Ведьмаки и колдовки - Демина Карина. Страница 5

— …бурштыновы слезы, пожалуй, подойдут, — сказала Эржбета, обрывая спор. — Редкий яд…

— Лучше б она их своему муженьку подлила. — Иоланта вертела зеркальце, то и дело бросая взгляды на отражение свое. — А что? От слезок смерть естественной выглядит… мне мой кузен рассказывал, что на горячку похоже…

— На чахотку, — уточнила Ядзита, перерезая тонкую черную нить.

— Пускай на чахотку… главное, что муженек бы того… и все… а она жила б себе вдовой…

— Нет. — Эржбета с подобным поворотом сюжета была категорически не согласна. — Моя героиня так поступить неспособна! Она юная! И очень-очень порядочная…

— Ну и дура…

— Не дура, просто… просто она на убийство неспособна! Она умрет накануне свадьбы… и ее похоронят в свадебном платье…

— В белом?

— Конечно, в белом! Я еще думаю, чтобы вокруг шеи стоечка… или сделать воротник отложным? И шитье, конечно…

— Талия завышенная…

— И рукав двойной, я видела в журнале… очень красиво смотрится…

— Кружевная оторочка по подолу…

— А какая разница, в чем хоронить-то? — не удержался Себастьян, когда обсуждение не то свадебного, не то погребального наряда затянулось. — Платье и платье… беленькое и с рюшами…

— Рюши — это дурновкусие! — решительно заявила Габрисия и, окинув панночку Белопольску насмешливым взглядом, передразнила: — Понимаю, что у вас в Подкозельске приличных женщин хоронят исключительно в платьях с рюшами, но здесь — дело иное…

— Похороны, — Эржбета что-то черкала в книжице, — это важное событие в жизни. Ну и в книге, само собой. Нельзя подходить к нему спустя рукава.

Действительно. С этой точки зрения Себастьян проблему не рассматривал.

— А дальше-то что? — поинтересовалась Лизанька.

— Дальше… дальше она встретит своего суженого… истинного… он — некромант. Молодой, но сильный…

— Не надо молодого, лучше, чтобы постарше был и опытный.

— Чем лучше? — возмутилась Лизанька.

— Всем! Чтобы суровый и жестокий даже… и не очень красивый. Чтобы все его боялись. — Габрисия прикусила губку. — Да, все будут бояться и не поймут, что в глубине души он очень-очень одинок…

— И тоскует!

— По чем тоскует? — Себастьян старался быть серьезным.

— По женской ласке, конечно! — На Тиану поглядели как на сущую дуру. — Все мужчины, даже очень суровые, в глубине души тоскуют по женской ласке…

И, ободренная поддержкой, Эржбета продолжила повествование:

— Он в городке проездом. Остановится ненадолго. И ему совершенно случайно понадобится свежий труп. Он тайно наведается на кладбище…

…и, нарушив несколько статей Статута, в совокупности своей дающих от семи до пятнадцати лет каторги без права досрочного выкупа, самовольно раскопает могилу.

— …вскроет склеп, — сказала Эржбета. — Будет ночь. И полная луна воцарится в небе. Мертвенный свет ее проникнет сквозь окна…

— Зачем в склепе окна? — Себастьян все же не удержался.

— Какая разница?! Может, заглянуть кому понадобится… или выглянуть, — отмахнулась Иоланта. — Бетти, не слушай эту дуру. Рассказывай… я так и вижу, как свет проникает… а она лежит в гробу, вся такая прекрасная… в свадебном платье…

— И бледная…

— И юная… несчастная… и он не устоит…

— Извращенец. — Себастьян поерзал и поспешно добавил: — А что, если прямо там и не устоит, то точно извращенец. Вот у нас в Подкозельске был один, который могилки раскапывал. Нет, не некромант, а так… ненормальный. И главное, что ни бабами, ни мужиками не брезговал.

— Жуть какая!

Красавицы переглянулись и одновременно пожали плечами, верно решив про себя, что в страшный город Подкозельск они не заглянут.

— Он не в том смысле не устоит, — внесла ясность Эржбета. — В том очень даже устоит… сначала устоит, а потом… в общем, он влюбится. И вольет в нее свою силу, захочет, чтобы ожила… а она оживет…

…это вряд ли.

