Выстоять. Буря над Тереком - Громов Борис Николаевич. Страница 38

— Эли, слушай, а тебе как мусульманину не возбраняется мне, христианину, все это рассказывать?

— Нет, Миша, наоборот, это Джихад.

— В каком смысле? — не понял я.

— Понимаешь, у слова Джихад на самом деле очень много значений. И то, к которому так привыкли вы, «война против неверных», одно из последних. А вообще это слово означает — дело, угодное Аллаху. Посадить дерево — Джихад, помочь находящемуся в беде — Джихад, рассказать иноверцу о своей религии — Джихад. А вдруг ему понравится, и он сам примет Ислам? И получается, что к этому весьма угодному Аллаху делу подтолкнул его именно твой рассказ.

— Нет, Эли, не обижайся, но я вряд ли перейду в твою религию.

В ответ он только внимательно посмотрел на меня и ответил одним-единственным словом:

— Иншалла… [50]

А еще через месяц на нас напали. Вообще, если честно, наш блокпост «Кирийский мост» был той еще задницей! Узенький мостик через бурный Шаро-Аргун, по которому нормально могли проехать только легковушки, «Урал» мог протиснуться с трудом и только при наличии за баранкой опытного водителя, а БТР, колея которого на семьдесят сантиметров шире, чем у «Урала», не входил, в принципе, располагался в узком и глубоком ущелье. Оно было больше всего похоже на коридор: метров шестьдесят-семьдесят шириной, не больше, с обрывистыми каменными склонами, на которые можно было забраться только с альпинистским снаряжением и которые уходили вверх метров на двести пятьдесят — триста. А посреди всей этой «красоты» четыре сосновых сруба, обложенных диким камнем. Три маленьких, примерно два на два метра — огневые точки, и один побольше, примерно три на восемь — жилое помещение. И «стратегически важный» мост. И шлагбаум. Вот и вся диспозиция, больше похожая на тир, в котором «почетная» роль мишеней отводилась нам. А еще там была просто омерзительная связь. То есть радиостанция в жилом помещении еще более-менее работала, а вот мобильные телефоны стабильно показывали отсутствие сети и «оживали» в одном единственном месте — точно в средине моста.

Одним словом, когда туманным и пасмурным вечером второго июля начался обстрел, Ильяс пытался дозвониться до своей девушки. Стоящий на открытом месте, да еще и подсвеченный своим мобильным, он был почти идеальной ростовой мишенью, и был бы снайпер у боевиков чуть толковее, это стоило бы Эли жизни. Хотя и то, что получилось, ничего хорошего ему не обещало: пуля попало точно в левое колено, и теперь он лежал, скрючившись от боли, а вокруг, словно капли по воде во время ливня, били пули. Думать было просто некогда. Заорав: «Прикрывайте!», я бросился из-под навеса жилого домика к мосту. Наши, и русские, и чеченцы, открыли ураганный огонь по вершинам скальных стен. Из такого положения, снизу вверх, да еще и не видя толком противника, попасть в кого-то — почти нереально. Но можно попытаться надавить врагу на психику, чтобы он, услышав визжащие над ухом пули, перестал стрелять и спрятался за укрытием. А большего мне и не нужно было. Согнувшись в три погибели, я на бегу ухватил Ильяса за эвакуационную стропу на спине «разгрузки» и, волоча его за собой, сиганул с моста, благо до воды было меньше двух метров. Вот там, в ледяной воде Шаро-Аргуна, мы и просидели почти полчаса, пока не закончился бой и не примчались на выручку две «Нивы» из местного райотдела под прикрытием БТР и бронированного «Урала» с нашей базы в Шарое.

Ильяса отправили сначала в Грозный, а оттуда — в Москву, в Главный клинический госпиталь МВД. Через месяц он мне позвонил на мобильный, рассказал, что ногу ему вытянули, сделав какой-то сложный протез коленного сустава.

— Знаешь, Миша, что мне врачи сказали? — спросил он у меня во время разговора. — Что если бы не тот жгут, что ты мне под мостом на ногу наложил, то меня бы живым до Грозного не довезли. Так что я тебе дважды жизнью обязан: первый раз за то, что с моста в реку меня стащил, а второй — за то, что первую помощь грамотно оказал.

— Да ладно тебе, Эли, брось глупости говорить. Любой бы на моем месте так поступил.

— Может, и любой… Но под пули бросился ты. И это не глупости. Я тебе уже о наших обычаях рассказывал. У нас к таким вещам очень серьезно относятся.

Потом, в конце августа, мы отправились домой. Местную свою сим-карту я отдал знакомому парню из Подольского ОМОНа, что приехали нам на замену. Когда решил перезвонить Ильясу в госпиталь, оказалось, что номер уже заблокирован, Эли уехал домой, а его чеченского номера я не знал. Так и потерялись мы с ним…

А теперь этот самый Эли, постаревший на три десятилетия и превратившийся в Ильяса-хаджи, снова встречается на моем пути. Да уж, мексиканские «мыльные оперы» нервно курят в сторонке.

