Купальская ночь - Вернер Елена. Страница 48

Однажды Катя, от греха подальше отправленная Костей домой, столкнулась в темной прохладе сеней с собравшейся уходить тетей Олей Дубко.

– Господи, Катя! Ты меня напугала! – на тете Оле и правда лица не было. Но Кате почему-то показалось, что дело тут не в неожиданной встрече с нею. Ольга оглядела девушку пытливо, с тягостным напряжением, стремясь что-то рассмотреть или разгадать. Катя в ответ миролюбиво улыбнулась, и они разошлись.

В последнее время тетя Оля стала общаться с Аленой чаще. Каждый вечер или она забегала проведать Алену, или та уходила к Дубко, но вопреки Катиным чаяниям возвращалась все равно раньше нее. Мама пояснила Кате, что смотрит с подругой «Санта-Барбару», и Катя удивилась еще больше: Алена откровенно недолюбливала мыльные оперы.

Теперь по вечерам Катя ложилась спать раньше, подгоняя утро. Но в эту ночь она открыла глаза около половины первого, как будто совершенно выспавшаяся. И даже не сразу поняла, что ее разбудило. Она повернулась на бок, и только тут заметила, что на стуле рядом с кроватью кто-то сидит. От ужаса у нее перехватило дыхание, но над ухом прошелестело:

– Мавочка, это я!

Сердце заколотилось, как пришпоренное.

– Я чуть не умерла, – сердито и радостно шепнула она.

– Собирайся. Накинь мастерку и штаны. И купальник. Я там подожду.

Костя выскользнул в окно совершенно бесшумно. Девушка поспешно оделась, не до конца просохший на спинке стула купальник холодил тело. Собираясь, она пару раз роняла вещи на пол и замирала в страхе, что ее вот-вот поймает мать. Но все было тихо, и Катя благополучно выбралась в сад. В молчании они поспешно спустились к нижней калитке, и только выйдя за ограду, заговорили. Костя в двух словах объяснил, что решил взять ее на ночную рыбалку. С острогой, с фарой – и с друзьями.

Под берегом их ждали две лодки, в одной сидел Маркел, в другой – Ваня Астапенко и Федя, немногословный второй механик из автомастерской, косоглазый и хмурый от частых похмелий. Костя помог Кате, забрел по колено в воду, оттолкнул лодку и лихо запрыгнул.

– Эй, эй, полегче! На коняку так скакать будешь. Или еще на кого, – плутовато блеснул глазами Маркел. Костя шутливо, но увесисто хлопнул его по плечу. Маркел с хохотком кинул изжеванный бычок в воду, тот с коротким «ш-ш-ш» погас – и лодки отплыли.

Раньше, слушая россказни Кости, Катя не думала, что ей когда-нибудь доведется участвовать в ночной рыбалке. Она была горда тем, что Костя и тут взял ее с собой, хотя и подозревала, что мероприятие ей не понравится – это куда более жестоко, чем удить рыбу с мостков. Неженское дело. Но из всех присутствующих парней с удивлением поглядывал на нее только Федя, впрочем, из-за его косоглазия судить об этом наверняка было трудно.

Оставив Пряслень, лодки спустились вниз по течению в кромешной тьме.

– Вот бы полную луну сейчас, – шепнула Катя.

– В полнолуние рыбы нет, – хмыкнул Маркел. Катя не поверила:

– А куда она девается?

– Ха. Она никуда не девается, но и не ловится. Даже если ей перед носом мотылем водить. Ее другие проблемы, видать, интересуют. Я пару раз так ходил, с фонарем, с острогой – ни одной не видел. На дне самом спит, туда свет не добивает. Даже днем, пацаны с маской ныряли, смотрели специально, говорят, вот стоит щука, перед ней прямо блесна – хоп, падает. А этой хоть бы что. Ноль эмоций.

Пока Маркел рассказывал и греб, Костя заканчивал приготовления, подсвечивая себе маленьким фонариком, подключал фару к автомобильному аккумулятору. В фаре, которая по рассказам представлялась Кате каким-то диковинным светильником, девушка с удивлением узнала обычную фару от ИЖа, которую она не раз и не два видела у Кости в мастерской, только сейчас с нее было убрано рассеивающее стекло. Ребята шепотом перебрасывались шутками с лодки на лодку, и всеми владело волнительное предчувствие, предвкушение и азарт.

