Другие миры (сборник) - Тан Шон. Страница 39

– Тише, тише, – она обняла его, утешая тихо, истово, устремляя взгляд на мужчину: вдруг он встрепенется, вдруг очнется и встанет.

И правда. Стремительно прошлепали по полу голые ступни. Отец подбежал к ним. Мать вскрикнула, Сим почувствовал, как его вырвали у нее из рук. Он упал на каменный пол и покатился, вопя во всю мощь своих новых, розовых, влажных легких.

Иссеченное паутиной морщин лицо отца нависло над ним, острие ножа придвинулось. Словно вернулся один из кошмаров, преследовавших его еще до рождения, в материнской утробе. За пару мгновений – невозможных, сияющих – вопросы стаей пронеслись у Сима в мозгу. Высоко над ним висел нож, готовый упасть и убить, а в его новенькой маленькой головенке бушевали образы: жизнь в этой пещере, умирающие люди, увядание и безумие. Как сумел он все это понять? Он, новорожденное дитя? Неужели младенцы могут думать, видеть, понимать, толковать? Нет. Все не так! Невозможно! Но вот оно, происходит. И, что самое ужасное, – с ним. Он же прожил всего час! А через миг, вероятно, умрет.

Мать кинулась на спину отцу и вцепилась в оружие. Столкнулись два разума, и Сима захлестнула ужасающая, великолепная волна их эмоций.

– Дай мне убить его! – кричал отец, дыша хрипло, со всхлипами. – Для чего ему жить?

– Нет, нет, не смей! – твердила мать, извиваясь на громадной туше отца всем своим тщедушным старческим телом и хватаясь за нож. – Он должен жить! Вдруг у него есть будущее? Вдруг он проживет дольше нас и останется молодым!

Отец упал навзничь на каменное ложе. Там уже кто-то был – таращился, блестя глазами, из темноты. Крошечная девочка тихонько что-то жевала, водила ручкой, искала еду. Его сестра.

Мать выкрутила нож из отцовой руки и встала, всхлипывая и отбрасывая назад копну седеющих жестких волос.

– Не смей, или я убью тебя! – сказала она, глядя пылающим взглядом вниз, на мужа; губы ее дрожали и дергались. – Оставь в покое моих детей.

Старик сплюнул устало и горько и бессмысленно уставился в каменную колыбель.

– Одной восьмой ее жизни уже как не бывало, – вздохнул он. – А ей и невдомек. К чему это все? Зачем им жить?

Сим смотрел на мать, и та у него на глазах словно бы всколыхнулась и стала похожа на дым. Тонкое костлявое лицо ее заволокло лабиринтом морщинок. Она затряслась от боли и вынуждена была сесть возле него, прижимая нож к сморщенной груди. Как те старики в тоннеле, она на глазах старела, она умирала…

Сим закричал и больше не умолкал. Отовсюду, куда ни глянь, скалился ужас. Но тут какой-то чужой разум коснулся его. Инстинктивно Сим обернулся к каменной колыбели – и встретился глазами с Ночью, своей сестрой. Их сознания потерлись друг о друга, как встретившиеся во тьме пальцы. Симу стало спокойнее. Он начал учиться.

Отец вздохнул; веки сомкнулись над зелеными глазами.

– Покорми ребенка, – устало промолвил он. – Торопись. Уже почти светает, и это последний день нашей жизни, женщина. Покорми его. Пусть растет.

Сим затих, и новые образы, пробившись сквозь страх, затопили его сознание.

Планета была совсем рядом с солнцем. Ночи жгли холодом, дни тонули в огне. Невозможный и яростный мир. Люди жили в пещерах, спасаясь от дикой ночной стужи и дневного палящего зноя. Лишь на восходе и на закате воздух был сладостен и напоен цветами, и тогда пещерники выводили своих детей наружу, в голую каменную долину. На рассвете лед превращался в ручьи и реки; в сумерках огонь гас и воцарялась прохлада. В это недолгое время мягкой, пригодной для существования температуры люди бегали, играли, любили, освобождаясь от скального плена, и с ними всё на планете принималось жадно, неистово жить. В мгновение ока вырастали растения, птицы пулями чертили небо. Крошечные голенастые зверюшки лихорадочно шныряли по скалам; все старались успеть как следует пожить за этот краткий час передышки.

