Пособие по выживанию - Ветрова Ника. Страница 26
— Нет, действительно нравишься, — не устрашилась псина Преисподней. — Сам посуди, Владлен Азаэрович, твое прикосновение заглушает зов по ауре, это о многом говорит. Кстати, обнял бы девку, этот четвертьдемон из нее сейчас все силы тянет.
И гора, шагнув ко мне, вдруг оказалась сразу и везде. И тепло так стало, и хорошо, и уютно, и спокойно очень, и, приподнявшись на носочки, я прошептала совершенно искренне:
— Я тебя люблю.
Гора вздрогнула, и мне как-то стало тесно в крепких объятиях.
— Правда? — тихий голос.
— Правда, очень люблю, — созналась я. — Я тебя очень-очень люблю, огромная волосатая гора, потому что ты теплый.
Где-то на периферии сознания отметила, что у собак, когда они ржут, смех такой лающий. Еще отметила, что пара ржущих привидений свалилась со смеху на пол, но мне было все равно.
— Спасибо, — зло сказала гора.
— Не за что, — обнимая ее, ответила я, — правду же сказала.
Гора странно глядела на меня, а затем я услышала от собачки:
— Гости сменили направление осмотра, унеси ведьму.
Моей груди мгновенно стало холодно, а после жарко, потому как меня подняли и к чему-то теплому прижали, а в итоге унесли куда-то размеренным быстрым шагом…
«Ко мне!» — рык раздался где-то внутри моей головы, скрутил, заставил дрожать, ноги зашевелились сами, имитируя ходьбу.
— Он охамел?! — прозвучал надо мной чей-то рычащий голос.
Я не знала, кто охамел, но меня вдруг начало ломать. Сильно. Так, что едва суставы не выворачивало, и, завопив от боли, я пропустила момент, когда гора остановился, затащил куда-то, прижал меня к стене, схватив за подбородок, вздернул мое лицо, чтобы, заглядывая в помутневшие глаза, прохрипеть:
— Григорьева, соберись, слышишь?!
Тьма накрыла в тот миг, когда я попыталась собраться.
Беспросветная, густая, непроницаемая, теплая, обволакивающая тьма.
Я пошатнулась, но почему-то устояла, будто кто-то поддержал.
«Стася… Станислава…» — голос звучал внутри меня, и во тьме, и во Вселенной. Голос звал, манил, убаюкивал, притягивал…
«Хочу прижаться к твоим губам… Ты пахнешь земляникой, сладкой, созревающей ранним летом, манящей, с умопомрачительным ароматом, Стася…»
Стон, он явно принадлежал мне, и чувство томления, растущее где-то внутри, разливающееся теплом внизу живота…
— Станислава, тебя приманивают сейчас, слышишь? Соберись, Григорьева, давай, ты же благоразумная девочка! — рычит кто-то мне в лицо.
«Когда я доберусь до тебя, — шепчет голос внутри, — сорву всю одежду, каждую тряпочку, что скрывает твое невероятное тело, Стася. А затем, сжимая до боли свои дрожащие от нетерпения кулаки, я покрою поцелуями каждый кусочек твоей кожи, каждый изгиб, каждую сладкую складочку…»
— О-ох, — выдох и протяжный стон.
— Григорьева! П-п-прекрати так… — и пораженческим шепотом, — делать…
«Хочу обнять тебя обнаженную, — шепчет голос внутри меня, — чтобы ладони скользили по твоей шелковистой коже… И когда ты изогнешься в моих руках, не в силах сдержаться от страсти, я обхвачу губами твой напряженный сосок, сожму, нежно пройдусь языком и прикушу вновь, заставляя содрогаться от удовольствия…»
— Да, — прошептала я, выгибаясь грудью вперед и с замиранием ожидая, когда…
«Ты забудешь, что такое дышать, ты не вспомнишь своего имени, и только я буду шептать его, как молитву о спасении, как заклинание, как заговор. Стася, Станислава, Стасенька… И целовать, целовать, целовать твое нежное тело, спускаясь все ниже и ниже…»
— О-о-ох, — выдохнула я, ощущая непреодолимое желание сорвать с себя одежду.
«Ты так притягательна, Стася, так желанна, так необходима, моя ведьмочка. Я становлюсь твердым как сталь, стоит подумать о тебе… Просто подумать, вспомнить твое вкусное нежное имя… Стася… Сладкая, невинная, нежная Станислава… Я считаю секунды до того момента, как ворвусь в тебя, смогу ощутить, как подрагивают твои мышцы, сжимая меня там, внутри, услышать твои хриплые срывающиеся стоны, испытать плен твоих обнимающих мои плечи рук и сжимающих мой торс бедер… Ты хочешь меня, Стася?»
