Огненный омут (Дикое сердце) - Вилар Симона. Страница 40

– Вся их франкская охрана вместо того, чтобы заступиться за священнослужителей, попыталась скрыться, – рассказывал Бьерн, нервно теребя височную косицу. – Тщетно. Их нагнали и зарубили. Те же, под кем горел огонь, орали не своими голосом и уверяли, что им ничего не известно об Эмме из Байе.

Франкон истово перекрестился.

– Страшный грех взяли вы на душу, язычники, когда подняли руку на слуг Божьих…

Но Бьерн не слушал. Спросил вдруг:

– Кто такой Ги Анжуйский?

Франкон с трудом оставался невозмутимым.

– Это сын графа Фулька. Когда-то он был помолвлен с Эммой.

Бьерн кивнул.

– Ну тогда все ясно. Дело в том, что один из пытаемых признался, что этот Ги был в свите священников, но отстал неизвестно когда. Клянусь Одином, на Ролло это произвело сильное впечатление. Какое-то время он стоял, как завороженный, а потом спокойно велел обезглавить всех. И теперь их головы на шестах красуются вдоль дороги. Больше он не произнес ни слова.

Франкон с досадой подумал, какую оплошность допустили франки, прислав за Эммой Ги. Возможно, Роберт пытался подослать к племяннице преданного человека, да к тому же еще ее бывшего жениха, с надеждой, что это умиротворит Эмму. Однако он не подозревал, что Ролло начнет ревновать и что – упаси Боже! – решит, что Эмма сама сбежала с анжуйцем. Конечно, Ролло из соображений мести может кинуться искать ее, и тогда план герцога удастся. Но Эмма так долго испытывала терпение Ролло, что он может просто наплевать на нее, утешившись с кем-то иным… Но нет, не может! Он слишком любит ее. Даже невероятно, чтобы в сердце этого властного и жестокого человека нашлось столько места для подобной привязанности.

– О чем ты задумался поп? – с подозрением спросил Бьерн.

– Уж не подозреваешь ли ты меня в чем? – едва ли не с искренним возмущением воскликнул епископ.

Скальд лишь ухмыльнулся.

– Тебе больше надо опасаться не меня, а Роллона, Франкон. Клянусь валькириями, он сейчас сам не свой, и готов подозревать каждого. Хотя, может, тебе повезет, раз благодаря тебе Гийом остался с Ролло.

– Тогда – и да поможет мне Бог – я постараюсь убедить Ролло, что Ги Анжуйский здесь ни при чем. Эмма давно равнодушна к нему, и это мне, как духовному отцу, известно из первых уст.

Бьерн сделал резкое движение так, что зазвенела его кольчуга.

– Поверь, мне известно это не хуже, чем тебе. Однако у Эммы столь непредсказуемый нрав, она так упряма и решительна, а главное, в своем гневе никогда не думает о последствиях… Так что ни тебе, ни мне пока не следует ни о чем говорить с Ролло. По крайней мере пока, ибо не назовешь мудрым того, который осмелится дразнить раненого льва.

Ролло действительно чувствовал себя преданым, получившим удар в спину. Он стоял посреди шатра, откуда, едва он вошел, испуганной стайкой выпорхнули женщины Эммы. Он их даже не заметил. Стоял, скомкав в кулаке тонкую шаль Эммы. Страшное подозрение закралось ему в душу. Поначалу он решил, что Эмму похитили его враги. Но после сообщения об этом проклятом Ги…

«Я спала с ним на древнем алтаре в ночь перед вашим набегом. И если бы не ты, мы бы прожили с ним счастливую жизнь». Как давно она ему это говорила!.. Но он запомнил все, слово в слово. И когда Ги в качестве посланника Роберта Нейстрийского прибыл в Руан, она сразу кинулась к нему, несмотря на запрет Ролло. А потом, как она просила за него, когда их схватили после неудачного побега!

– Нет, она не могла оставить меня! – глухо прорычал он. – Не верю, что ради этого анжуйца-выродка она забыла все, что было между нами, забыла собственного сына.

Но память как резала. Он словно слышал ее голос: «Клянусь, что уйду, если ты мне изменишь!»

Ролло становилось трудно дышать. Да как она смела! Как смела покинуть Руан, как смела бежать!..