Как только загорелась фара, пространство сжалось. Бесконечная темнота сменилась теснотой света, раздвигавшейся только в том направлении, куда била фара. В белом луче мельтешили мошки и мотыльки. Маркел и Федя остались на веслах, стараясь опускать их в воду без плеска, Ваня и Костя вооружились острогами. Это были самодельные орудия наподобие вил, только со множеством зубьев, приваренных к металлической пластине на жерди. Кажется, роль зубьев выполняли длинные гвозди, заточенные на концах, как рыболовные крючки. При одном взгляде на них у Кати в животе завибрировало, затрепетало, и все ее существо требовало, наконец, скорее увидеть. Любопытство и кровожадный восторг внезапно захлестнули ее.

Луч фары шарил по реке, просвечивая толщу зеленоватой воды. Были видны причудливо извивающиеся водоросли, росшие иногда целым лесом, таинственно покачивающиеся от течения, влекущиеся им, как волосы утопленниц. Испуганно метались стайки разбуженного себеля? [12]. На отмели стало видно дно, а там – трепетный пупок крохотного родника, живой, пульсирующий. И старый прохудившийся башмак, торчащий из ила и песка расшнурованным носом. Потом пошли заросли камышей, в которых шуршал ветер.

И тут, под самыми камышами, была она. Спящая с открытыми глазами, едва перебирающая плавниками щука. Большая, остроносая, пятнистая от головы до хвоста.

Все замерли. Свет шел чуть в сторону, и от продолговатого рыбьего тела падала тень. Катя поразилась тому, как это хищница, пугливая, умная, их не чувствует, как ее белесые глаза обращены в никуда и не замечают очевидного: приближающейся смерти.

Костя плавно опустил острогу в воду и подвел к щуке, куда-то между головой и хребтом. И резко нанизал рыбину на страшные зубья. Катя смотрела на это, широко раскрыв глаза. Острога вошла не ровно, щука била хвостом и не желала умирать.

– Федь, ты ж подгреби, – сообразил Маркел.

Вторая лодка скользнула ближе, и Ваня ударом своей остроги добил рыбину. Костя усмехнулся:

– Ну и? Куда мы ее теперь тащим? Твоя или моя?

– Твоя, – Ваня протянул жердину своей остроги Косте. Тот плавно вынул рыбу из воды, сбил щуку в лодку, прямо посредине, и вернул острогу Ване. Лодки разошлись.

– Ну, с почином! – заявил Маркел и закурил папиросу. – Хороша! Сколько? На килограмм потянет?

В воде щука казалась крупнее.

– Да больше! – восторженно заявил Ваня.

Костя бегло оглядел Катю:

– Ты как?

– Хорошо, – заверила она его, чувствуя, как бродит внутри непонятное чувство, горячее и горькое. Посреди лодки лежало переливчатое тело щуки, прямо под ногами, и Катя рассматривала ее, светлые пятнистые бока, ряд зубов и острую морду с насмешливым выражением. И ей почудилось, что щука знает про нее что-то такое, что лучше бы не говорить и не знать. Пользуясь тем, что парни сосредоточенно вглядываются в подсвеченную воду, она потрогала рукой холодное серебро чешуи и убедилась, что щука мертва.

Так началась охота. Это была настоящая охота, первобытное действо, захватывающее и жестокое. Никакой созерцательности ужения рыбы, никакой медитативности, только выслеживание добычи и меткие, сильные удары. Скользящий, зловещий взгляд фары, застывающий при виде жертвы. Быстрые налимы, более медлительные лещи, бросающаяся врассыпную мелюзга, мелькающие крючья, вонзающиеся в блестящие рыбьи спины.

Маркел поменялся местами с Костей, Ваня с Федором, но Катя даже теперь не перестала следить за ловлей. Отвести глаза было выше ее сил, как будто она стояла в толпе зевак на средневековой казни. Ей слышались эти голоса, визгливые от смеси страха и возбуждения. Жаждущие. И эта жажда тут же утолялась.

В глубине души, правда, зудела немного человечная тревога: девушке очень не хотелось, чтобы какой-нибудь подранок сорвался с зубцов и уплыл, обреченный умирать долго. Катя не задумывалась, как азарт охотника и жалость уживаются вместе, не высказывалась вслух, но каждый раз, когда очередная рыбина падала у ее ног, сброшенная с остроги, вздыхала с виноватым облегчением. И перекладывала ее в мешок.