Страхи мудреца. Книга 2 - Ротфусс Патрик "alex971". Страница 56

Она говорила знакомым, ненавязчиво-властным тоном, и я, не задумываясь, взялся за лунный луч, как если бы то была свисающая лоза. На миг я ощутил его в пальцах, прохладный и эфемерный. Я замер, ошеломленный, и внезапно лунный луч вновь сделался обычным лучом. Я несколько раз провел сквозь него рукой — никакого эффекта.

Фелуриан улыбнулась, протянула руку и взяла луч так непринужденно, словно ничего естественней и быть не могло. Свободной рукой она погладила меня по щеке, а потом снова занялась своим рукоделием, вплетая прядь лунного света в складки тени.

ГЛАВА 104

КТАЭХ

После того как Фелуриан помогла мне осознать, на что я способен, я принялся активнее помогать в изготовлении шаэда. Фелуриан, похоже, была довольна моими успехами, однако сам я испытывал разочарование. Тут не было ни правил, которым можно следовать, ни фактов, которые следовало запоминать. А потому ни мой проворный ум, ни цепкая актерская память ничем помочь не могли, и мне все казалось, что продвигаюсь я ужасно медленно.

Наконец я уже мог прикасаться к своему шаэду, не страшась его повредить, и менять его форму в соответствии со своими желаниями. Набив руку, я научился превращать его из короткой пелерины в длинную мантию с капюшоном и во что угодно между тем и другим.

И все же нечестно было бы утверждать, что я якобы приложил руку к его изготовлению. Это Фелуриан собрала тени и переплела их луной, огнем и дневным светом. А мой основной вклад состоял в том, что я посоветовал сделать в нем побольше маленьких кармашков.

После того как мы принесли шаэд в самый дневной свет, я решил, что работа наша окончена. Мое предположение утвердилось после того, как мы провели немало времени, купаясь, распевая песни и всячески наслаждаясь обществом друг друга.

Однако каждый раз, как я заговаривал о шаэде, Фелуриан уклонялась от темы. Я был не против, поскольку отвлекала она меня всегда чем-нибудь весьма приятным. Однако у меня сложилось впечатление, что он еще отчасти не закончен.

Как-то раз мы пробудились в объятиях друг друга, около часа целовались, чтобы нагулять аппетит, потом сели завтракать плодами и вкусным белым хлебом с медовыми сотами и оливками.

Потом Фелуриан посерьезнела и попросила у меня кусок железа.

Эта просьба меня удивила. Некоторое время назад я решил было вернуться к некоторым из своих мирских привычек. Я взял свою маленькую бритву и побрился, глядясь в поверхность озерца, как в зеркало. Поначалу Фелуриан была как будто рада моим гладким щекам и подбородку, но, когда я потянулся ее поцеловать, она отпихнула меня на расстояние вытянутой руки и фыркнула, как бы желая прочистить нос. Она сказала, что от меня несет железом, отправила меня в лес и велела не приходить, пока я не избавлюсь от этой жуткой горечи.

Так что я испытывал немалое любопытство, роясь в дорожном мешке в поисках куска сломанной железной пряжки. Я с опаской протянул его Фелуриан, как если бы давал острый нож ребенку.

— Зачем он тебе? — спросил я, стараясь не выказывать любопытства.

Фелуриан ничего не ответила. Она крепко сжала железку тремя пальцами, как будто то была змея, которая вот-вот вырвется и укусит. Губы у нее стянулись в ниточку, а глаза принялись светлеть и вместо привычного сумеречно-фиалкового цвета сделались синими, как глубокая вода.

— Может, я помогу? — вызвался я.

Она расхохоталась. Не тем звонким, переливчатым смехом, который я слышал так часто, а яростным, диким хохотом.

— Ты правда хочешь помочь? — спросила она. Рука, сжимавшая обломок железа, чуть заметно дрожала.

Я кивнул, немного напуганный.

— Тогда уйди!

Глаза ее менялись все сильнее, теперь они сделались голубовато-белыми.

— Сейчас мне не надо ни пламени, ни песен, ни вопросов.

Когда я не сдвинулся с места, она махнула рукой прочь.

— Ступай в лес. Далеко не уходи, но не тревожь меня столько времени, сколько нужно, чтобы четырежды слиться воедино.

