Ведьмаки и колдовки - Демина Карина. Страница 88

— С тобой? — Бородатый сплюнул на землю. А его приятель молча обнажил клинок.

— Двое против одного? Это как-то не по кодексу…

— Кодекс для людей…

Что ж, пора, верно, привыкать, что он, Лихослав, уже не человек…

…первым атаковал бородатый. Он двигался быстро.

Для человека.

И бестолково.

А ведь не первая дуэль и не вторая: слишком легко решились… и пляшет, вьется, норовя задеть Лихослава кромкой клинка.

Играет.

Второй опасней в разы. Скупые плавные движения.

И в паре ведь работали… первый отвлекает, крутится, тычет саблей, норовя порезать… порезы не страшны, но боль помешает сосредоточиться, а вот второй бить будет насмерть.

На ком они тренировались?

Вряд ли на волкодлаках, все ж таки в Познаньске волкодлак — тварь редкая… Лихо полоснул бородатого по руке, вскользь, легко… мог бы и сильней ударить, и было искушение, да нельзя… потом скажут, что он напал, что нежить и сильней человека, и быстрее…

— Сволочь! — взвизгнул гвардеец, выронив саблю, которую Лихо носком сапога поддел и отбросил. Второй отступил, наблюдая с усмешкой, он и в одиночку сумеет тварь одолеть…

…чего ради?

Из смутной справедливости, которая говорит, что существа, Лихославу подобные, не имеют права среди людей жить? Или из глупого азарта?

Скучно им при дворце… отправлялись бы на Серые земли, вот там веселья хватило бы.

— Может?.. — Лихо опустил клинок. Но противник лишь головой покачал. Не отступит… и ладно…

…хищник…

…человек, а все одно хищник. Кружит, не сводя пустого взгляда. А ведь знакомое лицо… Лихо карточку видел, и на карточке той противник его был моложе.

— Твердислав Пожельски? — уточнил Лихо, уходя от удара.

Не бывает в жизни таких совпадений… или бывает?

Повезло?

Противник отступил, кивнул, соглашаясь, что, дескать, он и есть Твердислав Пожельски… а ведь и вправду говорили, что искать его надобно не в провинции, что женился он выгодно на единственной дочке мэра, да с нею в столицу и подался…

…хорошо, что с Евдокией встретиться не привелось, ей было бы неприятно. А так, глядишь, и не узнает…

А он наглый. Смотрит в глаза, скалится. И быстрый, несмотря на то что движения его кажутся нарочито мягкими, осторожными даже… и подбирается ближе, ближе… напарник его, оседлавши бочку, руку баюкает и ругается вполголоса. Лихо слышит его. И еще гудение ос, которые свили гнездо под самой крышей. Слышал хруст гравия под сапогами… шорох ветра, который скользил по черепитчатой крыше, пыль сгонял…

— Сдохни, тварь! — взвизгнул бородатый, а когда Лихо на крик не обернулся, швырнул в спину горсть песка…

Кончик сабли мелькнул перед глазами.

Еще немного…

…осклабился противник.

…отступил… и наступил… танец, в котором Лихославу пытаются навязать свой ритм, но он не настолько наивен, чтобы поддаться.

…а вот сделать вид…

И клинок трется о клинок, стальная нежность, которая рождает искры… почти страсть… и вершиной ее — острие, которое вскользь, лаская, касается плеча врага…

Поворот, и точка клинком, который упирается в грудь Твердислава.

— Во блин! — восклицает его товарищ, этакой развязки не ожидавший. А Лихославов соперник вовсе не выглядит огорченным.

— Думаешь, сможешь от нее спрятаться? — шепотом говорит он, а потом вдруг падает, насаживаясь на клинок, как бабочка на иглу…

…позже скажут, что умер он задолго до этого удара, который и ударом-то не был…

…умер накануне и уже мертвым явился в казарму…

…и товарищ его, удивляясь этакому обстоятельству, станет удивляться, а заодно уж клятвенно заверит, что идея дуэли бесчестной принадлежала целиком покойному, который для покойника был слишком живым и инициативным, а сам пан Вельский ничего-то супротив княжича Вевельского не имеет… никак опоили, заморочили…

…но все это будет пустым и не важным.

