Проклятое время (Недобрый час) (другой перевод) - Маркес Габриэль Гарсиа. Страница 20

– Ну хорошо, а теперь расскажи мне.

Тринидад высморкалась в подол, проглотила вязкую, соленую от слез слюну, а потом заговорила снова своим низким, на редкость красивым голосом.

– Меня преследует мой дядя Амбросио, – сказала она.

– Как это?

– Он хочет, чтобы я позволила ему провести ночь в моей постели.

– Рассказывай дальше.

– Больше ничего не было, – сказала Тринидад. – Ничего, клянусь Богом.

– Не клянись, – наставительно сказал падре. И тихо, как в исповедальне, спросил: – Скажи, с кем ты спишь?

– С мамой и остальными женщинами, – ответила Тринидад. – Нас семь в одной комнате.

– А он?

– В другой комнате, где мужчины.

– А в твою комнату он не входил ни разу?

Тринидад покачала головой.

– Ну, не бойся, скажи мне всю правду, – не отставал от нее падре Анхель. – Он никогда не пытался войти в твою комнату?

– Один раз.

– Как это произошло?

– Не знаю, – сказала Тринидад. – Я проснулась и почувствовала – он лежит рядом, под моей москитной сеткой, такой тихонький; он сказал, что ничего мне не сделает, а хочет только со мной спать, потому что боится петухов.

– Каких петухов?

– Не знаю, – ответила Тринидад. – Так он мне сказал.

– А ты ему что сказала?

– Что если он не уйдет, я закричу и всех разбужу.

– И что же он тогда сделал?

– В этот момент Кастула проснулась и спросила меня, что случилось, а я сказала – ничего, наверно, ей просто что-то приснилось; а он лежал тихо-тихо, будто мертвец, и я даже не слышала, как он вылез из-под сетки.

– Он был одет, – почти утвердительно сказал падре.

– Как он обычно спит, – сказала Тринидад, – в одних кальсонах.

– Он пытался до тебя дотронуться?

– Нет, падре.

– Скажи мне правду.

– Я не обманываю, падре, – настаивала Тринидад. – Клянусь Господом нашим.

Падре Анхель снова поднял рукой ее подбородок и посмотрел в печальные влажные глаза.

– Почему ты скрывала это от меня?

– Я боялась.

– Чего?

– Не знаю, падре.

Он положил руку ей на плечо и начал говорить. Тринидад кивала в знак согласия. Потом они тихо молились вместе. Он молился самозабвенно, с каким-то страхом, оглядывая мысленно, насколько ему позволяла память, всю свою жизнь. В минуту, когда он давал ей отпущение грехов, его снова охватило предчувствие близкой беды.

Резким толчком алькальд открыл дверь и крикнул:

– Судья!

Из спальни, на ходу вытирая руки о юбку, вышла жена судьи Аркадио.

– Он не появлялся уже две ночи, – сказала она.

– Черт возьми! – выругался алькальд, – в канцелярии его вчера тоже не было. Я ищу его везде по неотложному делу, но никто понятия не имеет, где он обретается. Вы не знаете, где бы он мог быть?

Женщина пожала плечами:

– У блядей, как всегда.

Алькальд вышел, не затворив за собою двери, и зашагал в бильярдную, где из включенного на полную мощность музыкального автомата лилась слащавая песенка. Там он сразу прошел к отгороженному в глубине помещению и громко крикнул:

– Судья!

Хозяин, дон Роке, занятый переливанием рома в большую плетеную бутыль, оторвался от своего дела и прокричал в ответ:

– Его здесь нет, лейтенант!

Алькальд двинулся за ширму. Там сидели группами и играли в карты мужчины. Судьи Аркадио никто не видел.

– Вот черт, – сказал алькальд, – то-то у нас в городке про всех все знают.

– Узнайте лучше у того, кто наклеивает анонимки, – посоветовал дон Роке.

– Не долбай мне мозги этой писаниной! – огрызнулся алькальд.

Судьи Аркадио не оказалось и в суде. Было девять часов утра, а секретарь суда уже дремал, лежа в галерее патио. Алькальд направился в участок и приказал трем полицейским одеться и пойти поискать судью Аркадио в танцевальном зале или у трех известного рода женщин. После этого он снова побрел по улице, не думая о том, куда идет. Внезапно он увидел судью в парикмахерской – на лице его лежал компресс из горячего полотенца, а сам он сидел, широко расставив ноги.

