Ведьмаки и колдовки - Демина Карина. Страница 4
— Именно, дорогая, показалось. У тебя ведь зрение было слабым… настолько слабым, что без очков ты и шагу ступить не могла. А тогда, помнится, очки твои разбились…
— Весьма кстати…
— Бывают в жизни совпадения…
— Я узнала твой голос. — Отступать Габрисия не желала. — Или ты и в глухоте меня обвинишь?
— Разве я тебя хоть в чем-то обвиняю? А голос… мало ли схожих голосов… я понимаю, — Богуслава поднялась, — очень понимаю твою обиду… и клянусь всем светлым, что есть в моей душе, что невиновна…
…она обняла Габрисию, и когда та попыталась отстраниться, не позволила.
— Тебя глубоко ранило предательство жениха. Верю, что ты застала его с кем-то…
Она поглаживала Габрисию по плечу.
— Но не со мной… Габи, ты радоваться должна…
— Чему?
Габрисия успокоилась, что тоже было несколько странно.
— Тому, что не успела выйти за него замуж. До свадьбы, после… он бы предал тебя… посмотри, какой ты стала…
Богуслава развернула давнюю приятельницу к зеркалу.
— Ты красавица… ты достойна много большего, чем то ничтожество… — Она обошла Габрисию сзади и, наклонившись, прижавшись щека к щеке, смотрела уже на ее отражение. — Ты с легкостью найдешь себе нового жениха… и уж он-то сумеет оценить сокровище, которое ему досталось…
Габрисия смотрела на собственное отражение.
А то плыло, черты лица менялись…
…она и вправду была потрясающе некрасива: длинноноса и узкогуба, с близко посаженными глазами, с тяжелым подбородком, со сросшимися бровями, какими-то непомерно темными, точно кто-то прочертил по лицу ее линию.
Габрисия всхлипнула и зажмурилась.
— Это все в прошлом, дорогая… все в прошлом, — пропела на ухо Богуслава, отпуская жертву. — Мы так давно не виделись… и я готова признать, что ты несказанно похорошела! Не иначе, чудо случилось!
— А то, — громко сказала панночка Тиана. — Вот у нас в Подкозельске был случай один. Не, я сама-то не видела, но мне дядечкина жена рассказывала. А она хоть та еще змеюка, но врать не станет. У ее приятельницы дочка росла. Такая некрасивая, что прям страх брал! От нее кони и то шарахались, и чем дальше, тем хуже… кони-то что, скотина бессловесная, шоры надел и езжай себе, куда душе угодно. Женихи — дело иное… женихи-то с шорами ходить несогласныя были.
Лизанька громко фыркнула и письмо вытащила. Мелькнула игла в пальцах Ядзиты… и Эржбета открыла книжицу…
— …так когда ей шестнадцать исполнилося, то родители повезли ее в Познаньск, в храм Иржены-заступницы за благословением. Много отдали! Но помогло! Кони шарахаться перестали…
— Надо же… какой прогресс.
Богуслава отступила, а Габрисия как стояла, так и осталась, устремив невидящий взгляд в зеркало…
— А с женихами что? — поинтересовалась Эржбета, прикусывая самопишущее перышко.
— У кого?
— У дочери знакомой вашей тетки.
— А… ничего… приданое хорошее положили, и нашелся охотник.
— Приданое… приданое — это так неромантично…
— Зато реалистично, — подала голос Мазена, которая сидела с книгой, но уже не читала, гладила обложку. — Без денег никакая красота не поможет…
— Не скажи. — Эржбета вертела в пальцах изрядно погрызенное писало. — Истинная любовь…
— Выдумка.
— Почему?
— Потому. — Мазена книгу все-таки закрыла и поднялась. — Надолго ли хватит этой, истинной любви, если жить придется в хижине, а носить рванину? Работать от рассвета до заката, питаться пустой пшенкою.
— Ненавижу пшенку, — решительно вступила в беседу Лизанька. — Мне ее бабушка всегда варила. И масла клала щедро… а я масло не люблю…
— Что ж, — Мазена снисходительно улыбнулась, — если вы по истинной любви выйдете замуж за проходимца, который просадит ваше приданое в карты, то пшенку вы будете есть пустую. Без масла.
Лизанька обиженно поджала губы.
— Я говорю об истинной любви, которая настоящая, — сочла нужным уточнить Эржбета, — взаимная.
