Источник счастья - Дашкова Полина Викторовна. Страница 29

— Да уж третий, — подала голос дежурная сестра.

— В шесть? — Таня без всякого стеснения сжала ладонями его лицо, поцеловала в губы. — Вот за это я вас ненавижу.

— За что, Танечка?

— Нет. Больше не целуйте меня. Голова кружится.

— Так вы сами меня целуете.

— Нет. Я вас ненавижу. Не отпущу ни на какой поезд. Худой, небритый, волосы все седые, как будто не три месяца прошло, а тридцать лет. Пойдёмте, хотя бы чаем напою. Да оставьте вы шинель с фуражкой, вон, повесьте на вешалку. Как прикажете вас любить? Заочно? Я жду, жду, после той записки — ни слова, ни весточки. Только во сне и вижу.

Она говорила быстро, тихо и вела его за руку по лестнице, по спящим коридорам. Он шёл за ней и счастливо улыбался.

Оказавшись дома, Соня тут же кинулась в свою комнату.

— Какая красота! Какие потрясающие розы! — восклицала в прихожей мама. — Почему ты поставила их в помойное ведро? И куда ты убежала? Помоги мне распаковать чемодан, там для тебя подарки.

В ответ послышался грохот. Когда мама вошла, Соня сидела на полу. Перед ней были разбросаны бумаги, папки, диски, сломанные карандаши, старые ежедневники. Рядом валялся ящик, выдернутый из письменного стола.

— Прости, я должна найти свою записную книжку, — сказала Соня.

— Не понимаю, что за срочность? Кому ты собираешься звонить в три часа ночи?

— Звонить я буду завтра. Но я должна убедиться, что у меня остался его номер.

— Чей?

— Агапкина Федора Фёдоровича. Мне надо срочно встретиться с ним.

Книжку нашла мама. Телефоны Агапкина, домашний и мобильный, были записаны на букву «А». Соня вдруг вспомнила, что старец сунул ей в руку листочек с номерами как-то странно, поспешно, тайком, когда Бим вышел в туалет, и потом прошептал: «Не потеряйте, прошу вас! Не забудьте переписать в книжку!»

— Я уверена, ты все перепутала, — сказала мама, — это наверняка другой Агапкин. Не может быть человеку сто шестнадцать лет. Его бы занесли в Книгу рекордов Гиннесса, его бы по телевизору показывали.

— Он этого не хочет. О том, сколько ему лет, знают только избранные. Нельзя искушать профанов. Это его фраза.

— Так, может, у него просто маразм? Ну или какой-то сдвиг в сознании. Чем он занимается?

— Алхимией.

— Здравствуйте, приехали! Бим разыграл тебя, а ты, дурочка, поверила. Представляю, как они потешались над тобой вместе с этим старцем. А золото, сделанное из свинца, тебе показали?

— Он занимается историей алхимии, он сам золота не делает. Да, наверное, они с Бимом меня разыграли. Но, даже если так, этот старик знает о профессоре Свешникове очень многое, и, может быть, он объяснит мне, откуда взялись фотографии.

— Какие фотографии?

Соня рассказала маме о портфеле, который папа привёз из Германии, и показала снимки.

Мама долго рассматривала их и так же, как Нолик, взяла лупу.

— Да, это, конечно, твоя бабушка Вера, тут никаких сомнений. И ребёнок у неё на руках, вероятно, твой отец. Но я не понимаю, почему парень в форме лейтенанта СС вверг тебя в такой шок. Бабушка Вера с семнадцати лет сотрудничала с НКВД. Пламенная комсомолка, отличница, красавица, очень перспективный кадр для них. Уже на третьем курсе она посещала нечто вроде разведшколы. Юноша на снимке — её однокашник, он мог просто примерить форму, наверняка они там это делали, их же учили на разведчиков. Ты думаешь, твой дед, папин отец, был вовсе не мальчик-сосед-комсомолец-авиахимовец, а этот эсэсовец?

— Ничего я не думаю. Расскажи о бабушке Вере, что помнишь.

— Софи, что я могу помнить, если она погибла до моего рождения? Не знаю, какой бы она была свекровью. Эту роль для меня играла её мать, папина бабушка. Несколько лет, пока мы жили вместе, каждое утро я слышала, что Димочка женился на мне только потому, что меня зовут Вера, это имя для него святое, и оно — единственное моё достоинство. Вера была красным ангелом, воплощением благородства, ума, красоты. Кроме немецкого, она знала ещё и польский. Прабабка твоя была полькой, тайной католичкой и дворянкой, потому и тряслась всю жизнь, к существительному «ангел» всегда прибавляла прилагательное «красный», чтобы её не заподозрили в религиозности. Вышла замуж за красноармейца, кристально пролетарского происхождения. Слушай, что там всё время пищит?