Да, это была совершенно невыносимая планета. Симу хватило пары часов после рождения, чтобы понять это. Память поколений расцвела в его голове. Всю свою жизнь он проведет в пещерах, не считая ежедневных двух часов снаружи. Здесь, в лабиринтах каменных комнат, он будет постоянно разговаривать, болтать и болтать с другими людьми, никогда не спать, думать, думать и грезить, лежа на спине; но не знать ни сна, ни покоя.

И жить ему суждено ровным счетом восемь дней.

Что за жестокая мысль!

Восемь дней.

Восемь коротеньких дней. Неправильно, невозможно – но факт. Еще в материнской утробе какая-то память крови, какой-то голос, далекий и дикий, поведал ему, что сделали его быстро и еще быстрее выбросят.

Роды в этом мире были стремительны, как удар ножа. Детство вспыхивало и гасло. Отрочество раскатывалось молнией в небе – успей увидать! Взросление было сном, зрелость – мифом, старость – реальностью, проворной и неотвратимой, а смерть – столь же быстрым и неизбежным финалом.

Всего через восемь дней он будет полуслепой, слабый, умирающий – как сейчас его отец, вот этот самый его отец, который бессильно таращится на свою жену и ребенка и плачет. Этот день – восьмая часть его жизни! Нужно успеть насладиться каждой его секундой. Нужно обыскать разумы родителей, может, там сыщется еще какое-то знание.

Потому что через несколько часов они будут мертвы.

Невероятная подлость! И это вот – жизнь? Разве не снились ему там, во внутренних морях материнского тела, долгие дни, холмы и долины не из жженого камня, а сплошь из зеленой листвы, с мягким и ласковым ветром? О, да! А если снились, должна же быть в этих снах какая-то правда. Но где найти эту другую жизнь? Как ее отыскать? И как успеть совершить такой подвиг за восемь кратких, утекающих сквозь пальцы дней?

Как вообще его народ угодил в этот кошмар?

Будто кнопку нажали у него в голове – и Сим увидал новую картинку. Металлические зерна, выброшенные в космос из далекого зеленого мира, испускающие длинные хвосты пламени, рушащиеся на эту мрачную планету. Из их искореженных оболочек выбираются мужчины и женщины.

Когда это было? О, очень давно. Десять тысяч дней назад. Жертвы крушения спрятались от солнца в пещерах. Огонь, лед и потопы смели прочь обломки металлических зерен. Планета терзала и мяла людей, как железо на наковальне. Солнечное излучение пропитывало их. Пульс ускорялся – двести, пятьсот, тысячу ударов в минуту. Шкура становилась толще, менялась кровь. Старость мчалась бегом. В пещерах рождались дети – быстрее, быстрее, быстрее. Как и все живое в этом мире, мужчины и женщины из зерен жили и умирали за неделю, оставляя себе на смену потомство.

Вот она, жизнь, подумал Сим. Это были не слова – слов он не знал, одни только образы, чьи-то старые воспоминания, телепатия, проникавшая сквозь плоть, камень и металл. Да, где-то в цепи поколений люди научились телепатии, научились хранить память вида – единственная отрада, единственная надежда в пучине ужаса. Значит, думал Сим, я пятитысячный в череде таких же обреченных, мимолетных поколений? Что же мне сделать, чтобы не умереть через восемь дней? Есть хоть какой-нибудь выход?

Еще одна картинка возникла внутри, и глаза его широко распахнулись от удивления.

За их каменистым ущельем, на невысокой горе покоилось идеальное, неповрежденное металлическое зернышко. Железный корабль, не тронутый ни обвалами, ни ржавчиной. Покинутый, но целый, рабочий. Единственный из всех, обрушившихся некогда на эту планету, – живой. Но, увы, он так далеко! И в нем не осталось никого, кто мог бы помочь. Но этот корабль на дальней горе – вот судьба, ради которой стоит расти и взрослеть. Единственная надежда на спасение.

Мысль его сделала виток.

В этой самой горе, где он появился на свет, в уединенной подземной келье работала горстка ученых. К ним он и пойдет – когда вырастет и наберется мудрости. Они тоже мечтают о спасении, о долгой жизни, о зеленых долинах и мягкой погоде. Они тоже жадным взором пожирают далекий корабль на каменном ложе, такой совершенный, что ни ржа, ни время не дерзают коснуться его.