Шанс дается лишь раз (СИ) - Чернышова Алиса. Страница 18

Мирими Оновьем за тот грустный год постарела, пожалуй, больше, чем за прошедшую пятилетку. На плечи этой невысокой, большеглазой женщины неожиданно легла забота и о доме, и о саде, и о ферме. Последним тяжким камнем на её шею повисло предательство мужа, которое окончательно стёрло с тонких губ весёлую улыбку. Неудивительно, что здоровье женщины стало ещё больше ухудшаться, а во взгляде, которым она приветствовала дочь, с каждым днём становилось все меньше тепла. Кирени, разумеется, чувствовала напряжение, витавшее в доме, и старалась оставаться там как можно реже. Тогда девочка искренне считала именно себя причиной ссор родителей и ненавидела себя за это.

Очередным ударом стала смерть любимой бабушки, матери Кимата, которая всегда была главным союзником Кири. На погребении, глядя, как ярко полыхает костёр, маленькая муэти была спокойна и собрана, за что молва мгновенно осудила её и освистала. За Кирени стараниями вдовушек закрепилась слава жестокой и неблагодарной особы. Никому из них, лицемерно плакавших и кричавших, и в голову бы не пришло, сколько горя плещется в глубине её души.

Тучи над домом Кирени все больше и больше сгущались, потому никого из сплетников не удивило, что в конце года гром грянул. Повод был прост: пришло время оплачивать обучение девочки в школе. Кимат обычно просто недовольно морщился, когда нужно было тратить деньги на столь «бесполезное» занятие, однако на этот раз молчаливым недовольством он не ограничился. Явившись домой не слишком трезвым, мужчина кричал, топал ногами и проклинал «демоново отродье и его глупые увлечения». В тот вечер было сказано много жестоких и несправедливых слов. Такова природа многих взрослых людей: они умеют говорить гадости и подлости только лишь для того, чтобы на следующий день все забыть и снова жить, не чувствуя, как осадок от сказанного вонючими помоями плещется в глубинах их душонок. К сожалению, дети устроены совсем иначе, и любые слова, сказанные в горячечном запале, они принимают за чистую монету.

Не исключено, что, отоспавшись и протрезвев, Кимат всё же отдал бы необходимую сумму «бесполезной неблагодарной уродине» — все же, в глубине души он прекрасно понимал, что это его дочь и она ни в чём не виновата. Возможно, Мирими, превозмогая боль в синяках, приготовила бы на следующий день обожаемые девочкой пироги с вишней, чтобы заглушить совесть и успокоить чувство вины. Всё может быть, но Кирени, из-за сезона дождей пришедшая домой раньше обычного, уяснила для себя из разговора родителей только одно: именно она виновата в том, что отец пьёт, поздно возвращается и бьёт маму.

Это открытие стало для десятилетней девочки ужасным ударом. Невзирая на дождь, стеной застилавший всё вокруг, Кирени пулей вылетела из прихожей, и, оскальзываясь на лужах, стремительно побежала прочь. В её душе ворочались, как грозовые тучи, тысячи чувств, подталкивая к самому важному и сложному выбору в её жизни.

Когда промокшая насквозь, обессилевшая девочка устало присела на доски школьного крыльца, спрятавшись под козырёк, на улице окончательно стемнело. Ветер доносил гулкие раскаты грома, дождь слегка поутих и моросил, заставляя рябить громадные лужи — типичная погода для сезона дождей.

Там, вздрагивая от промозглого холода, Кирени окончательно всё решила. Странно, но в тот момент на душу её упало какое-то непонятное умиротворение. С трудом поднявшись на ноги, она направилась в сторону деревни, туда, где жил её единственный в мире друг.

Желтоглазый светловолосый Кайил был на два года старше её самой. В своей школе они были лучшими учениками, и с самых первых дней между ними установилась жестокая конкуренция. Омали, хотя и была младше, быстрее усваивала информацию, вела себя исключительно скромно и пользовалась большой любовью у мадам Ширили, заведующей школой. Девочка с упоением читала жития Императоров, восхищалась пэрами и втайне мечтала быть к этим господам поближе. С какой стороны ни глянь, скромная калека, умная и благонадёжная, подходила под требования сельской школы. Не понимая причин этого, Кири, тем не менее, интуитивно ощущала, как следует себя вести: не задавала лишних вопросов, писала длинные произведения о величии Ишшарры, низко кланялась госпоже Ширили и никому никогда не рассказывала о своих мечтах.

