Купальская ночь - Вернер Елена. Страница 56

– И что, ты знаешь, как приобрести мир в душе? – улыбнулась Катерина. – Открой секрет.

– Может быть, мир этот как раз в попытках его обрести? Над собой надо работать. Но нет, мы всегда думаем, что все как-то само получится. Что и жена любить просто так будет, уже же поженились, чего тут еще? И дети просто так умными и счастливыми вырастут. А потом все идет наперекосяк. И никто не ищет причин в себе. Никто вообще ничего не ищет, просто чувствуют эту глушь внутри. Одни из-за нее пьют, другие по рыбалкам и охотам таскаются, третьи… да пристройки эти себе строят, будь они неладны. Плазменные панели вместо телевизоров «понакупляли», соседи им обзавидовались – и есть некое подобие счастья и мира. Ненадолго, правда. Так что у каждого свой ад…

Катерина разлила еще ликера, и они выпили. Ольга сцепила руки в замок и опустилась на них лбом. Наступило время признаний:

– Я вышла замуж по любви. Не вижу смысла выходить по какой-то другой причине. Сначала жили душа в душу, правда, долго я не могла забеременеть, но потом получилось. Счастливы были. Очень. Мальчишки подрастали… Не знаю, где что сломалось, и когда, я не доглядела. Когда Витя стал гулять, я узнала одной из последних, как водится. Весь поселок уже чесал языками. А жена, естественно, в неведении. Развлекуха всем какая, а? Ну а потом узнала, и просто обезумела. Устроила ему такой разнос, вещи его из окна прямо на дорогу…

Она кивнула за окно, где как раз под стук копыт проехала телега, и рассеянно потерла затылок.

– Такого скандала от меня никто не ожидал. Тихая Олечка Дубко, как же. Мальчишек маме отвела, а сама все-все его собрала, пальто, рубашки, трусы, все, что было. Четыре чемодана. И выволокла прямо на крыльцо. И больше его на порог не пустила.

– Он тебя оскорбил. Сильнее уж не придумать, – вздохнула Катерина. – Я бы тоже…

– Да, он меня оскорбил. Мне было больно. И несколько лет я думала, что поступила правильно, хотя мама мне все время вздыхала, на мозги капала: как, сыновья без отца, да где оно видано, да надо быть мудрее. А я была уверена, что все правильно.

– А сейчас? – Катерина пристально посмотрела на Ольгу. Та побледнела, голос у нее осип:

– И сейчас уверена. И сделала бы точно так же. Мой выбор, мой поступок. Простить не могу, и никогда не прощу. Мальчишек я отца не лишила, они с ним все время общались, и общаются, и как-то это безболезненно прошло для них. Он теперь женился, не на той, конечно,… На другой. Дочке их всего четыре годика. Вижу их иногда, на рынке или еще где. Тут сложно разминуться, сама знаешь, поселок махонький. А я каждый раз, как его встречаю, задыхаться начинаю. И весь день потом сама не своя. Люблю я его, Катя… Всю жизнь люблю. Не могу.

У Оли мелко затрясся подбородок, и она горько, беззвучно заплакала.

Когда сгустились сумерки, Митя зашел за ней сам, как взрослый мужчина. По дороге он рассказал, что снова был у кузнеца.

– Мам, я отдал ему те ручки, что ты отвинтила. Ну, от сундука. Мы с ним вместе делали, другие. Он пообещал, что доделает и завтра занесет.

– Угу… – Катерина все еще думала о том, что сказала Оля. – Подожди, что? Завтра он к нам зайдет? Зачем? Во сколько?

– Утром.

– Ох, Митя… Зачем ты вот так, без спросу? А стоить это сколько будет?

– Он сказал, что раз мы делали вдвоем, то бесплатно.

Катерина покачала головой. Раньше за сыном такой доверчивости не водилось. Надо ему объяснить, что в поселке вот так дружбу еще можно заводить, а в городе незнакомцев надо остерегаться.

Засыпала она с трудом – давал о себе знать кофе, которого они с Ольгой напились, чтобы протрезветь и успокоить нервы. И вот теперь она то тонула, то снова выныривала на поверхность яви. Ей чудилась сидящая у кровати Катя. Девушка смотрела на нее пристально, немного обиженно, молча. В темноте ее лицо мерцало, и от этого становилось не по себе.