– Черт подери, судья, – воскликнул алькальд, – я уже два дня вас ищу!

Парикмахер снял полотенце, и взору алькальда предстали опухшие глаза; на подбородке тенью лежала трехдневная щетина.

– Вас с собаками не сыщешь, а ваша жена рожает, – сказал алькальд.

Судья Аркадио вскочил:

– Дьявол!

Громко захохотав, алькальд толкнул его обратно кресло.

– Не валяйте дурака, – сказал он. – Я искал вас не поэтому.

Закрыв глаза, судья Аркадио снова откинулся в кресле.

– Кончайте бриться, и пойдем в суд, – сказал алькальд. – Я вас подожду.

Он сел на скамейку.

– Где вас черти носили?

– Да там, – неопределенно ответил судья.

Алькальд не был частым гостем в парикмахерской. Как-то раз он увидел прикрепленное к стене объявление: «Говорить о политике воспрещается», – но тогда оно показалось нормальным. На этот раз, однако, оно заставило его задуматься.

– Гуардиола! – позвал он.

Парикмахер вытер бритву о брюки и застыл в ожидании.

– Что такое, лейтенант?

– Кто уполномочил тебя это вывесить? – спросил, показывая на объявление, алькальд.

– Жизненный опыт, – ответил парикмахер.

– Запрещать может только правительство, – сказал он. – У нас демократия.

Парикмахер снова принялся за работу.

– Никто не вправе препятствовать людям выражать свои мысли, – продолжал алькальд, разрывая картонку.

Швырнув обрывки в мусорницу, он подошел к туалетному столику вымыть руки.

– Вот видишь, Гуардиола, – наставительно сказал судья, – к чему приводит лицемерие.

Алькальд посмотрел в зеркало на парикмахера и увидел, что тот поглощен работой. Пристально глядя на него, он начал вытирать руки.

– Разница между прежде и теперь, – сказал он, – состоит в том, что прежде распоряжались политиканы, а теперь – демократическое правительство.

– Слышал, Гуардиола? – сказал судья Аркадио, лицо которого было покрыто мыльной пеной.

– Так точно, – отозвался парикмахер.

Они вышли на улицу, и алькальд легонько подтолкнул судью Аркадио в сторону суда. Дождь зарядил надолго, и казалось, будто улицы вымощены мылом.

– Я считал и считаю, что парикмахерская – гнездо заговорщиков, – сказал алькальд.

– Дальше трепа дело не идет, – сказал судья Аркадио, – на этом все кончается.

– Как раз это мне и не нравится, – возразил алькальд. – Слишком уж они смирные.

– В истории человечества, – словно читая лекцию, сказал судья, – не зафиксировано ни одного парикмахера, который был бы заговорщиком, и ни одного портного, который таковым не был.

Алькальд держал судью Аркадио за локоть, покуда не усадил его во вращающееся кресло. В суд вошел, зевая, секретарь с напечатанным на машинке листком.

– Ну, – сказал ему алькальд, – принимаемся за работу.

Он сдвинул фуражку на затылок и взял у секретаря листок.

– Что это такое?

– Для судьи, – сказал секретарь. – Список тех, на кого не вывешивали листков.

Алькальд изумленно посмотрел на судью.

– Ядрена мать, – воскликнул он, – значит, и вы занялись этой хренью?

– Это как чтение детектива, – извиняющимся голосом сказал судья.

Алькальд пробежал глазами список.

– Хорошо придумано, – сказал секретарь. – Кто-нибудь из них наверняка и есть автор листков. Логично?

Судья взял список у алькальда.

– Ну не дурак ли? – сказал он, обращаясь к нему, а потом повернулся к секретарю: – Если я собираюсь наклеивать листки, то прежде всего, чтобы снять с себя подозрения, я наклею листок на свой собственный дом. – И спросил у алькальда: – Разве не так, лейтенант?

– Это дело не наше, – сказал алькальд. – Пусть люди разбираются сами, кто сочиняет эти листки, а нам над этим голову ломать не стоит.

Судья Аркадио изорвал список в клочки, скатал из них шар и бросил его в патио.

– Разумеется.

Но алькальд забыл об инциденте еще до того, как судья Аркадио это сказал. Упершись руками в стол, он заговорил: