Ветер над островами - Круз Андрей "El Rojo". Страница 33

— Вера, у тебя же еще дядя есть, так? — уточнил преподобный. — Его опека над тобой была бы тебе не по нраву?

— Нет, преподобный, — решительно покачала головой Вера.

Тут я удивился немного. У нас детей такого возраста вроде как и не принято спрашивать о подобном — у нас органы опеки умнее всех. Но в нашей действительности и дети другие, да и мнение ребенка всегда вперед иных слушаться должно. Если ребенок к кому-то не хочет, то всегда тому какая-то причина есть. А если такой ребенок, который сразу после смерти родителя может дело в свои руки взять и вести его знающе и толково, то такого точно выслушать не грех. Грех — не выслушать.

— Хорошо, — сказал священник. — Возьму я с вас обоих письменную клятву в том, что все так было, как вы мне рассказали. С тебя, добрый человек, — обернулся он ко мне, — клятву попроще — о том, что ты помнишь. А я потом засвидетельствую, что ты девочке защитник.

На этом разговор с преподобным Симоном и закончился. Дальнейшее же мало напоминало церковное действие. В храм нас никто не водил и никаких ритуалов не совершал. Скорее, это все напоминало визит к нотариусу. Вера написала некое «Свидетельство» от своего имени, а я лишь подписался снизу фразой про то, что все так и было. Фразу эту преподобный потом прочитал — не без интереса, кстати видать, с местными правилами грамматики она расходилась. Очень может быть — я ведь пока за книжки не брался, а надо было. Посмотрел бы, как теперь пишут.

Но преподобный ничего не сказал, а, к удивлению моему, открыл прислонившееся к стене бюро, и там обнаружилась самая настоящая пишущая машинка, просто классический антикварный «Ундервуд», разве что формой попроще, чем делали в девятнадцатом или начале двадцатого века. Ловко заправив в нее три листа бумаги с копиркой, священник со скоростью пулемета напечатал не слишком длинный текст, который гласил, что он властью, данной ему Церковью во имя Божье, утверждает, что человек Алексей Богданов принял на себя обязанность защищать и опекать барышню Веру Светлову, дочь Павла, согласно законам христианских земель и уложениям Церкви. И все. Дальше печать на бумаге появилась — церковная, с крестом, — а затем еще одна, поменьше — личная преподобного Симона.

Две копии бумаги отдали нам, каждому по листочку, без всяких напутствий и наставлений. Разве что священник сказал кратко, глядя мне в глаза по обыкновению своему:

— Береги теперь девочку. Сильно ей досталось. А литанию отдельную я по убиенным отслужу в субботу, перед всем собранием городским, чтобы подумали о том, что всякую болезнь надо лечить вовремя, а Племя Горы само не уймется, если ополчение не выступит. А то привыкли здесь к тихой жизни, расслабились.

За удивлением, вызванным столь непривычной речью священнослужителя, в которой не было ни слова о смирении или о том, как надо безропотно нести крест свой, я пропустил смысл последней фразы. А зря: именно в ней, как потом выяснилось, и было самое главное.

Покинув священника в его кабинете, мы направились в Церковь — свечки поставить за упокой. Тут все было как обычно — бабушка в церковной лавочке на входе продавала их по пятачку, по гривеннику и по полтиннику, затем был сам храм, без икон, простой и скромный, лишь витражи в белых стенах с изображением креста разбавляли его однообразие. Длинные скамейки рядами, где весь город мог усесться, кафедра проповедника. В альковах тоже простые кресты на стенках, тома Писания под стеклом и горящие свечи. И все.

Люди тоже были — кто молился тихо, кто свечки ставил, кто просто сидел на скамейках, погруженный в свои мысли. Отойдя в один из альковов, я зажег длинную желтую восковую свечу от еще горящего огарка, накапал воска и установил. Это за упокой души отца Веры, который даже в смерти своей спас меня, да и дочь свою. Земля пухом и царствие небесное, если такое все же есть. Поглядев искоса на тихо читающую молитву девочку, отошел в другой альков, где свечки ставили уже во здравие, да за нее и поставил. Пусть у нее все хорошо будет, а я уж присмотрю за этим, в меру своих сил.

