Ветер над островами - Круз Андрей "El Rojo". Страница 29

Не помню я долготы Москвы, но широту помню. Как раз вот эта, где написано «Новая Фактория». И надпись эта возле маленького кружка, прилепившегося снизу к материку или огромному острову размером с Австралию, наверное, только сильно вытянутую с запада на восток. А все пространство снизу, до самого северного тропика, было заполнено невероятной мешаниной из множества островов, словно кто-то пазл из нескольких тысяч кусочков собирать намеревался, да так и передумал, бросил все на столе, как есть.

— Вот это да… — протянул я, озадаченно почесав в затылке. — И много островов заселено?

— Около двух процентов, — явно из школьного курса ответила Вера.

— А что на остальных?

— Где ничего, а где пока и не был никто, — пожала она плечами. — Людей мало, едва успевают справляться с той землей, что у них есть.

— А кто где живет? — спросил я. — Как понять?

— Вон пунктиры красные, — показала она пальцем. — Это границы. К западу — франки, к востоку — турки.

— А дальше что к востоку? — перескочил я пальцем за следующий пунктир.

— Дикая территория, — ответила девочка. — А дальше азиаты какие-то живут, но турки с ними не общаются вообще, а нам туда ходу нет. Живут себе и живут, в общем, нам не мешают, а мы — им.

Если я все правильно понимаю, то россыпь островов смело уходит куда-то в бывший Китай, так что появление азиатов в тех краях не слишком удивляет.

— А вот это что за пятна?

Я показал на несколько заштрихованных зон на материке, а заодно и некоторых группах островов.

— Это опасные области. Там что-то осталось от старого мира, что теперь в этих местах жить не дает.

— В смысле? — заинтересовался я.

— Отрава всякая, — пожала она плечами. — Люди там не живут, даже дикари. Уроды какие-то попадаются, люди рассказывали, кто раньше бывал. Церковь велит таких сразу убивать, как только увидишь.

— Радиация? — спросил я, опасаясь, что Вера даже не знает, что это такое.

Но ошибся — ответила она сразу, вопросу моему не удивившись:

— И радиация, и химия какая-то осталась. Раньше хуже было, постепенно очищается. Но есть места, куда человеку нельзя. Или можно, но очень ненадолго. И только пьяному.

На последней фразе она засмеялась, а мне вспомнилась история про единственных выживших поблизости от Чернобыльского взрыва — работниках бойлерной, которые валялись в тот момент пьяными в дрова. Ну что же, помнят люди, как эффективно бороться с радиацией.

— А это что? Можно глянуть? — спросил я, обнаружив висящую на стене винтовку с длинным стволом.

— Конечно, смотри, — кивнула девочка. — Это школьная винтовка, их так у нас называют.

— А почему? — удивился я.

— Потому что с десяти лет такую дают каждому ученику и учат стрелять, — объяснила она. — А ты должен отработать ее цену, пока школу закончишь, и затем уносишь ее с собой. Не отработал — лентяй, все смеяться будут.

Винтовка, как и все остальное местное оружие, поражала качеством изготовления. Она была однозарядной, с продольно скользящим поворотным затвором, ложей красноватого дерева и восьмигранным стволом синевато-дымчатого оттенка. Сверху на ствольной коробке был откидной прицел с разметкой на пятьсот метров, сбоку маленькая табличка с именем девочки — «Вера Светлова». И все, ни каких там дарственных надписей или чего-то другого.

Рядом на крюке висел небольшой патронташ, который я открыл, не удержавшись. Достал один патрон, покрутил в руках. Больше всего на «мелкашку-переростка» похож, но гильза все же довольно длинная. Точно, видел такой в магазине. И был раньше подобный патрон, специально против собак, для револьверов «велодог». Название такое, потому что публика на велосипедах каталась, а собаки ей портки рвали. Почтальонам в особенности. Ну и начали продавать компактные револьверы для противособачьей обороны, а патроны как раз на эти похожи были.

— Это что за калибр? — спросил я.

— Шесть миллиметров, «детский», — ответила Вера. — Он только в таких винтовках. А такие винтовки только школьникам достаются. Другое дело, что потом до самой старости многие из них стреляют — гильзы самые дешевые, выгодно тем, кто практикуется много. Еще охотятся с ними часто.

Тут она мне про важное напомнила, о чем я и спросил немедленно:

— Насчет практики: а где пострелять можно? Ни винтовка не пристреляна, ни револьвер. Так не годится, особенно если я твой «защитник».

