Похороны Великой Мамы (сборник) - Маркес Габриэль Гарсиа. Страница 4

Кончив гладить, Ана разделила белье на две равные стопки и собралась уходить.

– Возвращайся скорее, – сказал Дамасо.

– Как всегда.

Он последовал за ней в комнату.

– Вот тебе клетчатая рубашка, – произнесла Ана. – Во фланелевой показываться теперь не следует. – И, заглянув в его прозрачные кошачьи глаза, объяснила: – Почем знать, вдруг кто-нибудь тебя видел.

Дамасо вытер потные ладони о брюки.

– Никто меня не видел.

– Почем знать, – повторила Ана, подхватывая под мышки стопки белья. – И лучше тебе сейчас не выходить. Сначала пойду я, покручусь там немного. Я не подам виду, что мне это интересно.

Ничего определенного никто в городке не знал. Ане пришлось выслушать несколько раз, и каждый раз по-новому, подробности одного и того же события. Закончив разносить белье, она, вместо того чтобы, как всегда по субботам, отправиться на рынок, двинулась на площадь.

Ана увидела перед бильярдной меньше народу, чем ожидала. Несколько человек стояли и разговаривали в тени миндальных деревьев. Сирийцы, прикрыв от солнца головы цветными платками, обедали, и казалось, будто их лавки дремлют под своими брезентовыми навесами. В вестибюле гостиницы, развалясь в кресле-качалке, раскрыв рот и разбросав в стороны руки и ноги, спал человек. Все было парализовано полуденным зноем.

Ана прошла на некотором расстоянии от бильярдной. На пустыре перед входом стояли люди. И тогда она вспомнила то, что слышала от Дамасо и что знали все, но в памяти держали только завсегдатаи: задняя дверь бильярдной выходит на пустырь. Через минуту, прикрывая живот руками, она уже стояла в толпе и смотрела на взломанную дверь. Висячий замок остался цел, но одна из петель была вырвана. Какое-то время Ана созерцала плоды скромного труда одиночки, а потом с жалостью подумала о Дамасо.

– Кто это сделал? – спросила она, ни на кого не глядя.

– Неизвестно, – ответил ей кто-то. – Говорят, приезжий.

– Да уж, конечно, не наш, – отозвалась женщина за ее спиной. – У нас в городке воров нет. Все друг друга знают. Ана повернулась к ней и произнесла, улыбаясь:

– Это верно.

Она вся обливалась пoтом. Рядом стоял дряхлый старик, на его лысом черепе пролегли глубокие морщины.

– Много унесли? – поинтересовалась она.

– Двести песо и еще бильярдные шары, – ответил старик, пристально разглядывая ее. – Скоро глаз нельзя будет сомкнуть.

Ана отвернулась.

– Это верно.

Она покрыла голову платком и двинулась прочь. У Аны возникло ощущение, будто старик смотрит ей вслед.

С четверть часа люди на пустыре стояли тихо, словно за взломанной дверью лежал покойник. А потом народ зашевелился, все повернулись, и толпа вытекла на площадь.

Хозяин бильярдной стоял в дверях вместе с алькальдом и двумя полицейскими. Он был маленький и круглый, брюки без ремня туго обтягивали его большой живот, а очки на нем были похожи на те, которые делают для игры дети. От него исходило подавляющее всех чувство оскорбленного достоинства.

Его окружили. Ана, прислонившись к стене, стала слушать, что он рассказывает, и слушала до тех пор, пока толпа не начала редеть. Тогда, вся распаренная от жары, она отправилась домой и, миновав соседей, оживленно обсуждавших происшедшее, вошла в свою комнату.

Дамасо, провалявшийся все это время на кровати, снова и снова с удивлением думал, как это Ана, дожидаясь его прошлой ночью, могла не курить. Увидев, как она входит, улыбающаяся, и снимает с головы мокрый от пота платок, он раздавил едва начатую сигарету на земляном полу, густо усыпанном окурками, и с замиранием сердца спросил:

– Ну?

Ана опустилась возле кровати на колени.

– Так ты, оказывается, не только вор, но и обманщик.

– Почему?

– Ты сказал мне, что в ящике ничего не было.

Дамасо сдвинул брови.

– Да, ничего.

– Там было двести песо.

– Вранье! – Дамасо повысил голос, приподнялся, сел и продолжил: – Всего двадцать пять сентаво.

