Купальская ночь - Вернер Елена. Страница 49

Часа через два, пролетевших слишком быстро, ребята решили, что наловили достаточно, и причалили на пляже на повороте, неподалеку от поселка. Костя собрался проводить Катю домой, но та заартачилась, узнав, что остальные будут печь рыбу на костре.

– А мамка не заругает? – сощурился Маркел.

– Не заругает, она у меня смирная! – бойко отозвалась она. Сейчас все это казалось совершенно не заслуживающим беспокойства.

Костлявых щук оставили впрок, решив жарить крупных лещей. Пока Маркел разводил костер, а Костя, Ваня и Федя собирали дрова по округе, на Катю возложили женскую обязанность – потрошить рыбу.

– Дома тоже ты чистишь? – придумал Маркел тему для разговора, гладя, как ловко Катя управляется. Девушка помотала головой:

– Дома я сплю. Мама рыбачит утром …

– Да, я ее частенько вижу. Занятно. Бабы редко… – он не договорил, спохватившись. Девушка улыбнулась:

– Ну, на рыбалку с фарой вы баб вообще не берете.

Маркел радостно осклабился. Подбросил веток в огонь.

– Батя мне про твою мамку рассказывал. Много.

– Да ну, и что рассказывал?

– Дружили они.

Кате послышался второй смысл в этом слове, и она посмотрела на парня вопросительно. Он уверенно кивнул:

– Ага. Он в нее влюблен был все старшие классы. Она ему даже химию объясняла, после уроков, на цигельне. У нее был какой-то занятный портфель, как будто из ящериц сшитый, как он говорит. А он ее курить учил, и зажевывать полынью. Обмен опытом, ха! А потом она уехала в Курск, а он тут остался. И все. Правда, теперь иногда вспоминает. При мне. Хотя матери, конечно, ни слова, она ж его сразу прибьет.

Катя вздохнула. Она не знала, насколько правдивы слова Маркела, но подозревала, что правдивы. Она ведь сиживала за столом, когда вечерком собирались мамины подруги, те же Дубко с Нелидовой, и снимали пробу с малинового ликера по рецепту бабы Тоси. Рассказы от детей и мужей неизменно сворачивали к воспоминаниям о бесшабашной сельской юности, воскресных танцах и школьных романах.

Непроизвольно вырвалось разочарованное:

– Ох… Ведь она же сама была молодой, моя мама! Неужели не помнит… Не в капусте же она меня нашла… А теперь всю душу уже вымотала.

Маркел, задумавшись, выдул через ноздри дым и глянул на бродящего неподалеку Костю:

– Проблема не в том, что она не была молодой. Была. В том-то все и дело, что она не стала старой.

– Что ты имеешь в виду? – не уловила его мысль Катя.

– Маркел, ямку копаю? – перебил их Федя. Маркел согласно кивнул. Тогда Федя пару раз копнул рядом с костром, в выемку уложил потрошенных рыбин прямо в чешуе, побросав рядом несколько картошин, укрыл слоем глины и большой веткой сдвинул на них весь костер целиком.

Вскоре вернулись остальные и расселись вокруг огня: после удачной охоты племя собралось у очага, чтобы насладиться добычей. От этого внезапно мелькнувшего образа в душе все утихомирилось и улеглось, и видимо, не у нее одной. Маркел и Ванька стали наперебой хохмить, спорить, как лучше жарить рыбу, в золе или на ветке, подбрасывая в огонь чабреца и душицы для смаку. Травили рыбацкие байки, вспомнили про гигантского сома, который водился «на земснаряде» и утаскивал под воду телят, а однажды и мальчишку. Даже хмурый Федор повеселел, правда, не без вливаний. Довольно скоро запеклась рыба, и было так вкусно ковырять ее горячую, исходящую паром дымную мякоть, отслаивающуюся и от костей, и от почерневшей чешуйчатой шкурки. Вдобавок Катя отрыла в золе картошку, обгорелую снаружи, полусырую внутри, и все равно съела ее, вся измазавшись сажей.

Чуть забрезжило на востоке, как парни засобирались по домам. Оставив Катю и Костю на берегу, лодки отчалили, и скоро их тени растаяли в предрассветной мгле, а потом вдали стихли всплески весел.

– Привет, – улыбнулся Костя.