— Да, — выдохнула я, — хочу…
«Как ты меня хочешь, расскажи…» — приказал голос внутри меня.
— Прекрати, пожалуйста, пожалуйста, Стася, я умоляю тебя, — произнес кто-то рядом со мной.
Голос внутри оказался важнее.
— Хочу, — выдохнула я.
«Как ты меня хочешь, моя ведьмочка?»
— Сильно…
«Сильно — что?»
— Я так сильно хочу тебя, — простонала, дрожа от чего-то непонятного, сладкого, предвкушающего.
«Да», — прошептал голос внутри.
— Черт! — выругался кто-то совсем близко.
А после я вдруг оказалась прижата к прохладной стене с такой силой, что не осталось дыхания, и голос того, кто был рядом, прошептал у самого уха:
— Все будет не так, Станислава, совсем не так. Ты в белоснежном легком платье, притягивающем взгляды, храм на вершине скалы, море, бушующее у ее подножия. И мой взгляд, восторженный, сияющий, исполненный любви и нежности… И слова клятвы, моей тебе клятвы в верности, любви, преданности, и обещание защищать и оберегать — от бед, от трудностей, от обид и печалей.
Я задохнулась от восторга, представив, как буду подниматься в белоснежном свадебном платье по ступеням вверх, навстречу ветру, солнцу и чему-то эпически важному в моей жизни…
— Страсть, освященная любовью и преданностью, самая сладкая из страстей, Стася, — шептал голос у самого моего уха, — это страсть без оглядки, без страхов и сомнений, страсть, в которой женщина не боится раскрыться, страсть, в которой нет ничего постыдного… И если ты когда-нибудь ответишь мне «да», Станислава, если ты… Я буду любить ночи напролет, я буду любить так, как никто не полюбит, я буду ласкать столь нежно, как никто не сумеет, я…
«Иди ко мне, Стасенька, иди…»
Но я оставалась стоять, почему-то мне было важно дослушать до конца тот, другой голос, звучащий рядом со мной…
И я прошептала:
— Да…
— Что? — хрипло переспросил голос у моего уха.
— Я говорю тебе «да», — выдохнула, едва не теряя сознание.
И кто-то, обхватив за талию, рывком прижал к себе, а после сказал:
— Повтори.
— Да, — прошептала, чувствуя, что все же теряю сознание.
Тишина. Напряженная, тяжелая, сумрачная и едва слышное:
— Скажи в третий раз, и ты моя, Станислава.
«Что? — взревел кто-то внутри. — Стася, нет, слышишь? Нет! Не смей! Стася, не…»
— Да, — выдохнула я.
«Какого…» — начал внутренний голос, но его прервали.
Поцелуем, от которого закружилась голова, ладонями, что сжали мое тело, прикосновениями, настолько нежными, что в душе появилось ощущение полета.
А потом все прекратилось, поцелуй в смысле, и кто-то сокрушенно произнес:
— Вот это я вляпался… Черт!
— Не люблю чертей, — прошептала, потянувшись вперед в надежде вернуться к приятному и головокружительному.
— Заметно, — и меня не поцеловали больше.
Вот вообще. Но обнимали все так же крепко и даже как-то крепче в объятиях сжали, что дышать страшно стало. А потом хрипло простонали снова:
— Вот это я вляпался… и оправдаться перед самим собой нечем.
Внезапно в моей голове наступила странная звенящая совершенно блаженная тишина, тело обмякло, захотелось улыбаться, и еще чувство такое — свободы, и тело больше вовсе не ломало.
— Так, Григорьева, а теперь медленно открываем глаза, — произнес кто-то.
И я почему-то даже подчинилась, хотя ресницы были как свинцовые, и вообще хотелось этого кого-то обнять и подремать на его плече и…
И стоп!
А что вообще здесь происходит? И где я?!
Глаза открывала не медленно — распахнула мгновенно… и тут же зажмурилась, потому что свет резанул…
— Я же сказал — медленно, — отчеканил декан чертового факультета, то есть самый настоящий черт!
— А чего вы вообще командуете? — возмутилась я, медленно распахивая веки.
И обалдела!
У него были такие зеленые глаза! Зеленые-презеленые, и они сияли, прямо как его белозубая улыбка, точнее… ухмылка. Наглавато-пошлая такая…