Песнь жизни (СИ) - Лисина Александра. Страница 44

– Подумаешь, цаца. Был бы он настоящим, взял бы у эльфов пару уроков. Глядишь, толк бы и вышел. Ну и что, что снобы? Подслушал бы, в конце концов! Или подсмотрел, что ли! А играть чужую мелодию на неподходящем инструменте – хуже оскорбления для красивой песни не придумаешь. Был бы здесь кто из Перворожденных, уши бы ему обрезал, чтоб не зазнавался. А то ишь, моду взял – горланить то, о чем понятия не имеет!

Лютнист сжал лютню с такой силой, что побелели пальцы на костяшках.

– Так сыграй… сопляк… будь добр! И так, чтобы я понял разницу, – процедил он, буравя Белку ненавидящим взглядом. – Полсотни твои, если сумеешь.

– Ты спятил?! – немедленно возмутилась труппа.

– Нет. Если у него получится, еще и приплачу.

– Идет, – спокойно кивнула Гончая.

– Но если нет… – зловеще оскалился парень. – Не обессудь: лично выпорю так, что шкура будет клочьями слезать. Месяц сидеть на заднице не сможешь, а плакать будешь только кровавыми слезами, ибо пощады не жди. Верно, братья? Потому как, судя по всему, полусотни золотых у него с собой нет.

– Идет, – повторила она, нимало не смутившись. – Но с одним условием: вы не мешаете мне до тех пор, пока я не закончу. Никто из вас ко мне не притронется. Сами не подойдете близко, пока буду играть, и другим не позволите.

– Договорились, – прошипел лютнист и повернулся к жадно прислушивающейся толпе. – Все слышали? Пока этот… играет, никто его и пальцем не тронет! А если сбежать надумает или обдурить как…

– Да пусть играет уже, – басом отозвался кто-то. – Отсель не сбежит – мигом выловим засранца. А коли помочь надо в порке, так я сам кнут одолжу. Пусть знает потом, как добрых людей срамить.

Белка хмыкнула.

– Какой заботливый… гляди, чтоб тебе самому зад-то не надрали. А то брюхо отрастил, как у бабы беременной, и туда же – учить жизни. Только и отваги, что с пацанами воевать, да кошек шугать на заборе. Вояка!

Она сделала вид, что не заметила побагровевшего толстяка из второго ряда, легким шагом подошла к краю помоста и бесстрашно уселась, свесив ноги и почти скрывшись из глаз за многочисленными макушками зрителей. В толпе кто-то хохотнул в предвкушении славной забавы, кто-то укоризненно покачал головой, кто-то возмущенно заворчал, а у кого-то сам собой исторгнулся печальный вздох – попадет мальчишка под раздачу. Ой, попадет: Золотой Дождь не зря считался лучшим голосом этих мест. Бывало, даже в столицу приглашали, а тут – какой-то наглый стервец вздумал в нем сомневаться.

Линнувиэль покачал головой и, мудро накинув капюшон, принялся протискиваться дальше, чтобы успеть к развязке. Аззар, с точностью повторив его движение, ужом ввинтился следом, стараясь не слишком сильно толкаться, чтобы соседи раньше времени не всполошились и не увидели, кого именно принесла нелегкая ко вздумавшей ерепениться Гончей. Белка, тем временем, презрительно фыркнула на предложенную кем-то старую лютню, вытащила из внутреннего кармашка простую деревянную флейту и, деловито скрестив ноги, поднесла к губам. Под многочисленные смешки прикрыла глаза и…

Эльфы одновременно споткнулись, ошарашено вскинув остановившиеся взгляды, когда над площадью полилась знаменитая колыбельная, под которую они некогда учились засыпать. Мягкая, нежная и приятно теплая, она трепетно обняла их, как заботливые руки матери, и стремглав унесла на многие десятилетия назад, когда точно так же ее пели знакомые до боли голоса родных. Она тихим перезвоном невидимых колокольчиков разлетелась над замершей толпой, обласкала и приютила заблудившиеся в сомнениях души, обнадежила, успокоила. Она принесла с собой мир, удивительную гармонию, тронула каждую душу и коснулась каждого разума. Мягкой волной омыла чужие слезы, незаметно вторглась в очерствевшие сердца, тихим смехом прозвенела в оглушительной тишине, а потом плавно вернулась к хозяйке. С тем, чтобы через пару мгновений вновь зазвучать, но уже с новой силой.