Она поверила.

– Старый разбойник, – произнес Дамасо, сжимая кулаки. – Хочет, чтобы ему рожу разукрасили.

Ана весело рассмеялась:

– Не болтай глупостей.

Он не выдержал и тоже расхохотался. Пока он брился, жена рассказала, чтo ей удалось узнать:

– Полиция ищет приезжего. Говорят, он приехал в четверг, а вчера вечером видели, как он крутился у двери. Говорят, его до сих пор не нашли.

Дамасо подумал о чужаке, которого никогда не видел, и на мгновение ему показалось, будто тот действительно виноват в происшедшем.

– Может, он уехал, – сказала Ана.

Как всегда, Дамасо понадобилось три часа, чтобы привести себя в порядок. Он тщательно подровнял усы, умылся в фонтане. Со страстью, которую за время, прошедшее с их первого вечера, так ничто и не могло потушить, Ана наблюдала долгую процедуру его причесывания. Когда она увидела, как он, в красной клетчатой рубашке, прежде чем выйти из дому, смотрится в зеркало, она показалась себе старой и неряшливой. Дамасо с легкостью профессионального боксера стал перед ней в боевую позицию. Она схватила его за руки.

– Деньги у тебя есть?

– Я богач, – улыбаясь, ответил он, – ведь у меня двести песо.

Ана отвернулась к стене, достала из-за корсажа скатанные в трубочку деньги и, вынув один песо, протянула мужу.

– На, Хорхе Негрете.

Вечером Дамасо оказался с друзьями на площади. Люди, прибывавшие на базар из соседних деревень, устраивались на ночлег прямо среди ларьков со снедью и лотерейных столиков, и едва наступила темнота, как уже отовсюду доносился храп. Друзей Дамасо, судя по всему, интересовало не столько ограбление бильярдной, сколько радиопередача с чемпионата по бейсболу, которую им не удалось послушать из-за того, что заведение было закрыто. За горячими спорами о чемпионате друзья не заметили, как очутились около кинотеатра. Не сговариваясь и не поинтересовавшись даже, что показывают, они взяли билеты.

Шел фильм с Кантинфласом, Дамасо сидел в первом ряду балкона и весело хохотал, не испытывая угрызений совести. Он чувствовал, что уже избавляется от своих переживаний. Была прекрасная июньская ночь, и в паузах между диалогами, когда слышался только стрекот проектора – будто моросил мелкий дождик, – над открытым кинотеатром нависало тяжелое молчание звезд.

Вдруг изображение на экране померкло, и из глубины партера послышался шум. Вспыхнул свет, и Дамасо показалось, будто его обнаружили и все на него смотрят. Он вскочил, но увидел, что зрители словно приросли к своим местам, а полицейский, намотав на руку ремень, яростно хлещет кого-то большой медной пряжкой. Хлестал он ею огромного негра. Закричали женщины, и полицейский тоже закричал, заглушая их голоса:

– Ворюга! Ворюга!

Негр покатился между рядами, преследуемый двумя другими полицейскими, которые били его по спине. Наконец им удалось схватить его. Тот, который хлестал пряжкой, своим ремнем скрутил ему руки за спиной, и все трое пинками погнали негра к двери. Все произошло очень быстро, и Дамасо понял, чтo случилось, когда негра уже выводили из зала. Рубашка на нем была разорвана, потное лицо вымазано пылью и кровью. Он по вторял, рыдая:

– Убийцы! Убийцы!

Свет погас, и снова стали показывать фильм.

Дамасо больше ни разу не засмеялся. Он курил сигарету за сигаретой и, глядя на экран, видел какие-то несвязные обрывки. Опять загорелся свет, и зрители стали переглядываться, словно напуганные явью.

– Вот здорово! – воскликнул кто-то рядом с ним.

– Кантинфлас хорош, – не взглянув на говорившего, произнес Дамасо.

Людской поток вынес его к двери. Торговки снедью, нагруженные своим имуществом, расходились по домам. Хотя шел двенадцатый час, на улице было много народу – дожидались зрителей, чтобы узнать от них, как поймали негра.

Дамасо прокрался в комнату так тихо, что, когда Ана в полусне почувствовала его присутствие, он, лежа на спине, докуривал уже вторую сигарету.

– Ужин на плите, – пробормотала она.