяный идет с оружием — двадцать рублей штраф. А в кабак оружным приперся — еще месяц аресту и пятьдесят штрафа. Помни. Даже за нож, если большой, можно в кутузку загреметь.

Понятно. Значит, несмотря на церковную власть, настоящей святости народ здесь так и не достиг, если и грабежи случаются, и поножовщины кабацкие, и сам свидетелем был «церковной казни» над скупщиками краденого. Интересно, интересно, а мне всегда почему-то казалось, что если где Церковь власть возьмет, то там все по струнке. Ошибался, видать. А вот револьвер мы тогда брать не будем. И кастет нам без надобности: если до кулачек дойдет, то мне лучше без него.