В церкви пробыли недолго — с четверть часа всего. Вера опять поплакала, хоть я и не заметил, когда успела. Только на солнце увидел, что глаза у нее от слез опухли и покраснели. Сделал вид, что не заметил. Если прячет свое горе от окружающих, так и нечего в душу лезть.

— Нам на шхуну идти сейчас надо? — спросил я ее.

— Нет, там без нас справятся, — ответила она. — До восьмичасовых склянок можем своими делами заниматься.

— Ну раз можем, то пошли стрелять, — сказал я.

Вернулись мы вчера на шхуну часам к семи примерно. Долго стреляли в дюнах из «детской» однозарядки. Процесс получился куда как продолжительным, потому что одно дело — заниматься этим на механизированном стрельбище, и совсем другое — каждый раз бегать к мишени за итогами очередной «кучи». Надо было хотя бы подзорную трубу взять какую-нибудь. «Детская» винтовка оказалась все же серьезней мелкашки. Та и на сто метров уже с трудом, если только какой-нибудь «аншютц» да хорошими патронами, а эта винтовка, простая и легкая, и на двух сотнях вполне приемлемый результат давала. И пуля была посерьезней мелкашечной — грамма так под три, правда, мягкая, без оболочки, лишь в восковой бумажке по пояску, чтобы ствол свинцом не гадился излишне.

Заодно я пристрелял свой «винчестер», чего до сих пор не удосужился сделать. Потратил тридцать патронов, обеспечив себя на завтра занятием по переснаряжению, но зато разобрался, как надо целиться, чтобы метров за триста попадать четко, без промаха. Это ведь наука не такая очевидная, как на первый взгляд кажется. Пуля тяжелая, но летит относительно медленно, и траектория у нее крутая, так что стрелять из такого оружия надо уметь. А вообще его оптимально метров на двести использовать, не больше. А на все другие надобности «болт» держать.

Из револьверов тоже постреляли. Я Веру немного поучил получше управляться с ее «бульдогом», как, оказывается, здесь называли такой револьвер, хоть настоящий «бульдог» был совсем другим — с поочередным заряжанием. Но она и так неплоха была в этом деле. Пострелял и я. Купленный «смит», который здесь так и назывался, как Вера мне сказала, грохал солидно, патрон был достаточно мощный, с тяжелой пулей. Бил револьвер точно, в руке лежал хорошо, и после совсем недолгой практики я понял, что с десяти метров навскидку из него попаду врагу в любой глаз на выбор, с пятидесяти, прицелившись, могу и в башку, если противник двигаться не будет. А уж дальше — это как бог положит.

На обратном пути завернули в оружейный, где я прикупил еще по большой коробке новеньких латунных гильз обоих калибров, для винтовки и револьвера, и капсюлей, решив, что в будущем на тренировке экономить нельзя.

К этому времени Игнатий прибыл на борт с новой командой. Семь человек, все разного возраста — лет от двадцати до сорока с лишним, — крепкие, шумные и очень сноровистые. Каждый из них успел заменить шляпу на повязанную разноцветную косынку, которые в сочетании с бородатыми физиономиями и загаром цвета старого дерева делали их похожими на пиратов из детских книжек. К тому времени как мы с Верой пришли, шкипер их всех в работу успел запрячь — готовить шхуну к отплытию и разбираться с товаром, который тоже доставили и как раз успели сгрузить.

Спустился я в трюм, к «своему» столбу, чтобы убрать оружие и сумку с книгами, и обнаружил, что там стало намного теснее — ряды остро пахнущих зелеными яблоками бочек надвинулись на «спальный отсек», а кроме наших с Иваном коек там висели еще несколько, под каждой — по сундучку, и на каждом столбе, в изголовьях, — по винтовке, а у некоторых еще и по револьверу в кобуре. Ага, все не так просто здесь: получается не только команда, а заодно и отряд целый.

Вера сразу взялась за товарные книги, погрузившись в дела, Игнатий командовал напропалую с помощью немолодого крепыша с бородой веником, которого звали Глебом и который, по всему видать, был у прибывшей команды за главного. Как потом выяснил — боцманом он был.