Феникс - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич. Страница 28

— Ох непрост ты, скоморох, — в который уж раз заявил воевода. — Тут ить какое дело… Все-то ты правильно излагаешь, но отчего-то, кроме тебя, до этого никто не додумался, хотя все и на поверхности лежит, а ты раз-два — и приходи кума любоваться. Ладно, чего только не бывает. Но давай вернемся к твоему житию. Отсидеться втихую у тебя не выйдет. Если гульды пока не прознали, кто такой Вепрь, то уж скоро все узнают, а тогда и тебе, и задумкам твоим конец один. Доберутся до тебя, а там, глядишь, и до дочурки твоей. Эвон у меня от одного едва получилось сына оборонить. А сколько у тебя доброжелателей? По всему выходит, что уезжать тебе надо, да так далеко, чтобы никто достать не мог.

Ох, божечки, опять заботу начинают проявлять. Значит, жди беды. Что же ты на этот раз придумал, воевода? Ты ить завсегда мягко стелешь, да жестко спать. Что ж, сейчас все и разъяснится.

— Великий князь в мудрости своей решил основать колонию в Новом Свете. Места те опасные, дикими народами населенные, но зато опознать именно тебя там будет некому.

— А просто отпустить не хочешь, воевода?

— А я тебя и не держу. Только совет даю.

Может, послать всех и воспользоваться тем, что его никто не держит? Как же, «не держит»! Воевода княжеству верой и правдой служит, как и предки его, как и сыновья, а потому человека, из-за которого родине может грозить беда, так просто не отпустит. По сути, он уже указал, куда именно можно отправиться Виктору. Стоп. А чего ерепениться? Ведь и без того собирался поступить именно так. Вот только сейчас оно не ко времени. Если хотя бы до весны оттянуть время, то можно куда основательнее подготовиться и людишек подобрать. А-а, пропадай моя телега!

— Мысль отправиться за океан мне по душе, однако нет желания ехать не подготовившись. Ведь не один я, есть и люди, кои со мной по доброй воле, есть и холопы. А главное, и сам я после ранения не оправился, и дочурка пока еще грудничок слабый. Так что в этом году нам ходу в дальний путь нет. С другой стороны, твоя правда — гульды всегда могут прознать, кто такой Вепрь и где его можно найти, а может, уже знают, больно приметное у меня обличье.

— К чему ты клонишь, Добролюб?

— К тому, воевода, что на время мне и людям моим схорониться надо в каком-нибудь укромном уголке, а уж следующей весной мы готовы двинуться в путь. Помощь мне твоя надобна, но не за просто так, а к взаимной выгоде. Ты вспомнил о мануфактуре, значит, помнишь и о том, что я сказывал про станки. Так вот, я сумел изготовить те станки. Не успел начать дело, но станки есть, и они готовы к работе.

— Ты еще сказывал, будто не ведаешь пока, что станешь ладить на той мануфактуре.

— Времени прошло достаточно, так что теперь знаю. Изделия принесут большую прибыль и пользы от них будет в избытке. Посели меня в тихом месте, приставь ко мне людишек смышленых, чтобы науку перенять смогли, а на следующий год я оставлю тебе мастеров, кои смогут на тех станках работать. Выделишь из своей казны серебро, мы в Рудном закажем станки, ты сможешь поставить их вместо моих. А как я уеду, получишь свою мануфактуру.

— Много серебра-то потребно?

— Много, воевода. Но если положишь еще больше и закажешь несколько станков, то все это окупится меньше, чем за год, и прибыль потечет прямо в твою казну.

— Искушаешь?

— Предлагаю выгодное нам обоим дело.

Воевода бросил взгляд на отца. Разумеется, он сам мог принять решение, но, коли уж так сложилось, что разговор при старике, хотелось бы получить одобрение. Радмир только легонько кивнул в знак согласия. Вот и ладно.

— Что ж, подберем тебе тихий уголок.

— Только не совсем тихий, а такой, чтобы ветра были частыми, у меня от ветряков все работает.

— А чем тебе река не блажит? Понятно, что на постоялом дворе речки не было, но можно и иное место подобрать.