Потом она заснула, и ей приснилось пересохшее море, с черной жижей вместо песчаного дна. На берегу, отдельно от всех остальных живых, стояло высохшее дерево с обрубленной верхушкой. Было не похоже, что его изуродовала гроза, нет, скорее оно высохло на корню, и вершина преломилась от сухости и ветра, дувшего с моря, и ветер выбелил этот безжизненный ствол и оставил. Катерина ходила по берегу, по дну моря, проваливаясь по лодыжки в жирный густой и маслянистый ил, похожий на нефть. Словно что-то пыталась отыскать.

– Но что можно найти здесь?

Она вынырнула из сна, уверенная, что эту фразу кто-то произнес наяву, прямо над ухом. Но Митя спокойно спал на матрасе рядом, и даже Катя улетучилась в свои эфиры.

Незадолго до обеда, Катерина как раз резала свеклу для борща, Митя забежал в кухню:

– Идет, идет! Кузнец наш идет.

– Вот и хорошо, скоро будем обедать, – отозвалась она, ссыпая фиолетовые брусочки в суп. Она слышала, как открылась входная дверь и скрипнула половица у порога. Вытерев руки, она вышла встречать Митиного гостя.

Первое, что пришло ей в голову: не похож на кузнеца. Нет бороды, огромных ручищ, какими можно гнуть подковы, и непременного фартука.

А потом внутри все оборвалось. В прихожей стоял он. Высокий, раздавшийся в плечах. С тем же большим лбом и прозрачными глазами, только волосы тронуты ранней сединой. Порог этого дома, с кованой фурнитурой для бабушкиного сундука в руках, только что переступил Костя Венедиктов.

Катерина вдохнула со спазмом, резко. И, наверное, пошатнулась, потому что он сделал движение вперед, чтобы поддержать.

– Как ты посмел сюда прийти. Вон из моего дома, – прошептала она. И вскрикнула:

– Вон!

Митя испуганно съежился. На Костином лице от тика дернулся мускул. Он кивнул, медленно положил у порога ручки, замок, новые петли и осторожно вышел, прикрыв за собой дверь. Катерина была не в силах пошевелиться, но только мгновение. Потом она обезумела, схватила из кладовки топор и выскочила во двор. Костя был уже у калитки.

– Убирайся! Убирайся вон отсюда! – кричала она, неся топор у плеча, готовая ударить.

А он развернулся к ней всем телом – и улыбнулся. Ничего более страшного Катерина еще не видела. Она отскочила в сторону, туда, где растущие кусты прикрывали собой полосатый почтовый ящик. Она успела заметить, что рядом стоит и наблюдает эту картину встревоженная Катя, и с ее волос почему-то течет речная вода. В следующий миг Катерина обрушила топор на ящик и стала его кромсать. От второго удара ящик оторвался от забора и рухнул вниз, а она продолжала рубить его, теперь упав на колени. Лезвие застревало в крепкой древесине, но она вырывала его с усилием и снова замахивалась.

Она кричала что-то бессвязное, похожее скорее на вой. И наконец, ящик превратился в груду обломков. Тогда она отбросила топор в сторону и принялась раскидывать куски, желая истереть их в труху. Тогда-то она и наткнулась на увесистый конверт.

Прежде, чем к ней вернулся рассудок, Костя шагнул к ней и забрал из ее рук конверт.

– Это мое.

Она вскочила на ноги, не отпуская письмо:

– Мое. Это мне.

– Тебе, – кивнул он терпеливо. – От меня. Я написал его лет десять назад. И не хотел, чтобы оно к тебе попало.

– Отдай, оно мое!

Они стояли, ужасающе близко друг к другу, держась за разделяющий их конверт. А потом Костя прикрыл глаза:

– А может, все правильно. Как и должно быть? Оно дошло до тебя. Боже, – Костя с усмешкой поднял лицо к небу, – я впечатлен!

Он разжал пальцы и вышел за калитку.

И тут снова появился призрак. Катя подошла к Катерине, серьезная, с огромными глазами, и приказала:

– Читай.

Катерина неловкими пальцами вскрыла конверт. Листы исписаны убористо, крепко, аккуратно, хотя и с большим количеством зачеркнутых слов.

«Здравствуй, Катя.

Не знаю, зачем я пишу, обращаясь именно к тебе. Ваш дом теперь необитаем, мне так сказала матушка. Тебя не видели в поселке с похорон. Я могу это понять. Все, что думают об этой истории другие, думаешь и ты. Что я убийца. Что ж, это правда. Я убийца и есть. И все, что я скажу сейчас, этого факта не изменит. К сожалению.