Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери (сборник) - Мино Джо. Страница 64

– Кость на рукоятке ножа принадлежит земле. Это была волчья кость. Кость Зоры.

Я не собирался пугать Нору, но почти завопил:

– Чья? Зоры или Норы?

Я надеялся, что она просто назвала свое имя. Но уже знал, что это не так. Разумеется, я сразу вспомнил древнюю богиню полуночи и рассвета, темную женщину Зорайю, о которой нам, детям, рассказывали бабуля и бабушка Сала.

Нора меня не поняла. Она расхохоталась и снова стала собой.

– Кто такая Зора? – хихикала она. – Ты забыл, как меня зовут? Нора!

Она взяла бутылку пива из ведра со льдом – оглянулась, чтобы убедиться, что родители этого не видели, – и нагнулась, чтобы поднять с пола крест.

– Очень красивая вещь. Спасибо, Джек.

Нора потянулась, чтобы по-девичьи обнять его в знак благодарности. Но лицо Джеки было белым и влажным, как сырое тесто. Он напрягся и отпрянул от Норы, не сказав ни слова. Всего секунду Джеки с Норой смотрели друг другу в глаза, словно их связывала невидимая проволока. Милая, привычная улыбка Норы исчезла с ее лица. Она густо покраснела, будто кто-то плеснул ей в лицо ковшик женских румян. Потом Нора вцепилась в подол и развернулась, как в танце, – обычно она так делала, чтобы все разглядели ее стройные ноги в хлопковом колоколе юбки.

– Увидимся, ребята, – крикнула она нам.

– Ты тоже слышал, – сказал мне Джеки очень тихо, чтобы никто из толпившихся вокруг него не услышал.

Он вынул нож из кармана и предложил мне. Я не взял. Я выставил перед собой ладони, словно заслоняясь от огня. Джеки сказал:

– Давай, Ян, отдай его в Военный музей. Бесплатно.

Я ответил, что скажу дедуле, чтобы тот отнес его в музей, а пока пускай Джеки уберет эту штуку.

Мы оба знали, что дедуля этого не сделает. Мы не знали, был ли нож проклятым до того, как Джеки с его помощью вломился в склеп, – проклят нашим предком-солдатом, который украл его у умирающего, – или же дело было во вскрытой могиле? Но мы знали, что проклятье перешло с ножа на Джеки, и неважно, сколько он вырежет крестов. Мы видели, что оно было настолько сильным, что на минуту перекинулось даже на Нору. Черт знает почему. Может, из-за многих слоев грехов, старых и новых, в которых сам Джеки, возможно, был не виноват, просто нож лежал в коробке, ждал момента и набросился на ничего не подозревающую жертву, изменяя ее, шаг за шагом, превращая частицы добра в гниль.

Я быстро сказал кузену:

– Все кончилось. Странная была штука, но случаются и более странные вещи.

– Неважно, – сказал в конце концов Джеки, после того как подошел к столу и опрокинул стопку виски. – Ничего уже не исправить.

Он провел рукой по ежику волос и сжал лоб. Затем потянул за руку Патрисию Финниан и закружился с ней так, что их бедра свивались, подобно змеям. А потом они уехали. Вдвоем. Когда они вернулись, гости давно разошлись. Я услышал, как подъехала машина, лишь потому что не мог заснуть. Думаю, Патрисии не впервой было заявляться домой на рассвете, а вот тетя Мэгги утром была в ярости. Она грохнула чашку с кофе на стол перед Джеки, словно хотела облить его и обварить. Но Джеки дал понять, что он больше не маменькин сынок, и только попросил сахара. Если ему можно было отправиться на войну, то провести ночь с женщиной он тем более имел право.

Вечером, в честь наступающего Рождества, мы все поставили ноги на топор, лежащий под столом, – семейная традиция, на удачу на следующий год. Дядя Гастон и дядя Жозеф тоже были с нами. Они подняли бокалы за Джеки и за меня.

– За пару валетов, – провозгласил дядя Жозеф, потом поглядел на реба Яворски, который зашел к нам на ужин, хотя наши странные обычаи ничего не значили ни для него, ни для его жены и трех детей, как, впрочем, и их обычаи для нас.

– За бубнового короля, короля бриллиантов, – добавил дядя Жозеф.

Мистер Яворски покраснел. Думаю, заговаривать о чьем-то богатстве было дурным тоном. Хорошо, что зашел реб Яворски. Как и мы, он приехал из Европы и тоже волновался за тех, кто там остался. Дети у него были еще маленькие, в солдаты не годились, а сам он был слишком стар для армии. Но в Польше у него оставался брат.