Будь в гостиной Аврелий Яковлевич, он бы сумел объяснить, почему невозможно поднять труп одним желанием, сколько силы в него ни вливай.

— Нет, так просто не интересно. — Мазена щелкнула пальцами. — Надо, чтобы как в сказке! Он ее поцеловал!

Себастьян мысленно, но от всей души посочувствовал несчастному, суровому, но очень одинокому и явно истосковавшемуся по бабам некроманту, которому придется целовать труп трехдневной давности.

— Да! — Идея Мазены красавицам пришлась по душе. — Он трепетно коснется мертвых губ ее…

…вдохнет запах тлена и бальзамического масла.

— И вглядывается в прекрасное лицо…

…подмечая бледность его, синеву трупных пятен и блеск воска, которым натирали кожу. В воображении Себастьяна несчастный некромант уже убедился, что не настолько он одинок, а по женской ласке и вовсе не тоскует, и попытался отстраниться. Но красавицы были беспощадны в своем неистовом желании устроить его личную жизнь.

— Он замрет, до глубины души пораженный неземною ее красотой…

…извращенец.

Некромант с Себастьяном не согласился, но послушно уставился на тело, оценивая изящество форм. Девица, как и положено приличному покойнику, лежала смирно, не возражая против этакого внимания.

— А потом… потом он все-таки поцелует…

Высказав все, что думает об этаких женских фантазиях, матерый некромант поцеловал-таки красавицу в восковую щеку. И, торопливо отстранившись, вытер губы.

— В губы… — Красавицы были непреклонны.

— Может, — попытался вступиться за несчастного Себастьян, — в губы не надо?

Его не услышали.

И некромант, изрядно побледневший от открывавшихся перспектив, торопливо чмокнул покойницу в губы. Та, естественно, не пошевелилась.

— Это будет долгий поцелуй…

…некромант оглянулся на Себастьяна в поисках поддержки, но тот лишь руками развел: мол, ничем-то помочь неспособен.

И бедолага, подчиняясь женской воле, приник к губам…

— …он будет длиться и длиться…

Некромант зеленел, но держался… Покойница лежала смирно.

— …длиться и длиться… — В приступе вдохновения Эржбета воздела очи к потолку. — Целую вечность…

Меж тем в Себастьяновом воображении некромант, благо матерый, опытный и с нервами крепкими, что корабельные канаты, постепенно осваивался. И вот уже на высокую грудь покойницы легла смуглая пятерня.

Нет, определенно извращенец!

Некромант лишь плечами пожал: не он такой… жизнь такая.

— И он почувствует, как ее губы дрожат…

…не чувствовал, но, не прерывая поцелуя, вполне профессионально обшаривал тело, попутно сковыривая с платья жемчужинки, которые исчезали в широком рукаве.

Это не некромант, а мародер какой-то!

Впрочем, что Себастьян в некромантах понимает? Да и… должна же у человека быть материальная компенсация полученной в процессе творчества моральной травмы? Меж тем некромант увлекся, но отнюдь не поцелуем, и не заметил, как темные ресницы покойницы дрогнули. Он опомнился, лишь когда тонкие руки обвили шею… острые коготки нави распороли и кожаную куртку, и рубашку, и темную шкуру некроманта. Тот попытался было вывернуться, но покойница держала крепко.

И губы раздвинула, демонстрируя острые длинные клыки.

— …она открывает глаза…

…черные из-за расплывшихся зрачков…

— …и тянется к нему…

…к шее, движимая одним желанием — вцепиться в нее, глотнуть свежей горячей крови. Некромант, все же матерый, а значит, бывавший во всяких передрягах, почти выворачивается из цепкого захвата, одновременно вытягивая из левого рукава осиновый кол…

— Тянется… — Кажется, на этом моменте вдохновение все же покинуло Эржбету, и она огляделась в поисках поддержки, которую получила незамедлительно:

— И видит его!

…в Себастьяновом воображении навь давным-давно жертву разглядела, оценила и почти распробовала на вкус. И от осинового кола отмахнулась играючи, только руку перехватила, сдавила до хруста в костях.

Некромант же зубы стиснул. Помирать просто так он не собирался, а потому, отринув всякое уважение к покойнице, которая, говоря казенным языком, выказывала реакции, несовместимые с человеческой сущностью, вцепился в волосы и приложил прекрасным лицом о край саркофага.