Главное, что в тот миг, когда сабля вошла в мягкое, какое-то ненастоящее тело, Лихо услышал шепоток…

— Мой, мой…

— К Хельму, — ответил он, головой тряхнув.

И ошейник потрогал. Что бы там Аврелий Яковлевич ни говорил, но с ошейником оно надежней будет…

Ветер, скатываясь с крыши лучшей гостиницы Гданьска, смеялся…

ГЛАВА 16,

где так или иначе решаются дела сердечные, и не только они

Наверное, можно было вздохнуть с облегчением.

И Евдокия вздохнула, пытаясь унять непонятную тянущую боль в груди, точно игла засела… и вытащить бы, а она не вытаскивается, и предчувствия дурные только крепнут…

Радоваться бы надо, а у нее предчувствия.

И Евдокия трет виски, пытаясь понять, о чем же Себастьян говорит… главное уже сказал, но не уходит. Сидит в кресле, ногу за ногу закинул. В одной руке стакан с лимонадом, в другой — газетенка, кажется, та самая, мерзкая, в которой появилась очередная статья…

…волкодлаки среди людей…

…не стоило читать, но Евдокии хотелось хоть чем-то пустоту заполнить…

— Пожалуй, я пойду. — Себастьян вдруг замолчал, посмотрел как-то странно. Добавил тихо: — Вам бы отдохнуть… Лихо все равно в ближайшее время занят будет.

— Чем? — поинтересовалась Аленка, которая глядела на живую легенду с немалым подозрением, но хоть бы без прежней своей влюбленности.

Влюбленность — это боль.

А Евдокии не хотелось, чтобы сестре было больно.

— Кем, — поправил Себастьян. — Аврелием Яковлевичем. От него избавиться не так-то просто, потому отдохните… носик там припудрите… глаза нарисуйте. Только, когда объявится, с визгом на шею не кидайтесь. Глупо выглядит.

И откланялся.

А газетку, что характерно, с собой прихватил.

— Знаешь, — задумчиво произнесла Аленка, на дверь уставившись, — мне отчего-то кажется, что он притворяется…

— Кажется.

Не хватало рецидива любовного… Евдокии бы с собственным справиться.

С визгом на шею?

Хорошая мысль…

— Ты улыбаешься!

— Нельзя?

— Можно! Нужно! И вообще… а платье уже решила, какое наденешь? Я думаю, что зеленое пока не стоит. Тебе, конечно, зеленый к лицу, но сейчас ты очень бледная… а розовое — слишком по-девичьи как-то… лиловое темное…

Аленка, распахнув дверь гардероба, самозабвенно перебирала платья, в каждом находя какие-то недостатки, которые оное платье делали недостойным Евдокии. А поскольку нарядов было не так и много, вскоре Аленка произнесла заветное:

— Тебе надеть нечего!

Евдокию одежный вопрос волновал меньше всего.

— Ерунда… там полосатое есть…

— Оно совсем простое!

Простое. Домашнее. Тем и лучше, потому что… Евдокия сама не знала почему. Предчувствие грядущей катастрофы ее не отпускало…

— Я… пойду прилягу… голова…

— Все нормально?

— Да… не знаю…

— Скажи что…

— Ничего… просто устала, наверное. Сколько я не спала?

Маленькая ложь во благо? Пусть будет, главное, что Евдокии и вправду следует прилечь. Она и сама готова поверить, что это ее беспокойство рождено единственно бессонницей. Так ведь бывает, верно?

Иррациональные страхи.

И сон приходит, наваливается, душный, пыльный, чужой.

Евдокия точно знает, что сон этот ей подарили или, точнее сказать, подбросили, как подбрасывают к дверям дома приблудное дитя в надежде, что не оставят его лаской…

…не оставила…

…и вправду небо серое, стальное, с булатным узором облаков.

…под ногами мох ковром дорогим, каковые из Першии возят. Ноги проваливаются по самую щиколотку, и идти тяжело, поскольку гуляет земля, ведь ковер поверх водяного омута бросили. Неосторожный шаг — и прорвется.

Тогда не станет Евдокии.