Купальская ночь - Вернер Елена. Страница 57

Ни за что на свете я не взялся бы писать это письмо, если бы существовал хоть малейший шанс, что ты его прочтешь. Но оно никогда не попадет тебе в руки, и это позволяет мне выговориться. Хоть на бумаге, в никуда, я могу рассказать, что и как было, потому что ни одной живой душе я ничего не говорил. На допросе мне выбили зуб, но разве это аргумент, чтобы я перестал молчать? Смешно, в самом деле.

Ты – вот аргумент для моего молчания.

С тех пор, как мы расстались, прошло шесть лет, восемь месяцев и четырнадцать дней. Двадцать два часа и сорок шесть минут, если быть совсем точным. Я считаю, потому что больше тут делать нечего. А ты, скорее всего, не считаешь, потому что твоя жизнь идет дальше. Моя тоже пойдет дальше, как только я отсюда выйду, это я обещаю. Ничего я не желаю боле страстно, чем просто жить.

Есть еще одна причина, почему я говорю, хотя поклялся сохранить все в тайне. Я сам наконец понял до конца, как все вышло. Нас в этой истории было четверо, но каждый был слеп и не видел того, что зияет прямо перед ним. И ты, конечно, виновата меньше всех, потому что ты была самой младшей, самой неопытной и самой невинной. И потому что для меня ты всегда будешь невинной, даже если развяжешь Третью мировую.

Ладно, к делу. Я уже сказал, что только недавно сам все понял. Мне помогла Женя Астапенко. Когда она приехала ко мне сюда на свидание, я был удивлен. Потому что мне-то казалось, что наутро после нашей с тобой купальской ночи она исчезла из моей жизни. Я очень ошибался. Она принесла последний кусочек мозаики, хотя сама знает об этой истории меньше нашего, намного меньше.

Женя рассказала мне, что выходит замуж и уезжает в Мурманск. И все, что не дает ей покой, это моя судьба. Она не знает, как именно ее поступок повлиял на то, что было дальше, но сердце ее неспокойно. Что ж, в интуиции ей не откажешь, потому что она правда виновата.

Тут я задумался. Потому что не знаю, как сказать главное. Тебе.

Двадцать девятого августа я скучал по тебе, как скучал каждый божий день после твоего отъезда. Телеграмму от тебя я получил только накануне, а ты слала их через день, так что сегодня ждать было бессмысленно. Но проходя мимо своего почтового ящика, увидел, что там что-то белеет, и даже сунул палец в одну из этих круглых дырочек. Знаешь, мне иногда тут снится, что я снова стою перед своим ящиком, и пальцем, через эти дырки, трогаю твою телеграмму. Проснусь, и палец все еще ощущает прохладу металла… так вот, я достал телеграмму. Я помню ее наизусть:

«Скоро буду поселке тчк Приходи полночь ко мне через окно зпт мама будет спать тчк Люблю зпт Катя».

Я был счастлив, настолько, что даже не задавался вопросами. Почему ты возвращаешься, хотя послезавтра первое сентября. Почему нельзя прийти к тебе днем, а только в полночь. Но решил исполнить твою просьбу, ведь не зря же ты телеграфировала, могла бы и просто явиться в мастерскую или ко мне домой. Значит, не могла – и это важно. Я едва дождался темноты, и ровно в полночь был у тебя под распахнутым окном. Забрался в твою комнату. Было очень темно. Я почувствовал, как ты обнимаешь меня, кинувшись на шею. И так обрадовался, что стал плохо соображать. Я целовал тебя, прижимал, а ты удивительно настырно тянула меня к кровати, и от этого у меня просто голова шла кругом. Слайдами мелькало то утро на реке, розовое, с гусями. И нас больше не прервут… Конечно, внутри просто все взрывалось от нетерпенья.

– Костя… – услышал я шепот.

И вот тут что-то кольнуло. Я не знаю, то ли другой запах, то ли сам этот шепот… По голосу не понять, тихо, но

Я почувствовал, что это не ты. И очень испугался. Это не ты! В этом было что-то такое зловещее, дикое, ужасное, кто, если не ты, так жарко встречает меня. Как будто кто-то обернулся тобой, подменил, украл тебя. Нечистая сила… Черт, я не знаю, как это произошло. Эта кромешная темнота. Мне стало так страшно. Я дернулся. Я толкнул ее, просто подальше от себя, и получилось сильнее, я, видимо, от испуга не рассчитал сил. Она вскрикнула, что-то тяжело грохнулось. Я нащупал выключатель, и, когда люстра вспыхнула, я все увидел. Тумбочка лежала на боку, а рядом с ней Алена Дмитриевна, в одной только ночной рубашке. Я растерялся, ничего не мог понять. Думал, она просто не может встать, и присел рядом с ней, пытаясь поднять. Но тут потекла кровь. Много крови.