Но Мазену не так-то легко было заставить отступиться.
— Можно и так. Тогда пшенку будете есть оба. Взаимная любовь, сколь бы сильна она ни была, не гарантирует ни счастья, ни… отсутствия у избранника недостатков. Поэтому любовь любовью, а приданое — приданым. И желательно, чтобы в контракте оговаривалась девичья доля.
— В каком контракте?
— Брачном.
— Нет, — решительно отмахнулась от ценного замечания Эржбета, — контракт… это совсем неромантично.
На сей раз спорить с нею не стали, и лишь Лизанька, подвинувшись поближе, поинтересовалась:
— А что это вы все время пишете?
Себастьян мысленно к вопросу присоединился, хотя, памятуя о находках в Эржбетиной комнате, ответ, кажется, знал.
Эржбета книжечку закрыла и, прижав к груди, призналась:
— Роман…
— О любви. — Мазена произнесла это тоном, который не оставлял сомнения, что к романам подобного толка она относится, мягко говоря, скептически.
— О любви. — Эржбета вздернула подбородок. — Об истинной любви, для которой даже смерть не преграда…
— И кто умрет?
— Одна… юная, но очень несчастная девушка, которая рано осталась сиротой… но и к лучшему, потому что родители ее не любили… считали отродьем Хельма… они сослали ее в старое поместье, с глаз долой… а потом вообще умерли.
А вот это уже любопытно. Родители Эржбеты были живы, но, сколь Себастьян помнил, особого участия в жизни дочери не принимали.
Почему?
Долгожданное дитя… единственное…
— И эта несчастная девушка, осиротев, попадет под опеку дальнего родственника… жадного и бесчестного.
— Ужас какой! — сказала Лизанька.
— И этот родственник отравит ее…
— Лучше бы замуж выдал, — внесла коррективы Ядзита. — На юных всегда желающие найдутся, которым приданое не нужно, сами приплатить готовы…
— Собственным опытом делитесь, милая? — Богуслава не упустила случая уколоть; но Ядзита лишь плечиком дернула.
— Да! — Идею с неожиданным воодушевлением подхватила Иоланта, оторвавшись от серебряного зеркальца. — Он захочет ее продать! Юную и прекрасную!
— Старику, — поддержала Ядзита. — Уродливому.
— Горбатому.
— И у него изо рта воняло… — Иоланта сморщила нос. — За мной как-то пытался один ухаживать… папенькин деловой партнер. Так у него зубы все желтые были, и изо рта воняло так, что я и стоять-то рядом не могла! А папенька все говорил, дескать, партия хорошая… Иржена-заступница, я как представила, что он меня целует, так едва не вырвало!
— А вот у нас в Подкозельске…
Но панночка Тиана осталась неуслышанной, да и то правда, где Подкозельску равняться с романтической историей о юной прекрасной девственнице, замученной жестоким дядюшкой.
— И, понимая, что свадьбы не избежать… — Эржбета к постороннему вмешательству в сюжет отнеслась спокойно. Более того, воодушевленная вниманием, зарозовелась, в глазах же появился хорошо знакомый Себастьяну блеск. И это выражение некоторой отстраненности, будто бы Эржбета смотрит, но не видит, всецело ушедши в себя, — она выбирает смерть… и травится.
— Крысиным порошком, — подсказала Тиана.
— Крысиный порошок — это не романтично!
— Зато действенно. Вот у нас в Подкозельске крыс завсегда порошком травят. А в позапрошлым годе мельничихина племянница полюбовнице мужа сыпанула. Из ревности. И та окочурилася… следствие было…
— Уксусом. — Лизанька выдвинула свою теорию и для солидности добавила: — Папенька говорит, что женщины чаще уксусом травятся. Или еще вены режут…
— Нет, уксус — это…
— …не романтично.
— Прозаично! — ввинтила Мазена, которая держалась с прежним отстраненным видом, но к разговору прислушивалась внимательно. — Пусть она использует какой-нибудь редкий яд…
— Бурштыновы слезы…
— У вас в Подкозельске знают про бурштыновы слезы? — Мазена откинула с лица длинную прядку.
А глаза-то переменились: болотные, темные. Нельзя в такие смотреться, но и взгляд отвести выходит с трудом немалым.
— А что, думаете, что раз Подкозельск, то край мира?! За между прочим, к нам ведьмаки приезжали с лекциями про всякое…