Купальская ночь - Вернер Елена. Страница 36

Девушка была подавлена. Ей хотелось оправдаться, но не получалось найти нужных слов. Солнце зашло за облако, подул ветерок, и ей вдруг стало холодно в непросохшем купальнике. Она почувствовала себя мокрой курицей – во всех смыслах.

И, вместо того, чтобы оправдываться, от обиды и унижения она начала нападать сама.

– У тебя сегодня день рождения?

– Да.

– Почему ты мне не сказал?

– Ну, день и день… Для меня он не какой-то особенный, если честно.

– Так не бывает! – воскликнула она горько. – Если бы ты сказал, я бы приготовила подарок, и поздравила. А так… Как будто я ничего не значу!

– Ты очень много значишь… – тихо произнес Костя.

– Тогда почему… – она с ужасом осознала, что у нее задрожали губы. – Тогда почему… ты не сказал… что у тебя сегодня… день рождения?

Костя выключил мотор и перебрался на ее скамейку, с опаской балансируя и покачиваясь. Взял ее за запястье.

– Послушай-ка меня. Ты, наверное, уже поняла, что семья у меня довольно бедная. В смысле, денег у нас мало. Да и родители деревенские, и у них в семьях было не очень принято отмечать дни рождения. Ну, праздновать – праздновали, а подарки не дарили. Я знаю, в других семьях дарят, особенно в городах. А в нашей нет, так уж вышло. Понимаешь? Ну приду я сегодня вечером, ну поставит матушка на стол холодчику, винегрета, картошки с мясом. И на десерт «холодное», то есть по-вашему желе. Двухслойное. Нижний сметанный, верхний вишневый. И чай – хорошо, что чай, потому что два года назад денег не было даже на него, заваривали ветки вишневые, и смородиновый лист с мятой. Я все это рассказываю, потому что так отмечаются у нас любые праздники! И все. Посидим тихо полчаса, и разойдемся. Вот и весь день рождения. Обычный день! Поэтому я и не хотел, чтобы ты суетилась, подарок мне изобретала… Для меня лучший подарок, что ты весь день со мной. И мы плывем, куда пожелаем, вместе.

Катя уткнулась в его плечо. Он приподнял ее подбородок, и пальцами вытер непрошеную слезинку.

– Так что подбирай сопельки, – улыбнулся он с нежностью, – и поплыли обедать. Знаю одно отличное местечко.

Минут через десять они снова пристали. Пляжа здесь не было: Юла подмыла берег, сделав его довольно крутым, но к воде сбегали выдолбленные рыбаками ступеньки. Костя привязал лодку, вытащил все вещи и помог Кате выбраться. Они поднялись по ступенькам вверх, миновали заросли орешника и оказались на опушке небольшой, насквозь просматриваемой березовой рощицы. По ней гулял жаркий ветерок, шелестя волосатыми метелками ковыля, и трещали кузнечики. Ровно посередине полянки чернело старое кострище, а рядом с ним врос в землю до половины старый мельничный жернов. На его сером тусклом круге грелась ящерка, при приближении людей шустро скользнувшая в траву.

Костя подтащил к жернову короткое полено, и приглашающее хлопнул по нему рукой:

– Сейчас я тебя кормить буду! Матушка пончиков напекла, с мясом.

Катя не стала спрашивать, бывают ли в природе пончики с мясом. С Костей она верила во все, что угодно. Выйди из рощи сейчас единорог, выкатись Колобок с глазами – не удивилась бы.

Пончики оказались большими, жаренными в масле пирожками наподобие беляшей, только закрытые. Кроме них Костя выкладывал на жернов спички, пару луковиц, вареные яйца, отдельно завернутые в газету укропные зонтики, бело-голубую картонную пачку каменной соли. Соль была грязно-серого цвета, комкастая – здесь про привычную горожанам поваренную белую «Экстра» никто и не слыхивал. В последнюю очередь на каменном круглом столике появился безнадежно согревшийся компот, в пластиковой бутылке из-под Херши-колы.

– Я здешнюю мельницу уже не застал. Они стояли вдоль шляха, ветряные, и по реке, водяные, – вполголоса поведал Костя, проводя ладонью по жернову. – А кроме мельниц вдоль шляха были хутора, и помещицкие усадьбы. Но теперь от них ничего не осталось, ни камешка по всей округе… Наша суконная фабрика, да башня водонапорная, да цигельня – вот и все богатство. Все остальное разобрали. А ведь было совсем недавно… Можешь себе представить?