Воздух постепенно светлел. От кострища шло уютное тепло, и было так приятно просто сидеть рядышком. Катя поймала себя на том, что переняла некоторые его жесты. Что ей нравится просто пожевывать веточку или травинку, потому что это нехитрое действие делает ее ближе к Косте. Или в разговоре с Аленой вдруг прищуривалась так же, как прищуривается он. Смеялась его смехом, или зачесывала волосы так же нетерпеливо, растопыренной ладонью. Даже сейчас, сидя рядом с ней, он все равно существует и внутри нее тоже. Может быть, совсем не тот, что в реальности, но вместе с тем куда более настоящий.

– Ты улыбаешься…

– Да так… – уклончиво отозвалась она. Не признаваться же ей, что даже сейчас все ее мысли заняты им! Может, мама права, и это перешло рамки нормальности?

А потом произошло то, что произошло. Катя отлучилась в кустики и случайно набрела на гнездо шершней. Не сразу обратив внимание на их предупреждающее гудение, она спохватилась, только когда несколько больших рассерженных насекомых закружились вокруг нее, собираясь атаковать. Девушка рванула через заросли крапивы, теряя на ходу шлепки:

– Костя, там шершни, шершни!

– В воду!

Девушка, не сбавляя скорости, забежала в реку и нырнула, и Костя следом.

Только под водой, с опозданием, ей пришли в голову все мысли наперебой: что шершень своим ядом сбивает с ног, что от укуса можно умереть, что ее тянет на дно стремительно отяжелевший спортивный костюм. Проплыв как можно дольше, так что легкие начало саднить, она вынырнула. Рядом показались Костины глаза – всплыв так, что даже нижняя часть лица осталась погружена в воду, он напоминал аллигатора. С минуту они прислушивались, но гудение уже затихло.

– Ну у тебя и реакция! Я только крикнула, а ты уже тут.

Костя смутился:

– Я просто… испугался.

Она сделала большие глаза:

– Вот это признание!

– Да-да, смейся. Я боюсь ос. У меня на них аллергия сильная, а в нашей больничке… могут и не откачать.

Вдруг каждый из них ощутил, как бархатиста вода по сравнению с остывшим воздухом. Катя быстро высвободилась из намокших вещей, оставшись в купальнике, зашвырнула их на берег, чуть не угодив в угли. И принялась резвиться, вертясь волчком и заныривая на глубину. На нее напала беспечность. Она чувствовала легкость тела, освобожденного от тяжести спортивного костюма, грань теплой воды и обжигающего утреннего воздуха. Взгляд Кости.

По реке стелился туман, негустой, длинными клочьями, или скорее, молочными лентами. Восходящее солнце прошивало их неровными стежками золотой канители, и все вокруг вспыхивало и неуловимо менялось. Откуда-то появилась стайка гусей, они важно гоготали, спускаясь на воду и проплывая мимо, и Катя со смехом брызгала на них. Птицы плыли совсем рядом, перебирая розоватыми перепончатыми лапами, и вполне могли сойти за более романтичных лебедей, о чем не преминула сообщить Катя.

– Смотри, эти лебеди кусаться умеют. А в реке пинка под зад им не дашь.

Катя хитро прищурилась. Она нырнула и открыла под водой глаза. Быстро поплыла, схватилась за Костины ноги и попыталась утащить на глубину. Но он оказался проворнее и подхватил ее на руки. Не выпуская, вышел немного из реки, позволив воздуху щипать ее кожу.

– Пусти-пусти, холодно! – заверещала Катя.

Они снова оказались в воде. Река будоражила кровь, непонятным образом туман оказался внутри головы, и все пошло кружиться.

Костя почувствовал, что сейчас самое время остановится. Иначе эта девушка, такая податливая, с пленительными глазами, безумными губами и черными водорослями волос станет сегодня его личным омутом. Он мягко отстранил Катю.

– Пожалуйста, Костя, ну пожалуйста, – взмолилась она жалобно, и ее тело доверчиво льнуло к нему.

Он сопротивлялся честно, но недолго. И сдался, не в силах больше противостоять ее русалочьей власти. Подхватил на руки, вынес из воды и опустил на расстеленное у костра полотенце.

Катину голову, которая понимала, к чему все идет, разрывали мысли, и ни одну из них она не успевала додумать до конца. Но на всякий случай зажмурила глаза, потому что зрение сейчас только мешало, выхватывая какие-то несуразные мелочи.