Конец моим размышлениям положил громкий голос лейтенанта, давшего команду заканчивать привал. Вокруг меня снова загрохотали подошвами сапоги мамелюков, грузовик наш тронулся и покатил дальше.

— Слушай, Серег, а чего это наш лейтенант так с этим старпером расшаркивался? Да еще и на пленного поглядеть пустил?

— За языком следи, — отозвался мой охранник. — Этот старпер лет двадцать назад таких, как ты и я, мог голыми руками на запчасти разобрать не напрягаясь.

— Так это когда было… — протянул его собеседник.

— Ага, а сейчас он — старейшина села Дай, и у него таких бойцов, как он в молодости, — под две сотни. Жаль, что он из-за каких-то там своих заморочек с кафирами не воюет. Глядишь, и мы бы тут не понадобились, сидели бы себе в Эрзеруме, а не в этих горах, как архары, скакали.

— И чего, он не воюет, а ему за это никто не предъявляет?

— Нет, уж очень его тут все уважают. Да и побаиваются, не без этого. Две сотни отличных бойцов, да с толковым командиром — в здешних краях сила немалая. Вот никто на рожон и не лезет. Даже Атмаджа-эфенди с ним считается.

— Надо же, а по виду и не скажешь: обычный дед, разве что шрам этот во всю рожу да глаза как у волка.

— Это точно, — согласился Сергей. — Волчара и есть. Старый, битый и матерый. С таким связываться — себе дороже.

На этом глубокомысленном замечании беседа и оборвалась. Весь остаток дороги мамелюки молчали или изредка перебрасывались короткими фразами на турецком, смысл которых я все равно не понимал. А часа через полтора машина снова остановилась, и меня подхватили под мышки и потащили наружу. Ну, вот и приехали.

Меня снова волоком, будто привезенного на убой барана, выдернули из кузова и куда-то поволокли. Потом раздались клацанье ключей в замке и скрип открываемой тяжелой двери, а один из мамелюков двумя взмахами ножа рассек веревки на моих окончательно затекших за время пути руках и ногах. Потом последовал сильный пинок в спину, и я кубарем полетел вниз. К счастью, не слишком далеко: пересчитал боками четыре ступеньки и растянулся на холодном и шершавом полу. Сел и начал разминать онемевшие конечности. Когда кровообращение более-менее восстановилось, в мышцы будто разом вонзились тысячи тонких иголочек. Неприятное ощущение, но зато я снова могу шевелить пальцами.

Стащив с головы мешок, оглядываюсь. Обычный подвал: выложенные потемневшим от времени и потрескавшимся кирпичом стены, серый неровный бетонный пол. У меня в деревне родители картошку да домашние соленья-варенья почти в таком же держали. Вот только ни бурта с картошкой, ни полок с банками тут не было, и пахло куда мерзостнее: не гнилыми овощами и землей, а давно не вынесенной парашей. Почти половину камеры занимало некое подобие одноярусных нар из неошкуренного горбыля, на которых сидел человек. Невысокого роста, щуплый, с восточными чертами лица и смуглой кожей, он, на первый взгляд, был похож на одетого в замызганный и в нескольких местах порванный маскхалат подростка. Правда, взгляд этому образу как-то не соответствовал. Тяжелый был у парня взгляд, равнодушный и одновременно оценивающий. А еще сразу бросалось в глаза, что его явно несколько раз сильно били: многочисленные синяки и ссадины разной степени давности на лице прямо-таки наслаивались друг на друга. Памятуя о своем недавнем тюремном «приключении», я решил от разговоров воздержаться, молча встал и лег на нары. Сосед, кажется, к общению тоже особенно не стремился. Как сидел, так и продолжил сидеть, даже позы не переменил. Судя по всему, до разговора с загадочным полковником Атмаджой-эфенди меня убивать не будут, а после… А поглядим, что будет после. Лично у меня после невероятной встречи с Ильясом в глубине души забрезжил слабый огонек надежды: уж больно этот прощальный тычок в плечо был таким… Обнадеживающим, что ли. Ну а даже если и не сможет мне старый друг ничем помочь, что ж, двум смертям не бывать… При моем роде занятий вообще риск смерти возрастает многократно. Разве что… Очень обидно будет умереть сейчас, когда жизнь вроде налаживаться начала, когда в ней появилась Настя. Так, все, отставить панические настроения! Как говаривала французская королева Мария-Антуанетта: «В кризисной ситуации главное — не потерять голову». Раз сделать больше ничего нельзя, будем ждать подходящего момента, может, какой шанс и подвернется.