Они появляются в полночь - Хэйнинг Питер. Страница 35

Она бросалась на дверцу с внутренней стороны, крича и завывая подобно зверю, попавшему в ловушку. Она обладала силой не меньшей, чем он, и на какую-то секунду в его душу закралось сомнение: а не победит ли она в их единоборстве? Но, пыхтя и потея, он удерживал дверцу плечом, упираясь ногами в земляной пол, и одновременно нашаривал крепкую щеколду. Вот пальцы его нашли спасительный запор и установили его на место. Все, теперь она никуда, голубушка, не денется.

— Темно! — стонала внутри ловушки Эльза Гаубер. — Темно… нет луны, луны… — Голос ее постепенно затих.

По отошел к грязной луже в углу. Вода была протухшей, глинистой — именно такой, какая сейчас нужна. Он опустил в лужу сложенные пригоршней ладони и, набрав грязи, с силой швырнул ее на дверцу. Одна пригоршня, другая, третья и еще, еще… Пользуясь ладонями как мастерком, он методично залепил все щели и трещины, покрывая доски толстым слоем грязи.

— Гаубер, — позвал он, переводя дыхание, — как вы?

— В порядке, как мне кажется.

Голос его удивительным образом окреп и звучал вполне нормально. Оглянувшись через плечо, По увидел, что Гаубер сам, без посторонней помощи, сумел подняться на ноги. Был он, конечно, неимоверно худ и бледен, но на ногах стоял твердо.

— А чем это вы заняты? — поинтересовался Гаубер.

— Законопачиваю ее, — пошутил писатель, снова и снова набирая полные пригоршни жидкой грязи. — Замуровываю ее навечно — и ее, и зло, которое она несет людям.

В голове его вдруг как искра пронеслась вдохновенная сцена, символическое зерно будущего рассказа: в нем мужчина замуровывает в простенок или в нишу, вроде этой, женщину. И вместе с ней — воплощение вселенского зла, принявшего обличье, скажем, черного кота.

Закончив наконец свой нелегкий труд, он выпрямился, глубоко вдохнул полной грудью затхлый воздух подземелья и улыбнулся. Даже в моменты смертельной опасности, в минуты труда, минуты невзгод и отчаянной нужды он всегда умудрялся придумывать сюжеты для все новых и новых рассказов. С ним всегда так и будет.

— Я не знаю, как мне вас благодарить, — бормотал Гаубер, сам не свой от счастью. — Я думаю, теперь все будет хорошо, если… если только она не выберется оттуда.

По прислушался к тому, что происходит внутри ниши, приблизив к дверце ухо.

— Ни шороха, ни единого звука, сэр. Пока она лишена лунного света, она лишена и своей силы и способности жить. Не могли бы вы помочь мне одеться? Я страшно замерз.

Теща встретила его на пороге дома, когда он вернулся на Спринг Гарден-стрит. Под белым вдовьим чепцом на ее костистой физиономии легко читалось выражение беспокойства за него. Она даже осунулась от волнения за беспутного зятя.

— Эдди, ты нездоров?

В такой форме она пыталась узнать у По, не пил ли он сегодня. Приглядевшись и принюхавшись, она установила, что худшие ее опасения оказались на этот раз напрасными:

— Нет, слава Богу! Но тебя так долго не было дома. А как ты выглядишь? Нет, ты на себя, посмотри: на кого ты похож! Грязный, чумазый, как не знаю кто. Ты обязан помыться сейчас же.

Он позволил ей провести себя на кухню, где она налила в таз теплой воды. И пока он отскребался, в голове его складывались самые банальные оправдания, вроде того, что, мол, отправился на длительную прогулку, чтобы набраться на свежем воздухе вдохновения, голова, мол, внезапно закружилась, она же знает, что это с ним случается, оступился, мол, в луже и так далее, и тому подобное.

— Я приготовлю тебе хорошего горячего кофе, ладно, Эдди? — заглянула на кухню проверить, как у него идут дела, заботливая теща.

— Да, если можно, — ответил По и отправился в свою комнату. Он зажег свечу, сел за стол и взял в руки перо.