— В дюны можно выйти, туда. — Она махнула рукой, указывая вдоль береговой линии, на восток. — Можем после преподобного сходить. Хочешь?

— Конечно, — ответил я. — А тебе не говорили, что если хочешь стрелять уметь, то надо тренироваться?

— Я на купчиху готовилась, а не на стрелка, — улыбнулась она лукаво, явно издеваясь. — Счеты там, дебет с кредитом, «итого» писать в книге.

— Ну а раз со мной связалась, то будешь и на стрелка, — безапелляционно заявил я. — Сама в подопечные напросилась.

— Тогда я ее с собой возьму, — сказала она, протягивая руку за своим оружием.

Я отдал ей винтовку, а затем спросил, подумав:

— Ты мне вот что скажи… даже девочек стрелять учат. А приходится им потом стрелять?

— Бывает, — ответила Вера буднично, запихивая винтовку в чехол. — Кто на островах живет, куда турки налетают. Здесь вот с неграми стычки бывают. Разбойники есть. Пираты есть. Турки ходят в наши воды за добычей.

— А вы?

— А мы — в их воды, — откровенно ответила она. — Не я, конечно, но ватаги охотников сбиваются. В общем, многим в жизни стрелять случается.

Оставив возившегося с машиной Ивана «на хозяйстве», мы направились в город. Прошли по уже знакомой набережной, постепенно заполнявшейся людьми и повозками. Из транспорта доминировали все больше длинные монументальные дроги, влекомые крепкими лошадьми-тяжеловозами, на которых доставляли товар к судам. Шумели грузчики, слышались свистки бригадиров, где-то устанавливали с грохотом и звоном сборный металлический кран с длинной стрелой, приводимый в действие лебедкой. Было пыльно, шумно, громко, в общем, порт жил своей жизнью.

— Нам тоже товара прикупить надо, — сказала вдруг целеустремленно шагавшая вперед Вера. — Деньги остались кое-какие, загрузимся сидром. Он на Большом Скате хорошо продается: не растут у нас яблоки. Если пустыми придем, дядя точно ругаться будет.

— Несмотря на… — Я замолчал, как бы предлагая ей додумать самой про смерть отца: не хотелось с этой темой вылезать самому вновь.

— А что? — даже чуть удивилась она. — Если я за судно теперь отвечаю, то должна выгоду блюсти. Чем матросам платить? Чем за будущий товар? Нельзя мне из-за горя на семейное дело плюнуть.

— А что будет?

— Дядя может к преподобному пойти и суда требовать. Я в несовершенных годах, могут опеку мне назначить, если я плоха, а тогда управление делом целиком к дяде отойдет. А если я все правильно сделаю, то ему сказать нечего будет.

Сидром торговали в большом лабазе на окраине рынка. Старый каменный сарай, точнее, даже полуподвал, полутемный и прохладный, пахнущий яблоками и влажным деревом, заставленный разнокалиберными бочками и бочонками до самого потолка. Сзади был пологий пандус, выходящий в широкие распахнутые ворота, и возле него стояла длинная могучая телега, в которую как раз впрягали лошадь штангистской комплекции.

В складе тоже было суетно, работали двое негров из «исправившихся», с полувыведенной татуировкой на лице, которые по одному грузили бочонки на тачку-подъемник и таскали их на улицу, складывая возле повозки.

Признаться, я поразился, как ребенок торгуется с толстым бородатым дядькой — старшим приказчиком. А еще больше поразился, что ребенка воспринимают всерьез. Хотя… а почему не воспринимать? За товар она платить намерена, представляет, насколько я понял, почтенный купеческий дом, и если ей доверили договориться и произвести расчет, то договариваешься ты не именно с ней, а со всем домом.

Но все же решительность девочки и явное умение вести дела удивляло. Или просто привык я к тому, что у наших детей в таком возрасте разве что сопли уже не утирают, а то, что здесь дети к таким годам умеют за себя ответить, мне и вовсе в диковинку? Скорее всего. В любом случае — я стоял у нее за спиной, рта не раскрывая, и приказчики лишь время от времени с подозрением косились на мою разбитую морду и заплывший глаз. Затем один из приказчиков, белобрысый конопатый парень со всклокоченными волосами, шепнул что-то другому, и подозрительность сменилась любопытством.