– Как и тот курган, о котором ты говорил… – отозвалась Катя.

– Под хлебозаводом. Матушка там теперь работает. И делает плетенки с маком. А было когда-то – Дикое поле. Ничья земля, по которой ходят набегами крымские татары, половцы, печенеги – и Бог знает кто еще. Ведь почему У-краина? Потому что стоит у края. Мы с тобой стоим почти на краю земли. И никто не знает точно, что там, за краем, за Диким полем.

И тут же представлялись древние карты мира, который держат слоны, или киты, или черепахи, и у мира есть край, с которого можно соскользнуть – и пропасть… И Катя жалась к Косте поближе:

– А правда, что в поселке дом культуры – бывшая церковь?

– Да. А парк Прясленский – это кладбище. Так что мы с тобою первый раз на кладбище целовались, – сделал страшное лицо Костя.

Да уж, такое Кате в голову как-то не приходило, хотя она и раньше слышала, что в советское время из прясленского кладбища сделали парк. Разбили клумбы и устроили танцы по выходным, а купола с церкви сняли, и колокол утопили в Юле напротив башни. Нашли его не так давно, когда Катя уже училась в школе. Теперь по выходным в ДК были торжественные регистрации браков, и это казалось ей символичным: там, где когда-то людей венчали, теперь все равно объявляли мужем и женой. И хотя ничто, кроме стен дома культуры, не помнило своего предназначения – оно было исполнено.

Костя вытряхнул из котелка раков, еще лениво перебирающих усами, и сходил к реке за водой. Вернулся, подвесил котелок над бойко потрескивающим костром, и поднял на Катю глаза:

– Хочешь узнать, что я сказал Жене после Купалы?

– Когда ты ходил к ней утром?

– Да.

Катя замялась:

– Не уверена, что хочу…

– Я пришел к ней, и сказал, что мы с нею расстаемся. Она спросила, почему. Я ответил, что встретил тебя, – его немигающий взгляд уперся в ее лицо, от которого отхлынула кровь. – И мы расстались.

Он дал ей время осмыслить сказанное и снова начать дышать.

– Так что понятно, почему она на тебя взъелась. И почему слухи про тебя распускает. Ты на нее не обижайся, она девчонка неплохая, просто… Сама понимаешь…

– Слухи? – Катя постаралась разыграть неведение. – Какие слухи?

Костя закусил губу, улыбаясь:

– А, так ты уже слышала… Мне Маркел сказал, он же мои глаза и уши по всему поселку. Все примечает, все слышит. Вот он и сказал, что Женя всем твердит про тебя… разные глупости.

– Ты же не думаешь, что это правда? – уточнила Катя, замерев.

– Я знаю, что это неправда. Но…

– Но? – похолодела она. Костя откровенно веселился:

– Ты вообще даже не думай об этом. Глупости! У меня были. В детстве пару раз, и в армии. Вши.

Так просто и весело он сказал это слово, что Катя не сразу нашлась.

– О, ну конечно, давай подольше поговорим об этом… – постаралась она сыронизировать.

– Брось. У кого не было вшей? – Костя развел руками. – И почему ты всегда делаешь такое лицо, будто на свете есть неприличные темы для разговора?

– Потому что они есть! Правда есть! Меня мама так научила…

– Значит, твоя мама неправа.

Катино терпение кончилось, и она вскочила на ноги:

– Все, пойду купаться.

Костя проводил ее смеющимся взглядом.

Когда она вернулась, по полянке плыл дразнящий запах укропа. Вода в котелке кипела ключом, и из нее торчали укропные стебли. Костя насвистывал песенку и один за другим бросал туда раков. Они розовели и умирали.

Катя вспомнила зарубленную Аленой курицу. Костя истолковал ее вздох по-совему:

– Это не излишество. Это еда, которую надо добыть и приготовить. Я добыл, я приготовил, мы съедим. В этом куда больше смысла, чем в «сникерсе»…

И Костя ловко разламывал раков и клал Кате в рот нежнейшие раковые шейки, а сам со вкусом обсасывал клешни, зубами выдавливая из них мясо. Он хрустел луком, пока Катя хихикала и мотала головой, отказываясь следовать его примеру. Костя уговорил ее, когда пригрозил не целовать ее весь оставшийся день из-за лукового запаха: из двух испытаний Катя выбрала более легкое, и, взяв самую маленькую луковку, засунула ее в рот и зажмурилась, жуя. Все было вовсе не так страшно, даже вкусно, и у поцелуев был теперь луковый привкус.