Я отвез Джеки на вокзал на его машине. На нем была зеленая форма. Он смахнул рукавом какую-то грязь с черного капота. Я отдал кузену вещмешок и попросил его не изображать из себя героя.

– Только не я, братец Ян, – ответил Джеки. – В один прекрасный день я вернусь за сладкой Патрисией.

Но когда я потянулся, чтобы обнять его, он отстранился.

– Бывай, – сказал он и пошел вверх по лестнице.

Это было неправильно. Все это было неправильно – мы не должны были так расставаться. Я подумал, что Джеки не хочет, чтобы эта непонятная пакость перескочила на меня.

Женился я довольно молодым.

Джоани только исполнилось семнадцать, но она уже расцвела. Мы долго ходили на танцы и в кино, прежде чем завели детей – наши сверстники давно уже стали мамами и папами.

Моя поездка на могилу Джеки была почти спонтанной: я просто сел в самолет и полетел. У меня было не так много свободного времени, учитывая, что требовалось помогать Джоани и девочкам, не говоря уже о том, что я стал владельцем «Николаи и Николаи: Сантехника и отопление». Но сама Джоани сказала мне, чтобы я ехал, что Сэм, мой помощник, неделю как-нибудь управится и без меня. Она знала, что меня грызут мысли о Джеки, она слышала от своей матери, как близки мы с ним были в детстве. Денег на дорогу мне хватало, а Джоани не выказала ни малейшего желания ехать со мной. Для нее Восточная Европа все еще оставалась кровавым местом. Под словом «путешествие» она понимала поездку в Калифорнию или Флориду. Ехать на землю предков ей совсем не хотелось.

– Ты был добр ко мне, Джан, – сказала она очень серьезно. – Ты не пил, ни разу не повысил голос на меня или детей. Если тебе необходимо это сделать, то делай.

Кошмары начались задолго до нашей женитьбы. Кажется, Джоани надеялась, что поездка поможет мне от них избавиться.

По прибытии я арендовал в аэропорту какую-то развалюху и поехал по узким дорогам среди лесистых холмов. Нужное место я отыскал без труда – там было все точно так, как описывал мне в письмах боевой товарищ Джеки по имени Антон. Он рассказал, как они отбились ночью от своего подразделения и «словно с каждым вдохом глотали туман». Их окружали Карпатские горы.

Наступил март, но леса были темными и полными снега. Они нашли какую-то полянку, и Джеки вынул нож, чтобы настрогать лучин на растопку. Еще он заточил веточку на случай, если они увидят кролика. Из еды у них остались лишь старые галеты. На солдатах были теплые шапки и шинели, но обувь насквозь промокла.

Они забрели так далеко, что уже не слышали выстрелов с поля боя.

Наконец, они нарубили хвойных веток и сгрудились у костра, чтобы согреться.

Незадолго до полуночи Антон проснулся, услышав голос Джеки. Он открыл глаза.

На поляне, прямо в снегу, стояла женщина в длинном белом платье, с непокрытой головой и короткими черными волосами. На ней не было теплой одежды, но женщина, кажется, не мерзла. Она стояла, протянув руку.

– Это был не я, – умолял Джеки. – Это мой дед, нет, мой прадед забрал его. А с кольцами – тогда я был лишь ребенком, глупым ребенком. Многие делают вещи и похуже.

Женщина лишь покачала головой и протянула руку. Наконец, Джеки вложил барловский нож в ее ладонь.

Нож провалился сквозь нее и звякнул о камень.

Антон писал, что он пытался заснуть. Он лег и закрыл глаза. Он лежал лицом в снегу и не двигался, пока кожа не начала гореть. Когда он хотел пить, то ел снег. Так тянулись часы. Антон накинул на голову зеленую шинель и не шевельнулся, даже когда услышал крик Джеки. Он был похож на нас, бабушка рассказывала ему истории про Вилли и Вампира. Прекрасная дева без теплой одежды, думал он, ее нежная кожа беззащитна перед ветром. Полураздетая, с голыми руками. Сумасшедшая, решил он, из больницы, обозначенной на их карте. Эта бедная земля, которую футболят друг другу большие страны-задиры. Но все это время, даже под шинелью, он ощущал присутствие той женщины, беззвучное и терпеливое. Наконец она сказала: