Выстоять. Буря над Тереком - Громов Борис Николаевич. Страница 39

Часа через три снова загремели ключи в замке, и за открывшейся дверью я увидел двух турецких солдат. Ну, по крайней мере, мамелюками или Непримиримыми они быть точно не могли. Правда, турок я видел в своей жизни не много — как-то не заносила меня судьба в прошлом на курорты Анталии, мне больше Хургада по душе была. Но ни на славян, ни на чеченцев эти типы внешне похожи не были совершенно. Да плюс еще униформа оливкового цвета, явно уставная, да еще и с турецким флагом на рукаве. На головах — того же цвета кепи с кокардой, а на ремнях — открытые кожаные кобуры с армейскими «Кольтами 1911», такими же, что и у убиенного Толей под Ведено негра-морпеха. Турки меж тем входят в камеру и останавливаются у лесенки, ведущей к двери. Тот, что стоит поближе, кривит лицо, будто пытаясь что-то вспомнить, потом, махнув рукой, просто тычет в меня пальцем и изображает в воздухе жест, который точно означает что-то вроде «на выход с вещами». Встаю и иду вверх по ступеням. Конвоир мой отходит на несколько шагов в сторону и кладет руку на расстегнутую кобуру. Ага, с бдительностью тут все в порядке, думаю, с огневой подготовкой — тоже. Ну, значит, и дергаться пока не будем. Схлопотать пулю при попытке нападения на охрану я всегда успею. Второй опять же жестами приказывает вытянуть руки вперед и, как только я выполняю приказ, защелкивает на моих запястьях массивные наручники.

Когда я, пригнув голову, чтобы не вписаться лбом в притолоку, выхожу на улицу, то офигеваю второй раз за день.

Потому что ландшафт вокруг до боли знакомый: вон глубоко в ущелье бежит похожий отсюда на узенький ручеек Шаро-Аргун, вон возвышается над ним гора Баумкорт, а за ней видны вдалеке белоснежные вершины Снегового хребта. Да и полуразрушенная родовая башня справа уж больно приметная, ни с какой другой не спутаешь. Одним словом, Михаил Николаевич, добро пожаловать назад в Шарой! А резиденцией своей турецкий полковник с совершенно дикой для русского уха фамилией Кылыч выбрал бывшее здание районного отдела милиции. Ну да, губа не дура: отличное просторное здание, снаружи — дикий камень, внутри — паркетный пол, пластиковые панели на стенах и подвесные потолки. Строили-то в 2007 году, Рамзан тогда для восстановления республики московских денег не жалел. А чего жалеть-то, ежели не свое, да еще и на халяву?! Вот и строились с размахом и на века.

Турок-конвоир изображает на лице неудовольствие моей медлительностью и, не убирая правой руки с рукояти пистолета, левой показывает направление. Понял, не дурак, пошли. Я, было, попытался вывернуть шею и поглядеть, что на месте нашей базы творится, но не преуспел, сзади послышался грозный окрик, и пришлось дальше идти, глядя строго вперед. Состояние внутренних помещений бывшего райотдела откровенно разочаровало, от былого евроремонта тут мало что осталось: паркет весь вздулся и повыщербился, большая часть настенных панелей и квадратов подвесного потолка исчезла в неизвестном направлении, а их место заняли цементная «шуба» и грязно-белая известь. Похоже, нелегко пришлось этому домику после того, как я в нем бывал последний раз. На глаза попался яркий плакат, цветной заплатой выделяющийся на серой стене. На нем белозубо улыбающийся и до невозможности гордый красавец в турецкой форме сжимал в руках винтовку с примкнутым штыком. Подписей было две — на турецком и на английском. Турецкую тарабарщину я, разумеется, не понял, а вот на перевод английского вполне хватило и моих полузабытых школьных познаний. «Я горжусь, что я — турок!» и «Мой дом — здесь!», а может даже, «Я тут дома!». Вот так вот, скромненько и со вкусом, он даже тут — дома. Ай, молодца! Что-то сразу Йося Геббельс вспомнился… И с чего бы?

Пройдя по длинному коридору, мы начинаем спускаться в подвал. Там, за массивной металлической дверью обнаруживается пустая комната, больше всего похожая на пресловутые «подвалы Лубянки»: пол, стены и потолок — серый холодный бетон, окон нет, а из мебели — пара стульев, ведро с водой и массивный крюк в потолке. Ох, е-мое, чует сердце, нехорошо мне скоро будет! Все, как по учебнику: перед допросом — предварительная фаза психологического прессинга. А если по-русски — бить будут, причем долго и, скорее всего, больно.

Не ошибся. Меня, не мудрствуя лукаво, просто цепляют цепью наручников за крюк, словно боксерскую «грушу». Ага, я «груша», а эта парочка уродов — боксеры. По сравнению с ними седой младший лейтенант из Червленной — просто дите малое. Эти били просто и без изысков. Уже минут через десять, получив очередной, неизвестно который по счету удар по печени, я просто вырубился. Но долго «отсутствовать» мне не позволили — окатили из ведра ледяной водой, и все началось по второму кругу. Одним словом, когда меня волоком втащили в камеру и, немного раскачав, прямо от лестницы зашвырнули на нары, выглядел я, наверное, — краше в гроб кладут. Да и чувствовал себя не намного лучше. Сокамерник мой, до того все так же безучастно сидевший на нарах, как только дверь за турками захлопнулась, достал откуда-то наполовину пустой глиняный кувшин с отбитой ручкой. Напившись, молча возвращаю ему посудину и благодарно киваю. Тот кивает в ответ. Вот и поговорили.

Утром разлепить глаза удалось с большим трудом: разбитое лицо отекло, веки набрякли. На ощупь голова сильно напоминает гигантскую подгнившую картофелину: мягкую и какую-то коряво-бугристую. Утро китайского пчеловода, блин! Отбитые, но вроде не сломанные ребра болят страшно, да и ливеру вчера пришлось несладко. Ладно, уроды, бог даст, придет время — сочтемся. Я едва успел еще раз напиться и «прогуляться» до отхожего места, которое тут заменяло большое ржавое ведро, как за мною снова пришли. Снова двое солдат, но уже других. У вчерашних, похоже, смена закончилась. На меня снова надели наручники и повели через окруженный высоким каменным забором двор к зданию райотдела. Правда, на этот раз мы к подвалу не пошли. Пройдя ободранный и обшарпанный коридор примерно до половины, вошли в двери какого-то кабинета.

Да уж, похоже, что все убожество снаружи совершенно не коснулось места, в которое меня привели. По сравнению со всем только что увиденным кабинет выглядел просто роскошно: толстый ворс ковра на полу, основательная, по-моему, даже натуральной кожей обитая мебель, звериные шкуры и оружие на стенах. Вошедшие следом конвоиры статуями замерли у порога, так и не убрав рук с пистолетов. Оружием на стене заинтересовался особо, очень уж не похож был этот арсенал на парадную коллекцию: «Винторез» с расщепленным прикладом, пара американских карабинов М-4 разной степени ушатанности, один — обычный, второй — в хорошем тактическом «обвесе» вроде того, что я снял с командира группы «Оборотней», обычный АКС-74 с подствольным ГП-25 и очень необычная снайперская винтовка. Я в оружии разбираюсь неплохо, уж если сам в руках не держал, так хотя бы по плакатам или картинкам знаком, но тут пришлось честно признать — такой никогда не видел. Толстый ствол с длинным и узким цилиндром дульного тормоза-компенсатора на конце, явно ручной работы, красивое и, скорее всего, удобное ложе необычной формы из матового темно-зеленого пластика. Приклад с регулируемой «щекой» и затыльником. Скользящий затвор и маленький, едва выступающий снизу из корпуса, отъемный магазин патронов на пять. И большой оптический прицел. Я в них разбираюсь плохо, но явно не наш ПСО, а какой-нибудь «Льюпольд» или еще какая-то дорогущая импортная игрушка, за которую наши отрядные снайпера готовы были душу продать. Эта винтовка чем-то неуловимо напоминала нашу СВ-98 [51]или финскую TRG, [52]но в то же время была как-то элегантнее, что ли. Одним словом, видно было, что ручная работа, эксклюзив, а не конвейерная сборка. Красавица!

— Что, заинтересовался моей коллекцией? — разглядывая висящие на стене стволы, я даже и не заметил, как сквозь занавешенный тяжелой бордовой портьерой дверной проем в кабинет зашел его хозяин. — Это не просто оружие, оно принадлежало моим самым лучшим, самым опасным и дерзким врагам. Я, знаешь ли, немного тщеславен, люблю иногда вспомнить былые победы. Будь уверен, твой автомат займет — на этой стене достойное место.