Я не помню точно, кажется, я пытался зажать ее рану, потом побежал к соседям, вызвать по телефону «скорую». Потом вернулся. Она уже

«Скорая» приехала, они осмотрели ее, вызвали ментов. Я уже начал соображать. И понял, что

Это не была ошибка. Она назвала меня по имени, тогда, шепотом. Она ждала меня. Я не мог понять, как все это началось, но это все было правдой. Она ждала меня, в твоей комнате, в твоей кровати, в ночной рубашке. Меня.

Я думал о тебе и о том, что тебе скажу. Поэтому я не говорил ни с кем, потому что, пророни я хоть слово, потом уже бы не получилось ничего исправить. Хотя и так ничего не исправить. Я все ждал, что ты появишься, и только на допросе узнал, что ты в это время была в Москве. И стал понимать еще меньше.

Одно я знал точно. Что ты любишь свою маму так сильно… Думаешь, я не знаю? Она твоя настоящая любовь. А я ее убил. Ведь это я ее толкнул, как тут не оправдывайся… Мне в любом случае не было бы от тебя прощения, я тебя потерял. Но если бы ты узнала правду, ты бы погибла сама. Ведь ты же ее боготворила! Ты и сейчас не готова к этой правде, поэтому я пишу на почти не существующий адрес. Если бы я только сказал им, что не убивал ее, что это был несчастный случай, мне пришлось бы объяснять, как я оказался в твоей комнате, и что тут происходило и произошло бы дальше, не испугайся я подвоха. А это бы произошло, будь уверена.

Представь себе. Взрыв в нашем тихом омуте, и ее имя треплют на всех углах.

И я решил вообще ничего не говорить. Выгородить и себя, и Алену Дмитриевну у меня бы не вышло. А так они сами сделали вывод. Слава Богу, правда им в голову просто не пришла. Они решили, что я собрался вас ограбить, хотя доказательств так и не нашли. Все равно, мне припомнили ту историю со школьной библиотекой, куда я якобы вломился. Ну а теперь вот вломился в ваш дом. И когда меня застукала твоя мама, я случайно (хоть на том спасибо, догадались, умники) оттолкнул ее, она упала виском на тумбочку и

Кроме причин, все правильно.

Причины, они есть у всего. Просто я их не заметил, я слишком был пленен тобою. А ведь она смотрела на меня, как-то внимательно смотрела, и я не знал, что значат ее взгляды. Когда я пробил ногу дранкой, она клеила мне на ступню лейкопластырь. Мне тогда помню, было как-то не по себе, но я даже не понял, в чем дело.

Я вспоминаю тот день, когда мы поссорились. Из-за Степы, если помнишь. Да вообще это была наша единственная ссора. А ты тогда поссорилась с матерью тоже. Я ехал мимо моста, и увидел, как она тащится с сумкой, в которую запихала мокрый, только что выстиранный на реке плед, тяжеленный! Я подвез ее до дома. И всю дорогу она только смотрела на меня, во все глаза, как будто чего-то ждала. Не знаю, чего. Знаю.

Я только не мог сообразить, откуда появилась телеграмма. Ведь она была, телеграмма! А недавно ко мне сюда приехала Женя. Она молчала все эти годы, считая, что я отбываю наказание за то, что бросил ее. А тут приехала. Она рассказала, что накануне, двадцать восьмого августа, к ней на почту пришла Алена Дмитриевна. Она знала все про Женю, меня и тебя. И наедине попросила ее подделать телеграмму со штемпелем. Мол, когда я приду, она устроит скандал и заставит меня бросить Катю. А потом Женя должна будет подсуетиться, и быстренько вернуть меня себе.

Вот как все должно было быть…

Я даже испытал облегчение. Все эти годы иногда мне чудилось, что я сам все придумал, что не было ни этого шепота, ни этих поцелуев, что я неправильно все понял, и она погибла просто так. Но нет. Я понял так, как должен был понять. И она не просто