Линнувиэль непонимающе моргнул, разглядев странно размякшие физиономии вокруг – люди стояли, не дыша и боясь потревожить юного флейтиста. Все, как один, жадно смотрели на его изменившееся лицо, с которого ушла недавняя ожесточенность, бесследно исчезла насмешка, смутное беспокойство, куда-то пропало презрение… сейчас Белка просто играла. Но играла так, что в горле сам собой вставал тесный комок, сердце начинало неистово колотиться, а нечаянно разбуженная душа сладко замирала от восторга.

Карраш счастливо вздохнул и умильно наклонил голову, с трепетом и благодарностью внимая этой дивной мелодии, которую недавно посмел испоганить дурной человек. Но он простил его, как уже простила Белка, потому что ее колыбельная не позволяла держать на него зла: просто глупый человечек, который взялся не за свое дело. И тихо льющаяся мелодия лишь красноречиво это подтверждала. Потому что, хоть и похожа была на ту, что исполнил недавно лютнист, но все равно разительно от нее отличалась, как разнится от мусорной шелухи блестящая на солнце жемчужина. Как отличались от смертных сами Перворожденные. И как отчетливо видна была разница между старой, рассохшейся лютней и скромной, нечем не украшенной флейтой из эльфийской "поющей" ивы.

Белка, приоткрыв один глаз, при виде красноречивых физиономий вокруг удовлетворенно кивнула, а потом вдруг проказливо улыбнулась, и мелодия плавно поменяла тональность. Она не стала резче или грубее, не потеряла изумительной чистоты звучания, не прибрела свойственную народным песням ритмичность. И только поэтому пораженные до глубины души эльфы далеко не сразу осознали, что нахальная Гончая и здесь не преминула испытать их терпение, потому как нежная колыбельная неуловимо перешла в знакомые до отвращения "Откровения лесной нимфы".

Карраш, первым почувствовав неладное, восторженно хрюкнул, предвкушая очередную забаву. Молчаливая и потрясенная труппа во главе с известным флейтистом просто обмерла, неверяще таращась в спину дерзкого сопляка. А слегка одурманенная толпа лишь через пару долгих минут вышла из навеянной Белкой дремы и только тогда, шалея от чужой дерзости, с замиранием сердца вдруг осознала, что проклятая песня не просто исполняется в центре большого города, в который нередко заглядывают Перворожденные. Не только на самой главной ее площади. Не просто при полном аншлаге, но еще и (о, кощунство!) на исконно эльфийском инструменте!!

Аззар стремительно побледнел.

– Что он творит?! – простонал он, чуть не схватившись за сердце.

Линнувиэль охнул и рванулся вперед, пока никто из присутствующих не сообразил грубо заткнуть расшалившуюся Гончую. Более того, правильно приметил с другой стороны площади две знакомые светлые гривы и совсем похолодел. Сейчас что-то бу-у-дет…

Но нет: прервать ее ни один из смертных не решился – данное во всеуслышание слово не рискнул нарушить даже Золотой Дождь, который стоял возле Белки, ни жив ни мертв, и лихорадочно искал способ выкрутиться из сложившейся ситуации. Тогда как другие его соседи неожиданно начали пятиться к противоположному концу неширокого помоста, постепенно сбиваясь в нервно икающую кучу, потому как с высоты своего незавидного положения со всей ясностью вдруг осознали, что сейчас кого-то будут медленно убивать.

До злополучного места они добрались одновременно: двое Темных эльфов, мысленно костерящих коварную нахалку на чем свет стоит, и парочка Светлых, которых невесть какими путями занесло в окрестности Центральной площади. Может, разодетые в пух и прах гордецы заехали перекусить и отдохнуть с дороги. Может, уже несколько дней уже кружили по городу в поисках одной им ведомой цели (и тогда сразу становится понятным, почему при звуках провокационной мелодии присутствующие так резко напряглись). А может, просто случайно проходили мимо и услышали гнусный результат "народного творчества"… подробности рокового стечения обстоятельств большинству присутствующих так и остались неясны. Но, как бы то ни было, направлялись остроухие точнехонько к самозабвенно играющей Белке и со вполне определенными намерениями.