На него вдруг словно нашло затмение. А когда он пришел в себя, то оказалось, что лежит на настиле в шатре, а Лодин и Беренгар, навалившись сверху, прижимают его к земле. Все вокруг было перевернуто: лежанки, стульчики разбросаны, ковры сорваны, сундучок Эммы изрублен. Даже железный светильник согнут пополам, а платья и плащи Эммы искромсаны в клочья.

– Тебе давно следовало бы найти другую женщину, Рольв, – cказал Волчий Оскал, когда Ролло успокоился. Он старался говорить дружелюбно, но помимо воли в его голосе сквозило злорадство. – Не такую, как эта вертихвостка.

– Закрой рот, – устало прервал его Ролло, – ибо, клянусь священными браслетами Одина, еще слово – и я разрежу твою пасть от уха до уха.

У него все болело внутри, а сердце казалось сплошной кровоточащей раной. И все же он надеялся, он страстно желал доказать невиновность Эммы. Да, она могла изменить ему, бросить его… но не сына.

– Беренгар, – позвал он стража. – Я хочу еще раз услышать, что произошло в тот вечер.

Он хмурился. Все, что говорил Беренгар, шло вопреки его желанию доказать невиновность Эммы. Ее странное стремление уйти ночью в лес. Да еще с сыном. А до этого общалась ли Эмма с франками? Да. Она им пела… Пела. А он-то думал, что она горюет и льет слезы, дожидаясь его возвращения. Ей бы лишь петь и порхать. А не шепталась ли она с кем из франкских священников? Нет. Хотя… Уже после ухода нейстрийцев она долго разговаривала с монахом из Эрве Таурином. Нет, не то. Хотя где этот монах?

Старичка привели. Он, как ни в чем не бывало, собирал травы у реки. Казалось, напряженная атмосфера не коснулась его. Ролло он разглядывал почти с детским любопытством. Без страха.

– Да, я говорил с ней. Она сидела как раз на том камне, что и ты, правитель. Я рассказывал ей о чудесах Святого Адриана. Она почти не слушала, но я мог понять ее. Вокруг ее чела витал мрак. Ей угрожала опасность.

– Опасность? – заволновался Ролло. В этом босоногом монахе было что-то, что отличало его от остальных. Такой светлый взгляд бывает у блаженных или провидцев… Или святых, как утверждают христиане.

– Поначалу я посчитал, что это исходит от тебя, язычник, – спокойно продолжил Таурин. – Люди говорят о тебе много хорошего и много плохого. Но что ты волк кровожадный, известно всем. А та женщина… У нее на виске был кровоподтек. Кто же поднимет руку на красоту, как не злодей?

Он повернулся и спокойно продолжал свое занятие среди заросших травами развалин. Ролло смотрел прямо перед собой. Хотел ли он зла своей Птичке? Он был зол на нее за ее самоуправство в Гурне, за ее неповиновение в Руане. Но желать ей зла?… Нет, несмотря на всю его ярость, на ревность и подозрения, он бы не сделал ей ничего дурного. Ведь он все еще любил ее. У него вдруг гулко забилось сердце. Да, он любил ее. Ее смех и капризы, ее нежное тело, ее волосы, ее голос, ее ворчание и умение радоваться всякой чепухе. И он все еще не хочет верить, что она предала его.

Он вновь стал допрашивать Беренгара. Что может иметь значение, кроме той ночи? И вновь в нем закипела ярость.

– Она была так настойчива в своем желании уйти в лес, – спокойно держал ответ перед Ролло Беренгар. – Было в ней, правда, нечто странное. Тогда я думал, что лунный свет помутил ее разум…

– Короче!

Беренгар пятерней сгреб волосы с глаз. Вздохнул. Рассказал опять, как Франкон воспротивился отдать ей Гийома. И тогда она просто кинулась в чащу.

– А ты? Где был ты, ее охранник, в это время?

– Я пошел сменить часовых, а когда…

– Да заберет тебя Хель! [25] – воскликнул Ролло. – Зачем тебе было менять часовых, кого стеречь, если не мою жену?

Беренгар вдруг не нашелся, что ответить. Возможно, просто сработала укоренившаяся привычка все доводить до конца. И ведь с Эммой был Оттар, ей ничего не могло угрожать, когда рядом такой герой. Однако Оттар был убит таким образом…

Ролло вдруг резко сгреб его за скрещенные на куртке ремни.

– Получается, Оттар более верен мне, чем ты, раб?

Слово «раб» хлестнуло викинга, как кнутом. Он вырвался.

– Даже конунгу не позволено так оскорблять свободнорожденного и…