И голос у нее тоже слегка изменился. Он был по-прежнему мягок, и все же в нем появилась какая-то ломкая резкость, которая меня тревожила.

Я уже собирался запротестовать, но тут она бросила на меня такой ужасный взгляд, что я, не раздумывая, кинулся в лес.

Некоторое время я бесцельно блуждал, пытаясь взять себя в руки. Это было нелегко: я был в чем мать родила, и меня только что прогнали прочь оттуда, где творилась серьезная магия, как мать прогоняет от кухонного очага назойливого малявку.

Тем не менее я понимал, что в течение некоторого времени на поляне лучше не появляться. А потому я обратился лицом в сторону Дня и отправился на разведку.

Не знаю, почему я в тот день забрел так далеко. Фелуриан же предупреждала меня, чтобы я держался поблизости, и я понимал, что это был разумный совет. Сотни сказок, слышанных мною в детстве, предупреждали о том, как опасно заблудиться в Фейе. Да ладно сказки — одних только историй, которых я наслушался от Фелуриан, должно было хватить, чтобы не забредать далеко от ее сумеречной рощи.

Полагаю, отчасти виной тому мое природное любопытство. Но основная причина все же в моей уязвленной гордости. Гордость и глупость, они всегда ходят рука об руку.

Я шел вперед добрый час. Небо надо мной мало-помалу светлело, и наконец наступил настоящий день. Я отыскал нечто вроде тропы, но никого живого не встречал, если не считать редких бабочек да проскакавшей вверху белки.

С каждым новым шагом меня все сильнее терзали скука и тревога одновременно. Но я же был в Фейе, в конце-то концов! Вокруг должны были твориться всякие чудеса. Где же стеклянные замки? Огненные фонтаны? Кровожадные троввы? Где босоногие старики, готовые поделиться мудрым советом?..

Деревья расступились, и передо мной распростерлись луга. Все места в Фейе, что показывала мне Фелуриан, были лесными. Очевидно, то был верный знак, что я забрел за пределы тех земель, где мне следовало находиться.

И тем не менее я шагал все дальше, с удовольствием подставляя кожу солнышку после того, как столько времени провел на сумрачной прогалине Фелуриан. Тропа, по которой я шел, похоже, вела к одинокому дереву, что стояло посреди луга. Я решил дойти до дерева, а потом уж повернуть обратно.

Однако сколько я ни шел, а дерево как будто ничуть не приближалось. Поначалу я счел это очередной причудой Фейе, но, по мере того как я упрямо шагал вперед, мне мало-помалу стало ясно, в чем причина. Дерево попросту было больше, чем я думал. Гораздо больше и гораздо дальше.

В конце концов оказалось, что тропа не ведет к дереву. Не доходя до него, она сворачивала в сторону, делая крюк не меньше километра. Я уже подумывал было повернуть назад, но тут мое внимание привлекло нечто цветное, мелькнувшее под деревом. После короткой борьбы любопытство одержало-таки верх, и я шагнул с тропы в высокую траву.

Подобных деревьев я никогда прежде не видел. Я медленно приблизился к нему. Оно напоминало огромную раскидистую иву, только листья пошире и более темные. У дерева была густая плакучая крона, усеянная бледными серовато-голубыми цветами.

Ветер налетел с другой стороны, и когда листва зашевелилась, я ощутил незнакомый сладкий аромат. Пахло дымом, пряностями, кожей и лимоном. Перед этим запахом невозможно было устоять. Нельзя сказать, чтобы он был аппетитный. Рот у меня не наполнился слюной, в животе не забурчало. И тем не менее, если бы я увидел на столе нечто, что так пахло, будь то даже булыжник или деревяшка, мне тут же захотелось бы сунуть это в рот. Не от голода, а из чистого любопытства, как маленькие дети, которые тянут в рот что попало.

Когда я подошел ближе, зрелище ошеломило меня своей красотой: на фоне темной зелени бросались в глаза бабочки, перепархивающие с ветки на ветку, пьющие нектар из бледных цветков. То, что я поначалу принял за клумбу у корней дерева, оказалось сплошным ковром бабочек. У меня захватило дух, и я остановился, не доходя метров двадцати до границ кроны, чтобы не спугнуть насекомых.