Кайил был полной противоположностью маленькой муэти: загорелый, сильный физически, шумный, громкий и озорной, он был центром всех компаний. Кирени казалось, что этот мальчишка, куда бы он ни пошёл, излучает тепло, энергию и свет. У него обо всём было свое собственное мнение, зачастую совершенно не соответствующее школьному уставу. На уроках истории Кайил постоянно задавал вопросы, порой неприятные, презрительно фыркал, когда заходила речь о величии пэров, и морщился, едва завидев госпожу Ширили. Ко всему прочему, он происходил из неблагонадежного рода: по слухам, его отца с позором изгнали из столицы, а мать с дедом казнили за — страшно сказать! — прилюдную хулу на Императора.

Отец Кайила был высоким широкоплечим мужчиной с постоянно подрагивающей правой бровью и пальцами левой руки, не работающими от многочисленных переломов, неправильно сросшихся. Этот несчастный исправно ходил в храм, восхвалял направо и налево Императора, однако людская молва всюду следовала за ним, обличая предателем.

В какой момент соперничество столь противоположных детей перешло в дружбу, сказать сложно. Пожалуй, произошло это в тот день, когда Кирени спрятала от учительницы нарисованную Кайилом карикатуру. По крайней мере, после того случая Кайил стал смотреть на беловолосую тихоню иначе, порой откровенно защищая от других учеников.

Именно к этому человеку постучалась в дверь девочка, надеясь на помощь. Он не отказал.

На следующее же утро двое детей, затемно пробравшихся на торговый обоз, идущий в столицу, спрятались там. Под плотным вонючим тентом, свернувшись клубочками среди тюков с различными товарами, отправилась в первое своё путешествие девочка, которой в будущем было суждено навсегда изменить Ишшарру.

Много лет спустя, глядя, как дождь заливает оконное стекло, Снежная Пэри запишет в одной из последних глав своего «Сказания»: «Если задуматься об этом, Кайил с самого начала был обречён на ту судьбу, которую избрал. Будучи от природы личностью весьма незаурядной, огненной и непримиримой, он был противоположен мне, воплощавшей воду и луну. Он был истинным сыном солнца, болезненно ярким, обжигающим, и за годы, им прожитые, он так и не научился мириться с тем, что неизбежно. Его жизнь вечно была бунтом и протестом: против покорности отца, смерти матери, презрения других людей… Но того, что он сделал для меня тогда, много лет назад, я не забуду никогда: он был первым, кто действительно в меня поверил»

Глава 7. Секреты, чучело и странное чаепитие

Из омута воспоминаний меня вырвал стук в дверь. Сердце непроизвольно забилось быстрее в предвкушении: кажется, его высочество желает пообщаться со мною? Чем кончится наш разговор, не даст ли он мне новые фрагменты головоломки? А вдруг… это не Эйтан? Кто тогда?

— Войдите! — бросила я равнодушно, разворачиваясь к окну. Дверь негромко скрипнула, впуская визитёра в комнату. Я рассматривала потеки воды на стекле, растягивая момент неизвестности, заставляющий кровь быстрее течь по жилам.

— Омали? С тобой все в порядке, так ведь? — окликнул меня подозрительно знакомый голос, заставив изумлённо застыть. Марита?! Но что она…

— Диран отправился на дежурство, а я принесла еду и решила помочь с уборкой. И ещё — мне нужно тебе много рассказать! — девушка тепло улыбнулась, старательно отводя глаза.

Я стиснула зубы, стараясь подавить непрошенное бешенство, смешанное с… благодарностью? Пусть век живут человеческие противоречия! Сколько бы я ни пряталась за щитами отчужденности и холодности, не признать очевидное было бы глупо: с каждым днём Марита и Диран подбирались все ближе к черте, за которой кончаются вежливые, пустые улыбки приятелей, приправленные глупыми диалогами о судьбе общих знакомых, работе и погоде за окном. Нет, с недавних пор эти двое начали значить для меня куда как больше, ведь мы, кажется, все же были друзьями, пусть и совсем непохожими друг на друга.