— Река — помощница только до ледостава, а ветер всегда дует, а значит, и станки работать станут круглый год, лишь в безветрие встанут, но таких дней в году мало случится. Так что неспроста я на ветер надежу возложил… Да, чуть не позабыл. Строение мануфактуры той тоже за твой счет пойдет.

— Эка!

— Дак тебе все останется, воевода. Чай, не порушу, все как есть оставлю.

— Чего еще возжелаешь?

— Более ничего.

— Вот тебе мое слово. Строить станешь за свое серебро, чай, достаточно награбил в свое время. Коли польза от твоей мануфактуры и впрямь будет, то я тебе твои затраты восполню.

— Как скажешь, воевода.

— Вот и ладно. В крепость можешь больше не возвращаться, со службой я улажу.

— А люди мои как?

— Там края опасные и люди, искушенные в ратном деле, лишними никак не будут.

— Иными словами, они останутся на службе и только отбудут к новому месту?

— Нет. Они тоже уйдут со службы, но при условии, что вместе с тобой отбудут в Новый Свет. Все два десятка, — с нажимом закончил воевода.

А что тут скажешь? Остается только соглашаться, что Волков и сделал без промедления.

Была мысль замылить станки и способ изготовления лерок и метчиков, но лишь мелькнула и пропала. За все в этой жизни нужно платить. Зато у него будет фора во времени и возможность подзаработать. Отправляться на новое место с минимумом из того, что может понадобиться, глупо. Одно дело, если земля под ногами горит, а когда есть возможность подготовиться в течение года, продумать, как и что лучше сделать, то не стоит от нее отказываться. В конце концов он отправляется не в поездку, а переезжает на новое место жительства. Нужно будет сделать очень много, в том числе и снаряжение пополнить. Уж больно поиздержались, а там как пить дать придется воевать: не на пустые земли идут, там хозяева имеются. Так что зацикливаться на одной резьбе глупо, тем более что это актуально лишь здесь, где развита хоть какая-то промышленность. Что-нибудь еще придумает.

Как ни надеялся Виктор на иное, Неждану вынесла мамка, что была при Смеяне. Едва осознав, что опять думает о запретном плоде, Волков мысленно выругал себя. Ну не судьба, что тут поделаешь, а раз так, то думай об ином. Вот только не получалось это ни в какую. До самого момента, пока спеленутый младенец не оказался у него в руках, не получалось, а едва это случилось, мысли сами свернули в иное русло. Ни о чем другом, кроме как о дочери, он думать уже не мог. Взяв ее на руки, Волков замер, внимательно всматриваясь в детские черты спящей малышки, не в силах отвести взор. Нет, не ошибся он тогда — одно лицо. Уверен, открой она глазки — и цвет их окажется один в один.

— Гхм… Добролюб.

— А? Что? — встрепенулся Виктор, замерший каменным изваянием со счастливой улыбкой. Вот ведь поди пойми, как такая улыбка возможна на обезображенном лице, но, видно, возможна, коли все это смогли рассмотреть без труда.

— Может, все-таки поедем? Или ты прямо посреди двора заночевать собрался?

Виктор внимательно посмотрел на Звана. Ишь, лыбится, словно рубль нашел. Хотел было одернуть, но лицо вновь озарилось счастьем и умиротворенностью. Да, не все гладко: и трудностей еще достанет, и опасности впереди ждут нешуточные, но сейчас, обретя то, что считал навеки потерянным, он по-настоящему счастлив, а с остальным, бог даст, разберутся.

— Давай прямиком в какой трактир, — наконец угнездившись на сиденье и пристроив дочь на руках, приказал Виктор.

— Ты это, атаман… Сам ведь сказывал, что в Звонграде нам лучше не задерживаться, «друзей» у тебя тут слишком много. Небо ясное, дочурку твою мы и в поле со всем прилежанием пристроим, так что любо-дорого будет, кони отдохнули… Чего время тянуть?

— А Неждане припас взять? Ить ее нашими разносолами не накормишь.

— Так в короб уж все уложили. Там и пеленки, и бутылочки, и молочко, с дитем ты управляться вроде и сам умеешь. Так чего рассусоливать?

— Самих-то накормили?

— И нас накормили, и тебе обед прихватили, чай, вы там лишь разговоры разговаривали. Да и свои припасы имеются.

— Тогда в путь, только к Лису заскочим на минутку.