— Мой мобильный. Почта пришла.

— Ну так прочитай. И поставь себе какую-нибудь нормальную мелодию. Это чириканье раздражает ужасно.

прочитала Соня.

На этот раз подписи не было, но Соня и так знала, кто это, и тут же написала:

Ответ пришёл через минуту.

Соня не стала больше ничего писать, выключила телефон.

— Скажи, а с личной жизнью у тебя что вообще происходит? — спросила мама. — Как поживает приятный молодой человек Петя?

— Петя поживает хорошо. Женился, родил двух мальчиков-близнецов.

— Ты поэтому не причёсываешься, не красишь ресницы и ходишь зимой в кроссовках?

— Нет, мамочка, все наоборот. Он поэтому на мне не женился. Правда, теперь вдруг опять жаждет со мной встретиться. Соскучился. Делать ему больше нечего!

— Софи, я хочу внуков.

— Думаешь, если я причешусь и накрашу ресницы, это поможет?

— Во всяком случае, не помешает. Я бы поняла, если бы ты была безнадёжно некрасивой, с какими-нибудь явными недостатками. Но ты посмотри на себя. Отличная фигурка, ладная, стройная, глаза голубые, носик такой симпатичный.

— Губки бантиком. — Соня скривилась перед зеркалом и показала язык своему отражению.

— Красная помада тебе бы очень пошла. К тому же ты натуральная блондинка, и это ко многому обязывает. Конечно, стиль Мерилин Монро не совсем твой, ты слишком строгая и серьёзная. Марлен Дитрих — это уже близко. Красная помада, волосы до плеч, но, конечно, ухоженные, уложенные. Ты слушаешь меня, Софи? Перестань гримасничать! — Мама готова была всерьёз рассердиться.

Лет с шестнадцати она внушала Соне, что настоящая женщина должна собой заниматься, определить свой стиль и неуклонно ему следовать. Она не желала признавать, что можно остаться одинокой и бездетной с маникюром, красной помадой на губах и сумочкой под цвет туфлям.

— Софи, ведь был ещё Гриша, такой интеллигентный, тихий. Неужели тоже женился?

— Нет. Но от него уж точно не стоит рожать для тебя внуков. Он нюхает кокаин и живёт в Интернете. Мы, кажется, остановились на моём прадедушке, красноармейце кристально пролетарского происхождения.

— Погоди. Сначала скажи, кто прислал тебе этот шикарный букет, который ты поставила в помойное ведро, и почту в половине четвёртого утра?

— Мама, почему ты решила, что это сделал один и тот же человек?

— А разве нет?

— Конечно, нет, — Соня вздохнула, — Розы от корпорации, которая приглашает меня на работу. Почта от Пети. Видно, скучно ему, бедняге, с молодой женой и маленькими близнецами. Ищет радостей на стороне. Мам, если я сейчас закурю, ты не станешь предрекать мне смерть от рака гортани?

— Ладно, кури. Как же вышло, что у вас с Петей всё разладилось? Он нравился тебе, такой хороший, умный мальчик.

— Мам, пожалуйста, не надо. У него семья, двое детей. Был бы хорошим и умным, оставил бы теперь меня в покое. Всё к лучшему. Представь, если бы мы поженились, я бы родила, а он стал потихоньку слать нежные письма своей прошлой любви.

— Ладно. Не грусти. — Мама встала, поцеловала Соню в макушку. — Гаси свою вонючую сигарету и посмотри, наконец, что я тебе привезла.

Ося спал. Таня то и дело бегала на него смотреть. Каждый раз, заглядывая в маленькую палату, она чувствовала, как замирает сердце: вдруг ребёнок уже не дышит. Но он дышал, тяжело, с хрипами.

В кабинете Михаила Владимировича кипел чайник на спиртовке. Сестра Арина принесла печенье. Зашли двое дежурных врачей, им хотелось поговорить с полковником Даниловым. Каждый день что-то рассказывали раненые, фронтовые сводки печатались в газетах, но всё было туманно и противоречиво. Михаил Владимирович старался под каким-нибудь предлогом увести врачей, чтобы дать побыть вдвоём Тане и Павлу Николаевичу, времени осталось совсем мало. Но врачи не уходили, курили, хлебали чай, задавали вопросы, перебивая друг друга.