Мозг его в этот момент напряженно работал: он придумывал и разрабатывал различные художественные ходы нового рассказа, зерно которого уже сложилось в голове в минуту вдохновения, которое посетило писателя в полуподвальном помещении дома Гаубера. Нет, это он отложит на завтра, чтобы поработать на свежую голову. Он надеется, что «Юнайтед Стэйтс Сэттердэй Пост» купит у него такую вещь. Название? Он назовет рассказ просто, без причуд: «Черный кот».

Да, но необходимо закончить сегодняшнюю работу! Как, с чего начать? И чем закончить? Если он напишет и опубликует все то, что с ним сегодня приключилось, то как ему оправдываться перед публикой и критиками, перед все более громкой молвой о его, видите ли, безумии? Ситуация, надо сказать, не из приятных.

Он решил, что забудет все, что с ним произошло, — если сможет. Постарается искать спокойной компании, житейского благополучия и покоя, может быть, напишет немного легкой поэзии, какие-нибудь юмористические статьи, рассказы. В первый раз за всю свою жизнь он чувствовал, что сыт по горло зловещими темами.

Он быстро дописал последний абзац эссе:

«Бывают мгновения, когда даже бесстрастному взору Разума печальное Бытие человеческое представляется подобным Аду, но нашему воображению не дано безнаказанно проникать в сокровенные глубины. Увы! Зловещий легион могильных ужасов нельзя считать лишь пустым вымыслом; но подобные демонам, которые сопутствовали Афрасиабу в его плавании по Оксусу, они должны спать, иначе растерзают нас, — а мы не должны посягать на их сон, иначе нам не миновать погибели».

Вот этого для публики будет вполне достаточно, решил Эдгар Аллан По. В любом случае этого хватит для филадельфийской «Доллар Ньюспэйпер».

Теща принесла ему кофе.

Питер Шуйлер Миллер

Над рекой

Очертания его тела обрисовались в замерзшей грязи, в которой он лежал ничком под упавшим деревом. Следы на начинавшем таять снегу были отчетливыми, а там, где он взбирался на скалу, они образовали темные мокрые проталины. Он лежал здесь давно, настолько давно, чтобы время успело потерять для него всякий смысл и значение.

Над ближней горой вставала луна, белая и полная, с вытравленным на серебряном диске узором голых ветвей деревьев. Лунный свет упал на распростертое тело, и он повернулся к ночному светилу лицом. Луна освещала своим магическим светом этот мир деревьев и скал, частью которого являлся и он, давая этому миру жизнь и новые силы; осветила и его лицо с запавшими сверкающими глазами и опухшими синеватыми щеками.

Ночь была теплой. В долине снег давно уже сошел, из влажной весенней земли пробивались ростки цветов, во всех низких заболоченных местах наперебой соревновались в красноречии лягушки, крупная форель резвилась в омутах реки. Шел май месяц, но на горе, под уступами скал северного ее склона, куда лучи солнца никогда не доставали, все еще лежал глубокий снег, покрытый голубоватой коркой льда, и в черной грязи под деревьями, росшими по склону, поблескивали иголки инея.

Всю ночь напролет в теплом, нагретом за день воздухе летели, пересекая лунный диск, стаи перелетных птиц.

И всю ночь с высоты раздавалась их перекличка, долетавшая до земли из темных высот словно отзвуки других миров. Но среди всех ночных голосов был один — громче, явственней и настойчивей всех прочих. Он то звучал ударами в хрустальные тарелки, то отзывался проказливым хихиканьем эльфов и всегда сопровождался нескончаемым тихим шепотом. То был голос реки.

Но он не слышал ничего этого, оставаясь на том же самом месте, где его впервые разбудило полнолуние, он поднимал лицо к волшебному небесному фонарю, упиваясь сверкающим его светом, проходящим огнем по его жилам, словно глоток давно забытого волшебного напитка из другого, прошлого, мира. Лунный свет разгонял тупую боль, которой холод наполнял его конечности и рассудок. Он впитывал живительное сияние, как впитывал его и весь окружающий мир, где каждый уголок светился своим собственным, неповторимым бледным светом.